Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерЛИТЕРАТУРА ДРУГИХ РЕГИОНОВ. Перекличка поэтов
Дети Ра СЕВЕРЮХИН
ЛЮБИМЫЙ РЕБЕНОК
* * *
Меня учили
быть любимым ребенком — не грызть ногти, не рисовать на обоях, не кусать сестру, не капризничать за столом, не отворачиваться от непонравившихся подарков, не канючить в магазине, не передразнивать бабушку, не болеть по праздникам, не запихивать в диван таблетки, не подслушивать взрослые разговоры и засыпать вовремя. Быть любимым ребенком — я усвоил блестяще эту премудрость, сполна вкусив ее сладкие плоды: был обласкан родителями, располагал к себе учителей и не раздражал одноклассников. Науку быть любимым ребенком я не оставил и в двенадцать лет, когда простыни начинают орошаться восторгом невыразимых сновидений; я продолжал штудировать ее и в семнадцать, когда сокровенные сны перерастают в явь; я настойчиво совершенствовался в ней и в тридцать, когда последний выдох весны открывает счет седым волосам. Следуя выученным с детства урокам, я пытался быть любимым ребенком для своей юной жены, а когда она ушла, искал защиты у других женщин, стараясь быть любимым ребенком для каждой — делал то, что хорошо получалось. Я не умел завязывать шнурки, чинить электричество и сооружать полочки; я не знал, как мажут колбасу, чтобы вышел бутерброд, откуда берутся билеты на поезд и как платить за квартиру. Но я был любимым ребенком, а значит, им приходилось долго-долго — до самого момента расставания — принимать мои капризы, прощать обиды, выслушивать жалобы, утешать, когда, заболев простудой, я перевоплощался в смертельно раненного полководца. Иногда я думаю, что пора повзрослеть — забыть науку, усвоенную с детства, уступив простор для ее изучения подрастающим внукам. Но как сладко бывает в ответ на все ваши упреки блаженно потянуться, скосить глаза и тихо произнести заветное: «Я больше не буду»! Кроссворд
Моя жизнь — кроссворд.
Множество самых разных понятий переплетаются в ней, отпечатываясь в сознании как причудливые узоры слов — черных и белых, прозрачных и цветных, шероховатых и гладких до блеска, нежно-пушистых, эластичных, как резина, и колючих, как проволока. Эти узоры подвижны, они непрерывно меняют свой рисунок, подобно отражениям плоских стеклышек в калейдоскопе. Только здесь все живет в трех измерениях, а я сам, вероятно, образую четвертое. Слова сходятся и разбегаются, часто собираются попарно, подбирая друг друга по цвету, реже — в небольшие пестрые группы. Некоторые из них ложатся параллельно, предполагая встречу где-то в бесконечности. Другие движутся по скрещенным траекториям, что в принципе исключает возможность их соединения. Чаще всего они взаиморасположены под углом, порой строго перпендикулярно, и тогда их пересечения образуют координатную сетку, по узлам которой удобно ориентироваться. Есть слова, которые возникают по многу раз, тут и там перечеркивая своих собратьев. Ты все время спотыкаешься о них, пытаешься пройти мимо или, в крайнем случае, перешагнуть, но за первым же поворотом они подстерегают тебя вновь. И наоборот, хотя и очень редко, бывают такие, которые не перекликаются ни с кем, а предпочитают одиночество и гордо оберегают независимость. Еще бывают слова с изломами и разрывами, меняющими и двоящими их смысл. А бывают и те, значение которых навсегда остается для меня неясным. Но дело совсем не в них, не в этих непонятых или непонятых мною словах: ведь я должен разгадать весь кроссворд, составить его подробную схему, строго определив место каждому слову, собрать воедино всю эту разбегающуюся вселенную понятий и смыслов. Я — заложник этой загадки, я — пленник этого подвижного лабиринта, и, каким бы долгим не был отмеренный мне срок, обречен всегда блуждать по его переменчивым пестрым дорожкам — искать ключевое слово, искать ключевое слово, искать ключевое слово… Сон о душе
