Главная страница
Главный редактор
Редакция
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Книжная серия
Спонсоры
Авторы
Архив
Отклики
Гостевая книга
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение




Яндекс.Метрика

 
Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»
подписаться

Отклики




Сайт "Журнального зала", 23 ноября 2007 г.

Сайт "Журнального зала"


Заседание Клуба "Журнального зала"
31 октября 2007 г.



Евгений Степанов, главный редактор журнала "Дети Ра": Друзья! Сегодня мы проводим заседание Клуба "Журнального зала", которое посвящено журналу "Дети Ра". Журнал "Дети Ра" уже был представлен в нашем Клубе. Буквально несколько слов напомню об этом издании. Журнал создан в 2004 году в Саратове группой саратовских и московских литераторов, на сегодняшний день вышло 38 номеров. Регионы охвачены различные, это и Тамбов, и Новосибирск, и Владивосток, и Самара, и Липецк, то есть самые разнообразные города и веси, и плюс русскоязычная диаспора за рубежом. Вышли номера, посвященные русскому Нью-Йорку, Хельсинки, Азербайджану и некоторым другим странам и городам. Вот сейчас мы делаем номер, уже заключительная идет подготовка, он посвящен Бельгии.

Ведущая (Татьяна Тихонова, менеджер "Журнального зала" "Русского журнала"): Евгений, скажите, пожалуйста, чей вкус отражает Ваш журнал?

Евгений Степанов: Вкусы разных людей, не только мой. У нас редакция, в которую входит главный редактор, ваш покорный слуга, первый заместитель главного редактора Анна Романюк, заместитель редактора Юрий Милорава, и у нас большая редколлегия. Я считаю, что на сегодняшний день из журналов поэзии у нас самая представительная редколлегия, в которую входят Алексей Александров и Игорь Алексеев из Саратова, Алексей Даен из Нью-Йорка, Мария Бондаренко из Парижа, Сергей Бирюков из города Галле, Германия, Константин Кедров, Борис Марковский, главный редактор журнала "Крещатик", Юрий Милорава, Арсен Мирзаев из Петербурга, Юрий Орлицкий, доктор филологических наук, профессор РГГУ, Сергей Попов из Воронежа, Андрей Тавров, Евгений Харитонов из Москвы, Атнер Хузангай, сын классика русской и чувашской поэзии Педера Хузангая, Элана из Саратова. Журнал "Дети Ра" имеет юридическое лицо, это юридическое лицо существует в городе Саратове, то есть все официально зарегистрировано, но непосредственным издателем журнала является издательство "Вест-Консалтинг", которое также издает журнал "Футурум АРТ" и многие книги.

Журнал мы издаем вдвоем на паях с Эланой, замечательной поэтессой и автором-исполнителем. Она активнейший член редколлегии.

Уже три года нас поддерживает замечательный русский меценат, депутат Государственной Думы, член фракции "Единая Россия" Николай Михайлович Ольшанский. Николай Михайлович — человек легендарный, он в советское время был министром минеральных удобрений, создавал отечественную промышленность. При этом любит стихи, поддерживает культуру. Я знаю, недавно при его участии был построен в поселке Сагуны (это Воронежская область) первый постсоветский Дом культуры. Сейчас под патронатом Ольшанского мы печатаем в одной из воронежских газет Антологию современной поэзии.

Побольше бы таких депутатов!

Ведущая: А как рождается номер?

Евгений Степанов: И члены редколлегии, и редакция ежедневно нацелены на поиск авторов. В день мы получаем примерно 30-40 писем, со всех городов и весей нам пишут люди письма, присылают свои стихи, рассказы, эссе, мемуары, интервью. Очень многим мы заказываем материалы, у нас есть круг критиков, которых мы просим написать рецензии на книжные новинки. Есть авторы, к которым мы обращаемся за стихами, некоторые сразу присылают, некоторых приходится уговаривать. Вот, например, сейчас мы ведем переговоры с патриархом русской поэзии Всеволодом Николаевичем Некрасовым, он нам обещает дать стихи, Анна Борисовна Романюк с ним общается. Мы обращаемся к авторам совершенно различных тенденций и направлений. То есть это журнал вовсе не ультрарадикальной поэзии, как нас иногда называют, мы печатаем и традиционные стихи. Более того, моя личная позиция заключается в том, что авангарда как такого сейчас нет — существуют разные (иногда подзабытые) традиции русской поэзии, в том числе и силаботоническая поэзия, и верлибр, и визуальная поэзия, и палиндромы, вот мы и стараемся эти разные виды поэзии представить.

Ведущая: А кто представляет цех критиков в вашем журнале?

Евгений Степанов: Наши основные критики – это Евгений Харитонов, Андрей Коровин, Ирина Горюнова, у нас как рецензент недавно выступил Бахыт Кенжеев. Я веду рубрику под названием "Литобоз", где обозреваю поэтические публикации в толстых журналах.

