Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПерекличка поэтовЕкатерина ГОРБОВСКАЯ
СЛОВА ИМЕЮТ ФОРМУ КРУГА
* * * Я не беру ваш зонт в рент
и не берусь на понт, мент. И пусть я свой пилю сук, но я не ем с чужих рук и не читаю тех граф, и не курю чужих трав. И мне цена не тот цент. А ты дурак совсем, мент. Ну, ты куда пошел, блин? Ведь ты ж у матери один сын. И я один, что твой клин. И мать у нас одна, гад. И не родит уже теперь взад. Эх, говорили ж ей, шалаве, молдаване, чтоб не давала в поездах когда по пьяни… * * *
На плечах у этих девочек — голова,
а в душе у этих девочек — синева. Ну а что у этих девочек на уме, это, в общем, то еще макраме, это тех еще ветров бурелом, поделом вам, дядьки старые, поделом. Влом-не влом, а как из темени в Новый Год под окном машина времени тормознет… И рукою не найти рукава… А по дому ходят зыбкие существа: Подышите, — говорят, — на стекло. Ваше время, — говорят, — истекло. * * *
Слова имеют форму круга
и суть квадрата, где все — от севера до юга — координаты. Слова имеют цвет скольженья и суть гвоздя, особо те, что в приближеньи, не доходя до двери, до вчерашней ручки, дающей крен, до лампочки на закорючке и прочих стен. * * *
Мы с вами гуляли по минному полю,
молясь на доселе хранивший авось. Авось и доселе позвали доколе, и минное поле к чертям взорвалось. ...Когда на прощанье даруют прощенье, душа замирает на миг, не дыша, — вольно же вам было не есть угощенье, вольно же вам было не пить из ковша. * * *
Я плакать вам не велю
вы плачущий мне не гож я ваши глаза люблю за всю их святую ложь Но вас не возьмут играть в команду «Святая рать» и вам не дано сметь знать, как трубит медь как заголялась сталь и шли на своих свои... И вся-то ваша печаль пишется через «и» * * *
А Гутиера его гладила, гладила,
говорила слова ему песенные, и вот так постепенно его привадила, и он стал ручным, это ж так естественно. И он стал речным. Не спросив «куда мы?» плыл и плыл на желтые огоньки, ибо жизнь — это танец, ведомый дамой во все возможные тупики. И блаженны те, что дышали кожей. И впадает море в земную гладь, где никто никому ничего не должен ни сказать, ни с оказией передать. * * *
Не деревья то, мой милый,
а высокая трава, обладающая силой внеземного существа, обладающая властью над измученным умом, это, знаешь, как бы ластик, а в мозгах — карандашом. Мы с тобой сейчас отчалим, полетим навстречу бурям и забудем все печали. А деревья мы не курим. * * *
Дорогие гуси-лебеди,
я пишу вам в трезвой памяти и в таком, ей-богу, трепете — каждым словом — как по наледи. Дорогие гуси-лебеди, заберите меня в нелюди, вы же твари белоснежные, и меня, глядишь, отбелите. Ну а там, с меня ведь станется, мне один из вас приглянется, я, как водится, уверую в белизну его не серую, а потом — с хорошей миною — в лебединость не гусиную... И, уже навеки вместе, мы останемся с ним в песне: «Жили у бабуси два веселых гуся — один серый, другой белый, два веселых гуся»... * * *
И на кого ж вы это тратите
свои прекрасные глаза? Зачем вы нервы мне лохматите, она ж паршивая коза — я что ль не знаю эти россыпи: инфекционный дерматит. Она ж такая простигосподи, что вряд ли Господи простит. А я затем дышу вам в лацканы, что я вас тут всю жизнь ждала, я знаю, как вы недоласканы, и как вам хочется тепла. Но только, чур, я лягу с краю, чтоб не задеть потом ваш сон, когда похмельный крик ворон мне повелит убраться вон — ведь я вас знаю, самураев, со всех подветренных сторон: с утра проснетесь хороши, и вам подай хлебнуть души. А я душой страшнее паводка, пройдусь — оставлю буераки... И не такая уж я ягодка, какой казалась в полумраке. * * *
Там вдали дорога не клубится,
знать, никто не мчится впопыхах. Выходила в поле кобылица в золотых осьмнадцати годах. Выходила, песню заводила про степного сизого орла — не того, которого любила, а того, которому дала. «Будь ты проклят, — пела кобылица, где ж ты, сволочь, где же ты теперь? Я ходила в церкву помолиться, а меня ударило об дверь. У меня остался твой арапник, У тебя — не только мой платок... Я слезами выплачу по капле тот тебе оставленный залог. Я уйду по речке мимо брода, коль на Спас не будет письмеца...» Улетала песня в огороды И рвала досужие сердца. * * *
И ты животное, и я животное.
