ТАЛОНЫ ДЛЯ ТАЛАНТОВ

Все началось с "Цветка" Евгения Степанова. Если кто-то помнит, в Перми в конце 80-х — начале 90-х годов выходили редактируемые вашим покорным слугой "Дети стронция", где, кстати, печаталось немало екатеринбуржцев — Нохрин, Ройзман, Богданов, Верников, Курицын… Там-то и было опубликовано стихотворение неведомого уральцам москвича:

Минуло семнадцать лет. Наползло "иное столетие". И вот мне пришло приглашение от "главного начальника" Международного фестиваля поэтов "Другие", генерального директора московского издательства "Вест-Консалтинг" Евгения Викторовича Степанова принять участие в намечающейся мистерии. Надо же! За это время, пока мы не виделись с Женей, он сумел вырастить тот самый "редкий цветок" — создал степановский сад, в котором взошли экзотическими яркими лепестками литературно-художественные журналы "Футурум Арт", "Зензивер" и "Дети Ра". Чувствуете родственную перекличку? "Дети стронция" — и "Дети Ра". Библия! Авраам родил Исаака…
На правах прародителя я принялся фантазировать, что бы можно было эдакое еще учинить в рамках фестиваля "Другие". Как "Махатма российских поэтов" я слал Степанову напутственные электроннограммы: дескать, неплохо бы провести в столице нашей Родины марш поэтов. Марши "голубых" и "розовых", фашистов и коммунистов — это уже в мировой практике было. А вот марша поэтов… не припомню. Скажем, собираемся у памятника Пушкину, перегораживаем Тверскую — и движемся дружно-расхристанными поэтическими колоннами к памятнику Маяковскому. В руках у нас транспаранты: "Отречемся от "Нового мира"!", "Юность" — ты устарела!", "Октябрь" уж наступил!", "Наше "Знамя" — "Футурум Арт" и "Дети Ра"! Несем огромные портреты авангардистского Политбюро — Генриха Сапгира и Игоря Холина, Константина Кедрова и Сергея Бирюкова и генерального секретаря Русского ПЕН-центра Александра Ткаченко.
"Начальник иного столетия" одобрительно хмыкал в ответ, при этом совершенно справедливо вопрошая: "Только кто все это пробьет-организует?" Я понимал, что если не прибуду из Перми в Москву, то рожденный в моем революционном мозгу марш поэтов так и затеряется в извилинах серого вещества автора этих строк. А этому маршу можно было бы придать перманентно-троцкистский вариант: провести его одновременно в нескольких городах мира — Москва—Нью-Йорк Киев—Берлин—Хельсинки… "Гораздо б лучше было для планеты, когда бы миром правили поэты!" — написал мой друг Анатолий Култышев, выбросившийся пять лет назад из московской высотки.
Если взять только одну Россию — сколько их за последние годы, выбросившихся и убиенных — кулаками-ногами-битами, тоской и алкоголем, наркотой и низколобостью издателей, утратой в народе божественного отзвука слова… В Екатеринбурге — Борис Рыжий и Сергей Нохрин, Роман Тягунов и Владимир Мишин, в Перми — Николай Бурашников и Борис Гашев, Юрий Власенко и Арсений Бессонов, в Омске — Аркадий Кутилов, в Кемерове — Максим Уколов и Владимир Ширяев, в Красноярске – Николай Рябеченков, в Пыталове Псковской области — Геннадий Кононов, в Томске — Михаил Орлов и Максим Батурин, в Иркутске — Петр Реутский и Борис Архипкин, в Москве — Илья Тюрин, Татьяна Бек и Анатолий Кобенков… Это — только навскидку. Боюсь, что список огромен.
И есть одна особенность: подавляющая часть из названных поэтов подходит под степановское определение "Другие". Какие такие "другие"? Поэты не от мира сего. Поэты — всегда "другие". И Лермонтов — предтеча: "Нет, я не Байрон, я другой". Всегда, да не всегда. Согласимся: литературная, да и не только литературная, Москва так сплела ажурную паутину, что журналы, где могут явить себя творцы, — преимущественно в ней самой. И тут паучье царство раздваивается: на правых и левых, вокруг которых, соответственно, группируются им подобные. Условно говоря, в "Наш современник" залетают свои мошки, в "Знамя" — свои комары. Мало того, этот мир назначает "Больших".
Недавно по каналу "Культура" в одноименной передаче некто Дмитрий Кузьмин, развалившийся в павлиньих штанах на телевизионном насесте, изрек примерно следующее: мол, за пределами Москвы и Питера поэта встретить сложно… Да ну?! "Поучайте лучше ваших паучат!"
А те, кто разрывает шмелиным весом паутину "толстяков"?
— "Толстяки" тяжело дышат, они больны астмой, — говорит мне Степанов, — пока в "толстых" журналах прочитают ваши стихи или прозу, пока дадут ответ — положительный или отрицательный, пока, в случае положительного ответа, напечатают, пройдет год, а то и два…
Действительно, за это время поэт в поисках хлеба насущного может угодить куда угодно, например на панель — в пиар-журналистику, и перестать писать стихи, успеет выпасть из окна, спиться и исширяться… Что, настоящие не сопьются, не исширяются и на панель не выйдут? О да. "Настоящие" исправно печатаются в "толстяках". Зачем же им прибегать к экстриму? Остальные — "Другие". Не настоящие?..
Степанов же издает "тонкие" журналы. Подвижные и гибкие. Маневренные. Рукописи читает быстро. Сам. Никому ничего не перепоручает. Раскроешь первую страницу "Детей Ра", а там — добродушная физиономия Евгения "с прищуром азиатским" и краткое, но обнадеживающее воззвание: "Пишите. Напечатаю!" И уже напечатал: поэтов Ростова-на Дону и Киева, Омска и Самары, Саратова и Иркутска, Удмуртии и Азербайджана, Болгарии и Финляндии…
Пока еще "Другие" не прошли маршем от Москвы до Киева, от Киева до Берлина и, пересев в самолеты, не долетели от Берлина до Нью-Йорка, зато почувствовали родство и синхронность своего бытия — с 15 по 26 ноября они заставили своей причудливой разноголосицей вибрировать мировой эфир — сперва в солженицынском центре — библиотеке-фонде "Русское зарубежье" в Москве на Таганке, затем — в салоне "Классики ХХI века" на Чеховской, потом — в книжном магазине № 21 на 5-й авеню Манхэттена в США, в дальнейшем — в Булгаковском доме на Садовой, после — в Институте русского языка им. Виноградова на Волхонке и в завершение — в гостинице "Олимпия" в Саратове!..
"Другие" прочистили воздух, надышанный "толстяками".