Ведущая: Женя, а у тебя как у главного редактора есть какие-нибудь пристрастия?

Евгений Степанов: Пристрастия у меня, наверное, есть. За довольно долгую издательскую и редакционную деятельность сложился определенный круг и авторов, и друзей, с которыми я иду годами вместе, например, с Сергеем Бирюковым мы дружески общаемся с 1981 года. Есть и постоянные авторы. Это Елена Кацюба, Константин Кедров, Анна Альчук, Сергей Бирюков, Валерий Прокошин, Валерий Лобанов, мы печатаем материалы из творческого наследия Геннадия Айги, Татьяны Бек, Ольги Татариновой…

Каждый номер у нас посвящен тому или иному региону. Вот мы сделали подборку, например, Красноярска, там я открыл для себя поэта Антона Нечаева, и мы сейчас стали довольно часто его печатать. Или, скажем, мой соученик по одному номенклатурному вузу и друг Юрий Беликов, известный автор — мы его постоянно публикуем и как поэта, и как интервьюера, и как эссеиста...

Ведущая: То есть понятие "друг" дает пропуск в журнал?

Евгений Степанов: Никогда, никогда. Есть у меня, например, ближайший друг, настоящий товарищ, который живет в Нью-Йорке, я к нему с нежнейшей симпатией отношусь, и много выпито вместе горячительных напитков и так далее, но вот подборка его пока не складывается, ну не получается подборка. Через себя я переступить не могу. Скажу больше. А вот есть, допустим, мой литературный враг, оппонент, и он пишет достойные стихи, я к нему обращусь и попрошу подборочку для журнала, позвоню и попрошу.

Ведущая: А что касается прозы?

Евгений Степанов: Прозы все-таки у нас мало. Я считаю, что наш журнал по разделу прозы неконкурентоспособен, например, по сравнению с "Новым миром" или "Знаменем", это не наша ниша. Все-таки наш основной профиль – это поэзия, и мы так себя и позиционируем.

Ведущая: Женя, у нас сегодня гость Александр Ткаченко. Вы с ним давно знакомы?

Евгений Степанов: С Александром Ткаченко я знаком очень давно. Познакомились мы в конце 80-х, когда я был стажером, а потом литературным консультантом журнала "Огонек" и отвечал за стихотворную почту. Я работал в отделе литературы под руководством Олега Хлебникова. Заместителем этого отдела был Владимир Вигилянский, ныне отец Владимир, пресс-секретарь Патриарха всея Руси Алексия Второго. Владимир Вигилянский, надо сказать, оказал, пожалуй, самое большое влияние на мое формирование как редактора, поскольку умению работать с текстом, с автором, даже науке расставлять корректорские значки меня учил как стажера именно он. Владимир Вигилянский и потом принял участие в моей судьбе — по его рекомендации я поступил на работу в отдел литературы и искусства газеты "Семья".

Ведущая: Ткаченко часто появляется как автор в твоем журнале?

Евгений Степанов: Не очень часто, но мы опубликовали большую подборку его стихов, а в нашем издательстве "Вест-Консалтинг" мы издали две его книги. Первая – это "Происхождение вида", стихи и переводы, книжка вышла с замечательными иллюстрациями сына Александра Ткаченко, Федора. Эта книга мне очень нравится, и стихи, и переводы. Напечатаны переводы стихов Роберта Фроста, Уильяма Джея Смита, Роберта Блая и многих-многих других.

А совсем недавно мы выпустили книгу прозы Александра Ткаченко "Стукач". Нужно сказать, что эти книги уже продаются, и успешно, в центральных магазинах. Честно говоря, на книгу "Стукач" у меня вообще большие надежды, я думаю, будет даже и коммерческий успех.

Ведущая: А что-нибудь в журнале ты будешь печатать из этой книги?

Евгений Степанов: Мы будем в ближайших номерах печатать рецензии на эти две книги Ткаченко. А сейчас, я думаю, самое время, представить гостей. Евгений Викторович Харитонов, наш постоянный автор, поэт, критик, литературовед, лауреат премии журнала "Дети Ра", редактор отдела журнала фантастики "Если", Анна Борисовна Романюк, первый заместитель главного редактора журнала "Дети Ра", поэт, филолог, человек, который окончил Литературный институт и аспирантуру Литературного института, Татьяна Тихонова, редактор "Журнального зала", Александр Ткаченко, наш постоянный автор, генеральный секретарь Русского ПЕН-Центра, человек вступивший в Союз писателей по рекомендациям Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко, Ирина Горюнова, поэт, критик, литературовед.

А сейчас, Саша, мы попросим тебя почитать стихи.

Александр Ткаченко: Да, я прочитаю несколько стихотворений.



"Взмах".

