Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерНаследиеПОСЛЕДНИЕ СТИХИ АЛЕКСЕЯ ДАЕНА
После тяжелой и продолжительной болезни 21 ноября 2010 года в Нью-Йорке, в собственной квартире, скончался замечательный русский поэт, член редколлегии нашего журнала Алексей Даен (1976 — 2010).
Смерть Алексея Даена — это огромная потеря для русской литературы, потому что Алексей был не только поэтом от Бога, он был мостиком между культурами России и Америки. Издавал, переводил, объединял людей, помогал всем, кому мог. Постоянно присылал своим друзьям посылки, откликался на произведения коллег, ободрял теплым словом. И — никогда не жаловался, никогда не жаловался. Даже когда был смертельно болен. Мы были очень близкие друзья. Переписывались почти ежедневно, он звонил мне, приезжал ко мне в гости в Москву, в квартиру на Есенинском бульваре, которую любил, мы гуляли по столице, ходили в гости к общим знакомым. Несколько дней назад он мне прислал в подарок свои новые книги, мы договорились о новых совместных делах. Он был очень активным участником редколлегии журнала «Дети Ра»: составил нью-йоркский номер, постоянно участвовал в блиц-интервью, переводил, неустанно и энергично рекомендовал авторов из разных стран мира. Это был форпост русской культуры в Нью-Йорке, который он любил нежно и преданно. Творческое наследие Алексея Даена велико. Проза, поэзия, переводы, дневники, письма. Все это требует внимательного филологического анализа. Когда уходит поэт, остаются его книги. А значит, остается и поэт. И все-таки трудно смириться с этой утратой. Больно и горько. Тяжело. Одиноко. 16 ноября Алексей Даен прислал мне эти стихи. Мы публикуем их в том виде и последовательности, в котором их получили, не заменив ни запятой. А 21 ноября Алексей Даен скончался. Вечная память. Евгений СТЕПАНОВ
Алексей ДАЕН
ВЗГЛЯД СНИЗУ
Чайки Сергею Шабалину
Переглянулись чайки
и разлетелись — вторя моим родственникам — близким и незнакомым — на юг и на запад Сколько тех чаек было? Эти мысли оказались весьма совместимы с капелью когда я направлял объектив на останки снега — серого снега — на скрюченых по-старушечьи ветках дерева во дворе — на фоне спортивной площадки облюбованной детворой разноцветной бьющей по мячам головами-ракетками-ногами-руками обращающей ноль внимания на самолеты певчих птиц лающих собак вой сирен гудки авто свисток регулировщицы в оранжевой жилетке фотоаппарат в ожидании перенацеленный на флагшток — любимое место моей чайки 20 лет бархатной революции
Здесь можно жить —
запах влажных поленьев сладковатый — в печи — из трубы — дым иссиня-серый — улетает в сумерки греть низкие облака пока я охлаждаю гортань вязким пивом и Президент предлагает надписать свой мемуар Звонки
многие люди
считают себя моими друзьями имеющими полное право знать все о моей жизни их вопросы неразнообразны: как дела? что нового? как твоя? как здоровье? что сказал врач? когда появишься на людях? и опять: так значит со здоровьем все в порядке? порой не пойму: то ли имя и номер мои в их телефонных книжках записаны карандашом то ли они на последней странице Светлячки/Nyc
Ночью в квартиру мою светлячки залетают. Лежу с открытыми глазами и слежу.