То, что это была генеральная прочистка воздуха, у меня — никакого сомнения. Вот подходит к микрофону апостол метаметафоры, некогда опальный преп Литинститута, ныне доктор философских наук и номинант на Нобелевку Константин Кедров, лучащийся улыбкой, как фраза Аполлона Григорьева "Пушкин — наше все!". И высекает "Морд палиндром" (это когда встречаются два зеркала — справа налево читается так же, как слева направо):
…Калигула калу ГУЛАГ
Ад юла Малюта
А дог Ягода
Вонял Ульянов…
Сидящий со мной в зале православный поэт и кинорежиссер Сергей Князев рассмеялся. Подействовало? А Кедров продолжает:
…Це Брежнев вен жеребец
Андропов опор дна
Горби киборг…
Код имени, код судьбы — на это указывал еще в начале ХХ века насколько "помешанный", настолько гениальный Велимир Хлебников. Нелепо не замечать сие через столетие.
Вот выходит муза и соратница Константина — Елена Кацюба и наводит на Человечество еще одно зеркало — суперпоэму "Свалка", "визуальную, интеллектуальную и виртуальную, не имеющую начала и конца, четких границ во времени и пространстве, а также одного постоянного состояния, живущую и двигающуюся во множестве вариантов, каждый из которых является истинным". На свалке (если пристально вглядеться в звуковое содержимое этого слова-понятия) найдут друг друга:

Ну-ка, прикиньте: как отнеслись бы к таким "изысканиям" в "толстых" журналах? Правильно: отправили бы на свалку. Я раньше думал: "Москва у нас — одна, единственная-разъединственная. А теперь вижу: их две! А между ними – поэты, мыслящие инако". Выхожу к микрофону и читаю "Сон о раздвоении Москвы":

В зале дважды свистнули. Задело московитов? Потом дважды подошли ко мне незнакомые люди: "Нам такие же сны снятся!" Оказывается, в зале — не только поэты, слушающие поэтов, но еще и те, для кого пишутся стихи. А, собственно, для кого-чего они пишутся? Для самовыражения? Слабое утешение. Для преображения мира? От Гомера до Достоевского — все пытались его преобразить. "Красота спасет мир". Свежо предание, но покамест не спасает. Однажды я пришел к мысли, что поэзия, равно как и все виды прекрасного (хотя поэзия может и не быть изящной), существует для борьбы с мировым Злом. В том числе или в первую очередь — в самом поэте-творце. А может, и в Творце, раз мы — по образу и подобию Божьему?
…У Сергея Бирюкова, президента Академии Зауми — голос-вантуз. Прокачает в вашей душе любую "пробку", удалит энергетический засор. Высокий и звонкий, чуть поднемеченный преподаванием в университете имени Мартина Лютера в города Галле, как бы засасывающий своими фонетическими кульбитами — дева-льва-ция! — не хуже, чем "мизюнь!" легендарного футуриста Алексея Крученых, этот голос заставил собраться разлагающейся было на шумы и шепотки, рассредоточенной тишине. Оголенная, как провод, поэзия. Кто скажет, что это не она?..
И, напротив, прочитанные тихим шелестом голоса, как отделенные от тел человеческие ауры, достигшие в освобожденном полете качества нимбов, — краткие, от трех до десяти строчек, верлибры словно идущего к нам из будущего менгрельского пилигрима Юрия Милоравы:

