![]() Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерСоюз писателей XXI века на карте генеральной
Сергей ПОПОВ
ГЛУХОМАНЬ
* * *
Заехать в лес и рухнуть ниц —
все горе — не беда. Оплечь чащоба без границ, паслен и лебеда. Распад пути, уход в траву, в прикорневую глушь. Рассудок это наяву переварить не дюж. И сон средь стеблей тишины цветет над головой. И только систолы слышны. И значит — ты живой.
* * *
без таблеток спится этим летом
сновиденья спиться не дают в городке далеком и нелепом и не тороватом на уют там впотьмах у зарослей наружных где шныряют лисы не пришей тишина висит на ржавых ружьях огородных пугал сторожей с вековой досадой и обидой на соседей зарятся дворы в недрах ночи тучами обитой и забитой тьмою мошкары в пущах перекрытий потолочных мышьи безумовые бега по маршрутам строчек полуночных в облако дорога недолга бродят сны безумием несомы у обочин млечного пути будто в дебрях всякой хромосомы ничего иного не найти их несокрушимою красою славно мерить тутошний разброд и пока костлявая с косою не возникла утром у ворот живы шансы в облачности низкой обнаружить брешь наверняка и оформить звездною пропиской все что взято прежде с потолка
* * *
Скелет в шкафу. И сильно подшофе
возможно ли за дверцу не держаться и, не давая сердцу урежаться, примеривать растраву по душе? О, полировка выгоревших лет! Хромая мебель с недрами глухими. В РККА иль ОСАВИАХИМе ее списали доблести вослед. Тому и быть. Все-все списал свое, вцепившись в рюмку мертво как в цевье. И общество содействия тому учило не заглядывать во тьму. А тьма, она за дверцей. И во тьме все то, что в темном прячется уме. И только шкаф свою разинет пасть — и с темнотою запросто совпасть. И что за радость в старом костяке. Важнее жить до смерти налегке. Не колготись и ручку не хватай — тебе в подмогу — водка и минтай. И пыль на полках. И тома в пыли о скором счастье пасмурной земли. И кто бы не совался в эти двери — а все в ответ — одна команда — «пли».
* * *
Был Иван, и нет Ивана.
Взял и вышел без обмана. В снах теперь да на устах. Голова лежит в кустах. Ветер в поле землю пашет. Лебеда ушами машет. Речка берег тормошит. Туча ветром дорожит. Брешут псы без остановки. Затеваются обновки. Обновляется вода. Кровь уходит в никуда. Нет Ивана, и не надо. И с живыми нету слада. Не мешайся, голова. Все в округе трынь-трава.
* * *
Вывески скос сельмаговый
с инеем на предзорье. Смаргивай да помалкивай в раннем своем дозоре. Что тебе мнится затемно, чаем еще не старче? У горизонта патина вспыхивает все ярче. Тынный обходчик вкрадчивый, грейся ладонным тылом. Сердца не заморачивай обмороком постылым. Это как будто на люди выйти и не проснуться. Вдаль по сентябрьской наледи тянутся бликов блюдца. Путь несусветный, путаный, что ни на есть вслепую. Тропки в туман укутаны — знай выбирай любую. Все по смешной оказии — то ли к родным задворкам, то ль поселенцев с Азии к выселкам за пригорком. Ткутся узоры замысла прямо по мге дремучей. Все, что гадалось засветло, съедено черной тучей. Через лощину блазнится зыбкий прибыток света — да велика ли разница по окончаньи лета.
* * *
Без откровений и идей
здесь проживает Берендей. Жует пшено. Пасет свинью. Содержит малую семью. Лишь Берендеиха и пес к ему припаяны всерьез. А что ему? А ничего. Белым-бело. Черным-черно. Все — блажь. Хватило бы пшена. И да пребудет тишина. Сопит кобель. Блажит карга. Лежит дорога недолга. В чащобу ли, на божий свет? И обознаться страха нет.
* * *
Злой, с позолотцей месяца
на желваках в ходу. Кровь гулевая мечется, кличет свою беду. Верками жив да ирками — жуткое все кино. В парковом тире с дырками звезды стучат в окно. Битые зайцы множатся, сердце махорка ест… Ночью слезает кожица с богом забытых мест. Черная кровь пучинная яро гудит везде — урочья, беспричинная — вилами на воде. И над рябой поверхностью следующих времен он круговой неверностью всех и всего пленен. Баловень, фраер, выскочка, дурик в аллеях тьмы. То ли искатель высверка, то ли валет тюрьмы. Кинет воздушку с присвистом, кинется в никуда. Черным, горячим, лиственным — грянет его вода. Перемолотит, вытравит блажь подружак и хрень — мокрое дело выправит, высушит судный день.