Тихоокеанская бабочка величиной с Маньчжурию
Не может взлететь с полуострова Гамов,
Впервые задумалась и отяжелела.
В тени ее крыльев вселенные муравьев,
Галактики сверчков и цикад вжались в поры
Земли в ожидании урагана при взмахе крыльев,
Который унесет их на противоположное побережье,
Где она будет атлантической бабочкой
Величиной с Майами,
И так же не сможет взлететь,
Ибо задумалась, тяжелая мысль
Прижмет ее к пескам пустыней и пляжей.
В тени ее крыльев вселенные муравьев,
Галактики сверчков и цикад вожмутся в плоть
Земли в ожидании урагана при взмахе крыльев,
Который унесет их на тихоокеанское побережье.
Поистине беда, когда не знаешь, кто ты такой и откуда,
И ураганы носят тебя беспечно
С правой руки на левую, с левой руки на правую,
Оставляя на память только ресничку на щеке.



"Охота"

Осень. Смута на душе.
Два убитых зайца в ягдташе,
Две убитых скорости, два поля,
Два ствола как ноздри. Кони
Отпечатки бега, крик пространства,
Птица отлетает в рикошете,
И сплеча спадает тяжесть барства,
Пот стоит в ресницах, и сдвоится мысль о лете.



"Сумасшедшая"

Мокрый кулек разрывался
Из него падали мускатные виноградины
На брусчатку из гранита
И отскакивали словно тенисные мячи
Сначала до колена, потом до голени
И наконец успокаивались у самых подошв…
Он посматривал на дорогу
И медленно сплевывал кожуру
Щурясь на солнце, остром слюдяном солнце…

Она летела на такси уже восьмой час
Погоняя водилу кнутом денег и ласковых слов,
Иногда злых — "гони, гони, триперная черепаха,
Я опаздываю, он ждет меня в шесть вечера на кольце,
Ну же, дорогуша,
Я бросила дом, детей, мужа,
Ради него, он такой беззащитный
Брошеный, он мой единственный
Оставленный ребенок… Гони. Гонщик хренов.
Из Москвы в Крым вниз по глобусу, значит быстрее
В тысячи раз… Скользи, скользи…"
И глаза ее слезливо
Косили по сторонам.
Куда она неслась, крышу рвануло капитально
Но уже было поздно…

Он стоял и машины обтекали его словно
Ливневый поток,
словно сучок на стволе дерева смола обтекает…
Стоял посреди островка пешехода
и доставал из совсем уже мокрого кулька
голубоватые виноградины и ловко забрасывал
в широкий и щелкающий рот…
Настречу скользили мокрые женские фигуры обтянутые
мокрыми платьями, облегая ландшафты неожиданно
ставшие похотливыми…
И он поймал себя на этом не без удовольствия
Опаздывает, думал он, и в душе проскальзывала холодная
мыслишка
О том что хоть бы она вообще не приехала.
Она же не сумасшедшая все бросит и приедет за тысячу
с лишним километров по одному моему звонку и слову,
что я буду ждать ее в шесть на москольце всегда…
Приедет, она сумасшедшая, однако опаздывает. Как она
поездом, самолетом… машиной… Она любит такси могла
взять на Курском заплатив оба конца. Зато по прямой…
Сумасшедшая…

Водитель засыпал. Останавливался. Выходил, делал
зарядку, умывался дождем, снова хватался за баранку и гнал
свою "Волгу" и гнал…
Она же сидела молча и курила свои вечно
пепельно-нависающие папиросы и ее пепельные глаза
растворяли пространство впереди
разделенное пустынным шоссе.
Как он меня ждет…
Стоит сидит смотрит на дорогу курит нервничает
ходит туда-сюда толкаясь среди прохожих
"Немного запаздываем, гони, водила." "Гоню, карпаю, женщина,
"Волга" не "Феррари", шоссе не соленое озеро, скоро будем…

И действительно уже показались пригородные поселки и труба местной грэс, замелькало больше автомобилей навстречу и вот последняя прямая… Что у нее внутри? Покой молчание нервная дрожь радость и страх все прощайте все я погибаю я навсегда останусь в этом хилом южном городишке с пыльным вокзалом и дорогой к морю городом у моря но без моря здесь можно быть счастливым только если родиться здесь и ничего больше не видеть. Но я останусь… Да вот он и стоит. Издалека она увидела что он стоял как-то развязно развалившись на перилах подземного перехода и медленно доставал из мокрого бумажного разорвавшегося кулька виноград и как-то слишком ловко забрасывал в рот и жевал, жевал, сплевывая кожуру в скрюченную ладонь… а из кулька просыпались виноградины и падали у его ног…

"Так, сказала она водиле, не останавливай, гони по кольцу и… назад, назад В Москву…"

Шофер ошарашенно посмотрел на нее, нажимая на тормоза и газ одновременно и, крутя баранку на поворот и выворачивая колеса прямо… назад.

