Свежий Номер

№ 2 (189), 2021

В самой большой (если применить российские стандарты, более 7 листов) поэме «Век тревоги» (The Age of Anxiety), написанной в США (1944–1947), опубликованной в 1947 и удостоенной Пулитцеровской премии, лирико-философской и драматической по форме, «четыре функции» Юнга не являются, как в Рождественской оратории «До исполненья времен», подобно средневековой мистерии, аллегориями, объединение которых в человеке по мысли Одена привело к грехопадению, но разделены, и каждая из них связана с определенным персонажем. Четыре персонажа, это — Мэлин (по предположению Эдварда Галлана, от французского слова «malin», означающего «умный», но и «пагубный», «зловредный»), военврач из ВВС Канады, представляющий Мышление, Розетта (возможно, отсылка к Розетте Стоун, предполагающая через связь с устьем Нила и древностью, женское начало, прошлое и бессознательное), английская еврейка, перебравшаяся в Нью-Йорк, где добилась успеха и благополучия, став закупщицей для большого универмага, представляет Эмоцию, Квант (от латинского «quantum», означающее «несколько», какое-то количество», то есть интуитивное восприятие), пожилой чиновник морской транспортной конторы, вдовец, ирландец, семья которого эмигрировала в Нью-Йорк, когда ему было шесть лет, представляет Интуицию, и Эмбл (от слова «эмблема»), молодой новобранец ВМС США, в недавнем прошлом студент одного из университетов Среднего Запада, представляет Ощущение, две последние функции являются рациональными ^[1]. У двух персонажей есть прототипы: Мэлин — это знакомый Одена доктор Томпсон, который до войны преподавал в Гарварде; кроме того, был еще преподаватель Мэйлин в колледже Свартмор, где Оден был приглашенным профессором в 1944 г. Там же Оден познакомился с Родой Джаффе, еврейкой, с которой у него была связь настолько серьезная и длительная (во время всего периода написания поэмы), что он одно время даже подумывал о женитьбе. По сюжету, герои встречаются в баре в нижнем Манхэттене в районе Бэттери, где в то время находился порт, и откуда открывается вид на Статую Свободы. Примечательно, что никто из них, за исключением Эмбла, даже не является американцем, и никто — коренным жителем Нью-Йорка. Мэлин и Эмбл — военнослужащие в отпуске, встреча их происходит в Ночь Поминовения всех усопших верных (лат. In Commemoratione Omnium Fidelium Defunctorum; День поминовения душ умерших родственников), отмечается в римско-католической церкви 2 ноября, вослед за днем Всех Святых. Стало быть, они встречаются в ночь на 2 ноября 1944 г. По Одену, установление Дня поминовения в 998 г. по Р. Х. имело основополагающее значение для христианства, поскольку было связано со Страшным Судом. Как писал немецко-американский теолог и философ Ойген Розеншток-Хюсси (нем. Eugen Moritz Friedrich Rosenstock-Huessy, 1888, Берлин‑1973, Норвич, США) в книге «Великие революции. Автобиография западного человека» (Out of Revolution: Autobiography of Western Man, New York, 1939), повлиявшей на Одена, «Страшный Суд заключает в себе не просто ужас, но выявляет человеческое достоинство, не быть просто брошенным в огонь, как сорняк, но предстать перед судом …В предвосхищении уроков смерти, Европа училась демократии, она училась Единству, она училась Универсальности. День Поминовения Усопших — краеугольный камень всей современной цивилизации» ^[2]. Не случаен поэтому один из эпиграфов, взятый из гимна «День гнева», приписываемого Фоме Челанскому (итал. Tommaso da Celano; ок. 1185–4 октября 1265) — францисканскому монаху, ученику Франциска Ассизского, итальянскому писателю XIII века, который писал по-латыни, автору жития Франциска Ассизского:

«Тревога» персонажей связана, разумеется, с войной, с чего и начинается фактический диалог персонажей в конце «Пролога», но проблема поставлена гораздо шире, нежели неспособность либерального западного мира противостоять варварству и войне, как о том говорят Мэлин и Эмбл. Согласно Кванту, увлекающемуся мифологией, нацисты — не просто варвары, но своеобразный продукт падшего Города, не способного в силу отсутствия веры дать отпор варварам (см. «Памятник городу» Одена). Тревога, стало быть, связана с идеями Рейнгольда Нибура (англ. Karl Paul Reinhold Niebuhr; 1892–1971), американского теолога, чьи труды, особенно «Природа и судьба человека» (англ. The Nature and Destiny of Man, 1943), оказали на «Век тревоги» Одена известное влияние, так же, как и на поэму «До исполненья времен»: в это время для поэта была особенно важна идея осознания человека в необходимости Бога, связанная у Одена также со «Страхом и трепетом» Кьеркегора и тревогой («angst») Хайдеггера, как заметил исследователь, автор комментариев к стихотворениям и поэмам Одена Джон Фуллер ^[3]. Поэма «Век тревоги» с подзаголовком «Барочная эклога» посвящена английскому поэту-лауреату Джону Бетжемену (англ. Sir John Betjeman; 1906–1984), считавшемуся мастером эклоги, а Оден признавался, что этот жанр в то время ему давался труднее всего. В этой поэме, особенно в словах Розетты, немало описаний, соперничающих с эклогами Бетжемена. Однако есть в них и некоторые натяжки, так например, Розетта — еврейка, в конце поэмы читает молитву «Ш’ма Исраель» на иврите — «Слушай, Израиль: Б‑г наш Господь, Б‑г наш един», однако поначалу ее воспоминания об Англии носят хотя иронический, но явно готический характер и напоминают скорее собственные детские воспоминания Одена, начиная с «Фолли Сигерса» (от англ. folly — причуда, каприз — небольшое здание или иной архитектурный объект, применяемый обычно в дворцовых и парковых ансамблях), вымышленное название, но по описанию совпадающее с горой (или холмом) Гарроуби (Garrowby Hill) в Йоркшире, где Оден родился и провел свое детство:

Эти иронические воспоминания являются в то же время аллюзией на «Поминки по Финнегану» Джойса, к которому, а также к «Улиссу», Оден неоднократно обращается и в дальнейшем. Воспоминания Розетты о войне — тоже явно детские воспоминания самого Одена о Первой Мировой войне, так как ни сам Оден, ни Розетта во время Второй Мировой войны в Англии не были. Некоторые пророчества Одена оказались не то чтобы ошибочными, но поспешными. Так, рассуждая о тайнах природы, Мэлин замечает:

Ни Оден, ни его герой не знают еще в 1944 г. о грядущих ядерных взрывах в Хиросиме и Нагасаки, так что тайну свою и безопасность атому осталось оберегать недолго. Далее Квант, по сюжету ирландец, вспоминает типично английский городской пейзаж сродни Бирмингему, а воспоминания о том, как в юности он с друзьями

явно воспоминания самого Одена. Дело в том, что такие плавильни для свинца были распространены как раз в Англии, а не в Ирландии, а Оден в юности очень увлекался такими вещами, вместе с отцом и братом осматривал шахты, рудники и много читал о них. Поначалу герои, не знакомые друг с другом, пьют в баре и предаются воспоминаниям и размышлениям, но потом, пробужденные к действительности и к войне объявлениями по радио, знакомятся, обмениваются репликами, заинтересовав друг друга, а затем уже все вместе идут в отдельную комнату в зале и по предложению Мэлина сначала проходят «Семь веков», как называется вторая глава, то есть от младенчества до старости, и от невинности к Грехопадению, а затем совершают некоторое духовное странствие-поиск, хотя и воображаемое (особенно в состоянии подпития, что подчеркивает автор-рассказчик в прозаических вставках), но переживаемое ими как некий совместный духовный опыт. Речь Кванта объединяет мотив отплытия на остров Киферы, «Весну Боттичелли», Бодлера, но также гравюры Хогарта и картины Босха, «остраненные» и спародированные:

Для Розетты Первый или Первичный Век — это ностальгия по «Отческому дому», причем отец символизирует также и Бога-отца. Песня, которую она поет под запись из музыкального автомата, распространенного в то время во всех заведениях, от столовых до ресторанов, — а Оден говорил, что это изобретения ада, — напоминает сонет Фердинанда из «Моря и зеркала», а по форме является имитацией древнеисландского скальдического размера квидухатта элегии Эгиля Скаллагримссона (ок. 910 — ок. 990 н. э.) «О безвозвратной утрате сыновей» (исл. Sonatorrek). У Одена каждая строка имеет 7 слогов с цезурой посередине и с женскими окончаниями (ударение на предпоследнем слоге):