* * *
Картофель на стол подает квартирантка.
Не правда ли, слишком кусаются цены? Но прежде — о хокку, а после — о танка Конфузливый выговор. Короткие сцены. Ведь их неспроста приберег напоследок Окраинный день в затянувшемся действе Смурного театрика марионеток, Сулящего сказку с оскоминой вместе. По частному сектору стелется лето И силится не оставаться за скобкой Непреодолимого сходства предмета С ветвящейся тенью и дудочкой робкой. Ах, как безошибочно август угадан! Хотя еще только июнь на излете. Но дело не в гордом дыханьи на ладан, А в странном прощаньи на праздничной ноте, В какой-то причудливой дальней усмешке По легкой касательной к соединенью Приманки романа, поста сладкоежки, Просторного чтения, близкого к пенью. На запах забвенья, подгнившей террасы, Невольной аскезы, вольготной теплыни Летят, оставляя небесные трассы, Раскосые призраки, званные ныне. Листва распласталась в стекольном овале Узорчатой рамы с облупленным лаком. Зеленым отливом струится аварэ По грудам газет и хозяйственным бакам. А голос над книгою выше и глуше. А строки окутаны воздухом спертым И речитативом усадебной глуши В тугой унисон с лебедой и апортом. И кроны заходятся сабельным блеском На пухлом бедре накренившейся тучи. В цитатной волне и молчании веском Блаженно купается пламень летучий. То прянет, то вынырнет в матовом блике, Не жалуя смерть и о жизни не горясь, Как будто безоблачно равновелики Упругий побег, обожанье и голос. И всюду соседствуют соль воплощенья И уксус ухода, разбавленный светом, Как будто бессрочный залог возвращенья До первого зова покоится в этом.
* * *
Железнорукая, за горло
берет вагонная морока. До дна от курева прогоркла, осоловела раньше срока душа, дошедшая до ручки на тамбурной гремучей дверце. Все неуютнее и круче в груди ворочается сердце. Но снится будто переборет кровь перегоны продувные. А все в сердечных перебоях ветра аукаются ныне. И рвется пульс в пыли и треске. Частит фокстрот в радиосети. Ветшают сны, летят подвески. И тьма сбывается на свете.
* * *
И если есть какой прогал —
засмотришься до слез — ты неумел, плаксив и мал. И ко всему — всерьез. Но видишь эти времена оттуда как свои. Слеза заранее дана — подвинься, извини. Обратной оптики закон таков, что никогда из той игры не выйти вон — досмертная беда. Привычка смаргивать слезу от тех спасет ли глаз? И не в одном, торчишь, глазу, прощаясь напоказ.
* * *
Покуда банные воскресники
очнуться затемно торопят, мы, невозвратного наместники, сердечной мышцы слышим ропот. И все мы — сырость, пар, безумие, неузнаванье света бела… В поту будильникова зуммера забвенью радуется тело. Все это там — на дне грядущего — в юдоли темной переплавка. А что до мнимого и сущего — все равнородственно и сладко. Еще нащупать вещи прежние нам предстоит во тьме предвечной и ноши старые, кромешные влачить по родине увечной. В очередное кануть марево и видеть — что бы не случится — как света ветхого и малого луч изоконцевый сочится.
* * *
Вечер пробирается по крышам,
занавески в окнах теребя. В августе под небом темно-рыжим сладко ожидание дождя. На пороге нового ненастья не взыщи за старые грехи — в тишине окраинного счастья поминать былое не с руки. Положи антоновки в тарелку, чтоб молчанье наше превозмочь. Будем нынче слушать перестрелку яблок, обрывающихся в ночь. Лобовые частые удары. Голубые молнии вдали. Ах, какие тары-растабары мы б с тобою за полночь вели! Дабы миром все срослось к рассвету и не ныли битые бока у плодов, тревожащих планету, мокрых трав и грязного песка. Чтоб разряды прожитой тревоги не дошли сквозь дождь и темноту. Чтобы мы запомнились в итоге на промытом временем свету.
Сергей Попов — поэт. Доктор медицинских наук. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дети Ра», «Зинзивер», «Крещатик», «День и Ночь», «Нева» и др. Автор нескольких книг. Живет в Воронеже.
|