Мне совсем недавно явственно приснилось,
Что душа, душа, душа моя вселилась В какого-то другого человека — Совершенно неизвестного мне человека. Я теперь смотрю на мир его глазами, Звуки я ловлю его ушами, Хотя при этом и чувства, и память остались моими, И взгляды на жизнь в основном остались моими. Я потом довольно быстро проснулся и в обычное утро свое целиком окунулся. То есть этот сон не получил никакого развития. В том смысле, что именно как сон он не получил никакого развития. Но еще довольно долго я находился в некотором смятении — Столь сильным было полученное от этого сна впечатление. И я стал об увиденном много размышлять О своей судьбе и даже о смерти размышлять. Ведь, может быть, так и выглядит наша смерть — Когда тело утрачивает земную твердь, Но душа еще хочет за что-то зацепиться, За что-нибудь земное хоть как-то зацепиться, Хочет душа еще в чем-то участвовать, Над каким-то телом кружить и властвовать. Только это у нее уже с трудом получается. Можно даже сказать, что почти совсем не получается. Но какая то частичка души, возможно, на земле остается — так, по крайней мере, об этом в стихах говорится и в песнях поется. Впрочем, вижу, что этими рассуждениями я вас совсем замучил. Такую симпатичную девушку своими дурацкими рассуждениями совершенно замучил. Стансы о Санкт-Петербурге
Средь бескрайних болотных окрестностей, вопреки пересудам и злобным пророчествам, был наш город зачат непорочно, да вряд ли по трезвости, и наречен не по имени — только по отчеству. (Помним, помним — Северная Пальмира!», знаем, знаем — «Северная Венеция»!). Он стоит на реке, не попавшей на карты мира, и каналах (ах, внутренняя секреция!) И, подобно Нарциссу дрожа над своим отражением, он чарует и радует душу речными красотами. (Знаем, знаем — местные наводнения угрожают не смертью, а нечистотами!) Дерзновенные сны о волнах венедийской лагуны у здешних шпилей, кажется, могут вызвать поллюции, в остальном же идея города остается втуне (не считая трех здесь случившихся революций!). А еще говорят про окно к европейским просторам. (Помним, помним, но верится как-то не очень — слишком долго на Запад бросали голодные взоры, да стекло мутновато и вечно пейзаж зарешечен!). Архитектура изобилует диссонансами, опровергающими законы гармонии, — по ночам это пахнет галлюцинациями (не святого Петра, но святого Антония!) «Цитадель интеллекта, ковчег корифеев и гениев…» (знаем, знаем — тут надо с большой осторожностью, ибо родиться они предпочли в отдалении от болотного духа, который вредит даже средним возможностям!). Этот город два века довлел над империей (помним, помним гербы на его фасадах!), но, перебирая исторические поверья, мы испытываем не гордость, а некоторую досаду. Впрочем, здесь наши взгляды практически неоспоримы — императорский образ годами лелея, мы считаем себя патрициями какого-то там по счету Рима и полюбим скорей плэйбоя, но не плебея. Наша родина здесь, и помашем прощальным платочком, Тем, кто предал наш город, поддавшись заморскому вздору, — пусть проливают слезу над какой-нибудь памятной строчкой, что почти как молитва заучена в школьную пору. Дмитрий Северюхин — поэт. Родился в Ленинграде. Историк искусства и литератор; автор многих монографий и научно-справочных книг; организатор выставочных и издательских проектов; член Союза художников. Выпустил прозаические книги «Вечер в Летнем саду» (2002) и «Митино счастье» (2003), а в 2006 – первую книгу стихов «Буковки». Стихи печатались в журналах «Реальность и субъект», «Акт-Самиздат», «Зинзивер», «Крещатик», «Словолов», «Путь домой», «Мера всех вещей», «Дети Ра», в каталогах ежегодной выставки «Весь Петербург», в газете «Час пик», в антологии «И реквиема медь…» (СПб., 2007) и в сборнике «Петербургская поэтическая формация» (СПб., 2008). |