В отличие от "собирателя тишины" Бирюкова, здесь сама по себе тишина уже полна "многосильного стука"…

Чем еще хорош Степанов, это тем, что собрал вокруг себя "Других", но разных. Вскоре после меня на сцену вышел Рабинович. Нет, не из анекдота — из московского Института культурологии. Приземистый, плотный, с чуть пригнутой вперед головой ушедшего в защиту боксера. И сразу сбил легкую академическую спесь с поэтического президиума, в чьей скульптурной группе значились Кедров, Ткаченко, Бирюков, Степанов и Олег Хлебников. Защиту я не ради красного словца обозначил. Оказывается, доктор философских наук, профессор, ведущий научный сотрудник названного вуза и поэт Вадим Рабинович имел прямое отношение к дипломированным изысканиям почти всех членов президиума. Либо в ранге научного руководителя, либо в статусе оппонента. Получается, вывел в люди и того, и другого, и третьего, и четвертого. Проставил в тексте их биографий свою запятую. И стихи про нее же сложил:

Единственный, кто избежал надзора Рабиновича, так это Степанов. Однако — до поры-до времени. Теперь-то, на фестивале, будьте любезны, его Рабинович идентифицировал. И уже как непроизвольный научный руководитель на путь истинный наставил:

Ежели "в век двадцатый это что-то значит!", то уж в век двадцать первый значение рабиновичей переоценить просто невозможно. Учитывая, что когда-то, сразу после окончания отделения журналистики ВКШ при ЦК ВЛКСМ, нынешний предводитель "Других" Степанов поступил в Женевский университет христианского образования, то сегодня под наметившимся руководством у Евгения Викторовича есть все шансы стать настоящим Поповичем. А то и Папой Римским.
Видно ли "Других" со стороны? Предположим, еду я в метро и, упершись в кого-то прозорливым взглядом, утверждаю: "Это — "Другой"!" По сути, так оно и было. Подъезжая к Маяковке, дабы выйти на Большую Садовую, 10, а там — в арку и налево — в "нехорошую" квартиру, ставшую нынче Музеем Булгакова, где должны были проходить два антагонистских действа под названием "Ямбы ХХI века" и "Верлибры ХХI века", я обратил внимание на человека в клетчатом пиджаке, из которого высовывалась загипсованная рука, поддерживаемая пестрым платком. Волосы длинные, нечесаные и, я бы сказал, подзабывшие язык шампуня. Очки — с диковатыми бликами в металлической оправе и едва ли не треснутым стеклом… Коровьев?
Сначала, на выходе из метро, этот субъект шел за мной, затем, на всякий пожарный, я уступил ему дорогу и вдруг понял, что он движется туда же, куда и я. Человек с перевязанной рукой вел меня за собой, словно магический провожатый. Потом я увидел его в Булгаковском доме и, отшатнувшись, как от материализовавшегося литературного призрака, хотел было юркнуть в рукав смежной комнаты — и…чуть не вошел в зеркало — огромное, зыбящееся выше шкафов, хитро разложившее в собственной глубине людей и предметы. Коровьева же почему-то представили Евгением Лесиным. Оправдываясь перед своей загипсованной рукой, он несколько сердито прочел:

Я не знаю, что там читали в книжном магазине № 21 на 5-й авеню Манхэттена другие наши собратья из племени "Других", но, к примеру, Степанов, не огласивший в Москве как Президент фестиваля (и к этому надо отнестись одобрительно), ни одного личного сочинения, между тем накануне свершившегося поэтического действа, создал вещь, нареченную "Оруэлл-2010". Стоит ее привести целиком:

Тут, наверное, для людей непосвященных следует раскрыть, xу есть ху. Кублановский — зав. отделом поэзии в "Новом мире", Ермолаева — редактор аналогичного отдела в "Знамени", Василевский – главный редактор "Нового мира", Чупринин — главный редактор "Знамени", про Д. Кузьмина уже можно промолчать, со всеми остальными вы так или иначе познакомились. Самое потрясающее, что пророчества Степанова стали сбываться: Кублановский действительно уехал. Только не в Норвегию, а во Францию, что тоже хорошо. Остается подождать 2010 года.
Да еще получить "Степановские талоны": пропуск на издание книги в подведомственном ему "Вест-Консалтинге". Слухом земля полнится: участникам фестиваля эти талоны выдавались. Все возвращается на круги своя. Слава Богу, опять началась жизнь по талонам! На то Степанов и Президент. И как Президент он понимает: на все таланты талонов не хватит, но народ талантами отоваривать надо.