Следующая глава называется «Семь стадий», что недвусмысленно указывает на работу Кьеркегора «Стадии жизненного пути» (Stadier paa Livets Vei), которая является, в свою очередь, аллюзией на «Пир» Платона, где участников, как известно, было пять: «Иоханнес, по прозванию Обольститель, Виктор Эремита, Константин Констанций, и еще двое, имена которых, замечает Кьеркегор, — я не то что забыл, но и не слышал их; да, в общем-то, это имеет мало значения». Примечательно также, что в книге Кьеркегора Константин предлагает, чтобы все участники произнесли речи о предмете любви, после чего они все отправляются в экипажах, причем в этой части у Одена ведущим персонажем является не Мэлин, как в других частях и в эпилоге, а Розетта, представляющая Эмоцию, чувство. В книге Кьеркегора основным предметом является любовь, рассмотренная с разных точек зрения, причем у Одена — это, как в других произведениях этого периода, видения Агапе, однако в конце Оден возвращается к теме Грехопадения, обретения рая (не случаен эпиграф из завершающей строфы «Потерянного рая» Джона Мильтона в «Эпилоге») и Спасения. «Семь стадий», по предположению Джона Фуллера, также связаны с дантовскими семью циклами очищения, видением «Рая» (Песнь ХХVIII) и семью испытаниями и семью низшими стадиями божества из книги «Зогар». Их стремление найти воду, как заметил Джон Фуллер, возможно, означает также, что предмет их поиска также связан с исследованием юнговского коллективного бессознательного^[6]. Не случайно поэтому их стремление внутрь материка, от «соленого озера» Кванта, вероятно, символизирующего кровь, к первичным холмам Розетты, «сдвоенный единый облик./ Когда тепло, от лилий бел»…/ Куда идут великие забыться,/ Благие и прекрасные чтоб умереть», символизирующими кормящую материнскую грудь. Затем путешественники идут к животу, желудку, причем в видение Кванта уже вкрались порочные урбанистические мотивы: «целлулоидный бутерброд» — символ фото- или кинопленки (ср. у Мандельштама: «целлулоид фильмы воровской»), а «шелковые яйца» связаны с добычей шелка, с гусеницей шелкопряда:

Дальнейший путь ведет их к сердцу, откуда они обозревают рельсы железной дороги и реки (артерии и вены), и теперь исследователи разделяются на две группы, чтобы достичь двух соперничающих портов (руки). Затем они движутся к Городу, их цель — нос и горло, «изощренный вкус» языка, по символизму книги Зогар, а затем приближаются к голове, к городу. Причем Квант говорит:

Мэлина же интересует «Как их карают?», то есть цивилизация, по Мэлину (и, разумеется, по Одену) настаивает на ответе на этот вопрос в свете учения Нибура с упором на грех и искупление. На четвертой стадии они исследуют мозг — заброшенный дом, куда входит лишь Розетта, которая обозревает дом, смотрит через театральный бинокль (глаза), но все, что она видит — лишь алчность, обособленность и эгоизм:

Они, по формулировке Хайдеггера, брошены в бытие и совместно достигают пятой стадии, в конце которой — заброшенное кладбище, Череп, «мертвый застывший музей», показывающий результаты жизни, как следует из эпитафии, полустершиеся буквы которой они разбирают. У их ног лежит упавший деревянный указатель, на котором выцветшими буквами написано предупреждение:

и под этим меньшим, едва различимым шрифтом, какие-то стихи, которые Эмбл начинает читать вслух:

Далее, разделившись по функциям — Эмбл и Мэлин, представляющие рациональные, мышление и эмоции, и Розетта и Квант, представляющие — иррациональные, ощущение и интуиция, чтобы исследовать «Герметические сады» (уши по книге Зогар), а в христианском понимании — земной рай, где падшая природа человека, быть может, получит частичное искупление, где Любовь видится как становление (вновь по Хайдегерру: бытие как становление). Однако после первоначальной эйфории, в конце они должны открыть собственную греховную природу: Квант — утративший любовь, либо никогда не любивший, так и не сумевший реализовать свои задатки, Эмбл — свое донжуанство, Розетта — снобизм, Мэлин — интеллектуальный нарциссизм. Один за другим они в одиночку пропадают в лесу (волосы), где слышны их грустные песни, полные сожаления и раскаяния. Весь процесс седьмой стадии воссоздает Грехопадение. Хотя остается лишь смутное воспоминание о совместном странствии, в особенности, о посещении «Герметических садов», Розетта приглашает всех продолжить вечер у себя в квартире, надеясь, что Мэлин и Квант откажутся, чего не произошло. Пока они едут в такси звучит шуточная «Погребальная песнь» по одному из слуг народа, коллективному герою-спасителю от Гильгамеша до Наполеона, а семь лет могут также быть косвенной аллюзией на смерть Ф. Д. Рузвельта (1882–1945), последовавшую 12 апреля 1945 г., семь лет (1933–1940) двух этапов Нового курса которого помогли вывести США из кризиса и справиться с Великой Депрессией.