И ты разумное, и я — вполне. А то что музыка кругом фокстротная — так все же зайчики, не мы одне. Но нам, в отличие от прочей живности, счета предъявятся, а там — сполна: Невинность девушки в ее наивности. Наивность девушки — ее вина. * * *
Вы встали не с того крыла,
мой ангел, ведь я не хуже, чем была в Паланге в конце ушедшего вприпляс столетья, где мне тогда давали Вас на третье. А Вы хотели плыть в тепло к истокам, Вам было явно «не алло» быть Богом. Вы встали не с того крыла, мой ангел. А я иного не ждала, я в танке. И разлетится все сейчас к чертям. А я соскучилась по Вас. По Вам. MAÑANA*
Когда наступает маньяна,
тогда уже поздно играть наложницу Крымского хана и всю королевскую рать. Когда наступает маньяна, тогда уже поздно хотеть в прекрасные жаркие страны прекрасною птицей лететь. Маньяна приходит под вечер дурным отраженьем зеркал, в которых по самые плечи — мадам с неизвестных лекал. Мадам с кружевными глазами и выпуклой левой щекой... Маньяна приходит под вечер и сразу приносит покой. *Mañana — завтра, ближайшее будущее, неопределенно-ближайшее будущее (исп.)
MAR DE CRYSTAL
Вот стоит большая пальма
на песчаном берегу — прямо в небо, нереально, я глазам своим не лгу. Мар де Крúстал, тут хрустально — все, от воздуха до вод. Я к подножью этой пальмы приезжаю каждый год. И когда я стану старенькой, несуразной и смешной, пальма будет очень маленькой по сравнению со мной. * * *
Я боюсь, что уйду не с разбегу,
что меня поведет по канве. По скрипящему детскому снегу, по зеленой, до боли, траве… И тогда, чтобы было нисколечко не обидно, не грустно, не боязно, мне сыграют веселую полечку на мотив уходящего поезда. * * *
То ли чайка, то ли уточка
вдоль по берегу плыла. То ли домик, то ли будочка было то, где я жила. То ли мальчик, то ли ослик ко мне в гости приходил, говорил мне, что он Костик, и что жить уж нету сил. Я с тех пор еще живая, и рука моя тепла, словно свечка восковая, не сгоревшая дотла. А вот он придет как инок с подпояской из петли, извинится, что с ботинок понасыпалось земли, и ни разу не заметит, как состарили меня то ли солнце, то ли ветер, То ли мужняя родня. Екатерина Горбовская — поэт. Родилась в Москве. Училась в Литературном институте им. А. М. Горького. Печаталась в журналах «Юность», «Дети Ра», «Новый мир», «Знамя», «Сибирские огни», «Вестник Европы», «Иерусалимский журнал», «Литературная учеба», «Зинзивер», в альманахе «День поэзии», в различных поэтических сборниках и антологиях («Московская муза 1799-1997», «Строфы века», «Русская поэзия ХХ век» и др.). Автор нескольких поэтических сборников. Живет в Лондоне. |