Зеленоватые точечки вспыхивают и гаснут. Как и мысли мои. Тьма; и звезды зелены. Четыре, нет, — пять их. Одни в метре от пола, другие в двух. Один под потолок забрался — четыре с малым метра. Вспышка крохотная, и угасание вниз. Несколько прохладно. Градусов семнадцать. По Цельсию. И не влажно. Идеальная пиджачная погода. Но ночь. И одеяло до кадыка. Закрываю глаза. Пещеры перуджийские. Открываю — Марсово поле. Закрываю — Чернобыль. Открываю — Центральный Парк. Закрываю — пепел ВТЦ. Открываю — красота. Не спать, не спать! Но и не вставать — не мешать светлячкам творить чудесное. Превращать мой угол в искусство должны они. Но черт дергает. Встань и закури в унисон зеленым, — говорит. Черное, красное, зеленое. Светлячки не залетают, когда дамы у меня ночуют. Не хотят мешать? Или тайны о красоте хранят мои? Не спросить безмолвных. Черчу прямые между ними. Эта форма на параллелепипед похожа, а вчерашняя на звезду Спасской башни походила. И все на фоне квадрата черного. Просыпаюсь. Ничто не снилось. Или не помню. Кофе черно-коричнев. Выхожу на веранду засветло. Свежий ветер с реки волосы колышет. Кто-то затормозил резко. Вдалеке. И кондиционеры молчаливы. Не влажно, но будет к полудню. Влажность летнего города с косой меня сопровождает. Три месяца предынфарктного состояния. В Москве, ровно год назад (июнь, 2006), пух тополиный ватой облегал пиджак мой, а сейчас трехмиллиметровые зеленые деревьев семена в волосах. И кофе с сигаретой в даль испаряются. Вернуться в кровать? Или город предрассветный послушать? Второе. Конечно, — второе! А вот и птичка запела первая. Только природы ее не знаю. Что слушать, впрочем, и не мешает. Да и в памяти рыться в этот час неэтично по отношению к себе самому. А разум в короткую даль дня устремляется. Но, работы кроме, ничего не видит. Но, нет, вечер забрезжил. И женщина в нем. И улыбка ее теплая, и смешинки у глаз. И стрекочет о чем-то. Только голос и слышу. Музыкален он. И поддакиваю. С чем соглашаюсь? Против чего протестую? Смотрю и улыбаюсь. И взгляд ловлю. Нежный-нежный — винный. И жестикуляцию зрачками пританцовываю. И светает. И светлячков не видать. И тем же утром на улицу. Люди заспаны. Дворники орошают тротуары холодной водой из шлангов. И улыбаются. Беру газету бесплатную из рук разносчика и гляжу в заголовки слепо. Ничего не произошло, пока я спал. И это нравится. Толчея на станции метро. Неверное движение равно попаданию под поезд. А если визуально познакомиться со знаком равенства, то шпалы спасением выглядеть станут, хоть и норовят иначе. Кое-как втираюсь в вагон. Не до поручня. Груди женские в живот мой упираются. А личико — так себе. Сексуальна романтика часа пик. Минуты дам. Зал
новая клавиатура и напиток рядом, —
географически на параллели, иной лишь градус если приблизить объектив (50 мм) на расстояние 38, то угол выбьет глаз — с корректировкой — ниже 40, — и так лучше незаметно время на угол градус разменяв астигматизм флюоритом баллом 5 раздвинуло — пространство между объектом и неважно — чем за ним — бокэ лишь гаммой не дрогнуть — здесь момент хотя и дрожь пойти на пользу может как артистически-художественный шаг к пустому залу — зал после постройки пуст — ни выблядка, ни прохиндея штатив расставил ноги шире он так и до мышей до: макрообъективом :лишь до вспышек — сквозь диффузию пластмасс Послушай дядю!
резкий?!
ну, загнул ты, дядя. в фотографиях, да и то — не всегда, знаешь ли, рука с перепоя... не трынди... себе наливай. а как слепок с лица... та посмертная маска? что Сливка делал? да и сливки со Сливки не снимешь уже. а в Уэльсе... да что в Уэльсе... как в Калифонрии — у Монтерея... почти. ни Монтень меня. о чем разговор-то? ах, да! помню такого. кажется, он только вчера ушел. или вышел. и ты иди. * * *
Полет Б-52
Быстрее С мертвым самолетчиком внутри Escalator poem
высокие ходят
в глаза заглядывают длинноногие брюнетки по Праги брусчатке :не б. — женщины ежедневно |