Пасторальный тон «Маски», как в придворных представлениях елизаветинской и якобинской эпох, остраненной шутливым объявлением по радио, в котором названия диких племен взяты Оденом из II и III томов 3‑х томного труда английского историка Арнольда Дж. Тойнби «Исследование истории» (англ. Arnold Joseph Toynbee; 1889–1975; Study of History); иногда переводится на русский как «Постижение истории», двусмысленная песня Кванта построена на жаргоне шахтеров («Лора легла на бочок», например, означает то, что рудная жила залегает горизонтально):

Песня Эмбла и Розетты, по замечанию самого Одена, имитирует древний размер поэзии скальдов дротткветт. Первые четыре кеннинга — соответствуют четырем стихиям: воздуху, земле, воде и огню; последние две строки — символизируют сознание и историю.

Затем Мэлин сооружает шуточный алтарь из сэндвичей и призывает богиню любви Венеру, что является аллюзией на II главу романа «Тщеславие» (1915) Рональда Фербенка (англ. Arthur Annesley Ronald Firbank; 1886–1926), английского писателя, поклонника Оскара Уайльда, а эпиграф к «Маске» взят из другого романа Фербенка «Цветок под ногами» (1923). Оден почитал его настолько, что однажды написал: «У человека, которому не нравится Фербенк, может быть много других достоинств, но я не хочу иметь с ним дело». Куртуазная любовная песнь Эмбла является аллюзией на «Венеру и Адонис» Шекспира, а обеты в любви Эмбла и Розетты, по предположению Джона Фуллера, являются шуточной аллюзией на «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле (кн. IV, xxxii)^[10]:

Затем, наконец, Мэлин и Квант прощаются и уходят, но после того, как Розетта проводила их до лифта и вернулась, она обнаружила, что Эмбл, выпив лишнего, уснул на ее кровати в спальне. Наполовину с грустью, наполовину с облегченьем она произносит над спящим речь, в которой касается различий в их жизненном опыте и в вероисповедовании (почти, как у самого Одена с Родой Джаффе). Не случайно, поэтому она говорит о том, что встреча их произошла «на вавилонских берегах», что она всегда готова к новому изгнанью, и что ей «…ненавистно/ Тебя язычником представить в шумной/ Толпе, Риммона славящей в собранье», что является аллюзией на 3 Царств 18, и особенно, на 4 кн. Царств 5:18–19, к которой обращается далее в своей речи Розетта еще раз. В 4 кн. Царств повествуется о том, что пророк Елисей исцелил сирийского военачальника Неемана от проказы, тот уверовал в единого Бога, но испросил у пророка позволения, если его повелитель царь Сирийский заставит Неемана сопровождать его в дом Риммона для поклонения. И сказал ему <Елисей>: иди с миром». Риммон ассоциируется с Ваалом. Затем уже обращаясь к нему как к язычнику, Розетта перемежает свою речь ироничной игрой слов в манере «Поминок по Финнегану» Джойса. В конце она с горечью говорит о преследовании евреев (как раз Аушвиц, Освенцим, был освобожден в январе 1945 г., а работал Оден над этой поэмой почти два года, и опубликована она была в 1947 г.), о собственном детстве, об отце, который притворялся любящим, но в любви всегда чего-то существенного не доставало, о смерти матери и вторичной женитьбе отца, о том, что их расставанье было неизбежно, а в конце произносит молитву «Ш’ма Исраэль», о чем сказано в начале:

На этом автор прощается с Розеттой и Эмблом, и читателю становится ясно, что и в этом случае, скорее всего, земной рай недостижим. Однако поэма на этом не заканчивается, и в «Эпилоге», который предваряет эпиграф из заключительных строк последней главы «Потерянного рая» Джона Мильтона, автор возвращается к Мэлину и Кванту, добирающимися домой уже в одиночку и разными путями. При этом Квант напевает ироничную балладу, в которой высмеиваются политические трюки современности, включая и либеральные ценности, а в конце трезво и беспощадно говорит и о себе самом. Мэлин как ученый и представитель интеллектуального и рационального направления мысли говорит о христианском выборе человечества:

В итоге отказываясь и от «Поэтов благородного отчаянья» в век Освенцима и Хиросимы, и от идолов Ваал-Фегора, как в как сказано в Числ. 25: 3–5, Мэлин приходит к вере, выражая, таким образом, чувства и устремления самого автора:

Последние строки последней строфы являются почти дословной цитатой из Послания к Римлянам: 11: 32: «Ибо всех Бог заключил в непослушание, чтобы всех помиловать».