А он так и стоял и не видел этого прощального виража "Волги" с московскими номерами и думал — запаздывает что-то уже шесть сорок три, но ничего, ничего надо еще постоять…

"не приехала тчк что случилось зпт этого может быть тчк ждал сутки больше зпт судьба тчк не тчк жду"

"была там шесть пятьдесят четыре тчк видела ел винограл зпт кулек порвался тчк дело видимо дожде зпт виноград был сладким впр привет прощай тчк"

Он шел с почты и думал какое у нее зверское чутье и виденье как она увидела это на расстоянии. Ведь я действительно когда ждал ее ел виноград и шел дождь и кулек намок и прорвался… Сумасшедшая… Да еще и телепатка… И виноград был действительно сладким. Мускатным.

Прощай, это уже прикол. Сумасшедшая.



"Две плоти"

Люблю я девушку с веслом,
Она стоит под кипарисным жалом
И, обреченная на слом,
Не даст за деньги или даром.

В ее бисквитной полуплоти
Сокрыта лень и кротость сталинистки.
Эпоха поставила ее напротив
Моих инстинктов самых низких.

Я думал так, пока однажды
Под краской, треснувшей от перемен,
Не увидал порывы тяжкой жажды
И не услышал дрожь колен.

Я поставил памятник громоздкий,
Имперский стиль от Рима и до Рима,
Внутри своей потасканной повозки
И потащил его на звонкий рынок.

Я вырос возле девушки с веслом,
И грудью каменной она меня вскормила,
И погулять пустила на запретный склон,
Не думая о том, что будет или было.

Что я без прошлого, особенно чужого,
Оно еще под масляною краской дышит
И в камень до молекулы, до атома тяжелого
Меня еще не скоро впишет.

Сейчас еще парочку. Хорошо, ладно, я про Стрельцова не буду, слишком футбольное.



"По обе стороны дороги"

Поезда распадаются ночью на вагоны, на судьбы,
И сойдутся в других уходящих составах
В них все так же — по общим жара
А в купейных ночами храпят
Или водку стаканами жрут…
Украинка ребеночка соскою тычет
"Водычки хочешь, га?"
И молодку под одеялом лапает
Нахал пожилой…
И таможенник клянчит взглядом
Хоть полсотни, хоть курицы шмат,
Украина и Россия,
Разрубили тебя словно тушу на бойне
И еще поспрашают не больно?

Поезда простучат зубами
На Львив, на Луганск
Разойдутся светясь разноцветными слайдами окон
Только кто-то с откоса запустит пустою бутылкой
От чего не понять по кому не понять
Просто так от тоски и досады что он
Остается один в темноте
Между двух разрывающих в боль
Скоростей и поделать не может
Ничего
Ни с собой
И ни с тем что проносится
Так безразлично
Мимо него…

И вот, пожалуй, стихотворение, которое для меня очень важно. "Потерянный человек".

Я потерял любимую, я потерял себя
Я потерял зеленый цвет и розовый
И все вокруг мне стало черным
Я потерял любимую
Я потерял людей которые подскажут
Как мне найти ее

Я небо потерял и солнце тоже
Родных дававших последнюю копейку
Отца и мать не потеряешь никогда
Я потерял отца и мать
Я потерял себя и даже друга
Я вырос с ним в одном дворе
И из одной бутылки
Впервые выпил я когда-то

Я потерял любимую потерян взгляд
Я сплю к стене но сон я потерял
И сотни мелочей необходимых мне
Я не нуждаюсь в них сейчас
Звезда была всегда в кармане
И жгла бедро как рваный шрам
Я потерял звезду
И боли дар
Меня покинул

Я потерянный человек и лучше всех
Произвожу потерянных людей
Я обреченный человек и лучше всех
Произвожу я обреченных
Я одинокий человек и лучше всех
Произвожу я одиноких

Ну вот, последнее стихотворение, такое, в общем-то, публицистическое, но я его прочитаю, потому что оно тоже важно для меня. В нем идет речь об Анне Политковской, с которой мы были очень дружны.

Полгода, как сердце твое бьется еще громче,
Полгода ты идешь под землей и по небу.
И ты не слышишь за собой дыхание псов гончих…
Только покой. Быль. Небыль…
И полгода меж нами…
Анна, скажи не страшно
Быть убитой в центре Москвы,
А не там, где пули взлетают, как истребители?
Страшно. И не спасают проходные дворы.
Все политики прикидываются любителями.
На самом деле все они —
профессиональные киллеры.

Анна, ты идешь под землею, открывая журчание речек,
Читая в подлинниках Гомера и Хаджи Мурата.
Ты — на равных. Ты знаешь, что от этого не лечат —
От убийства из-за спины. Даже приватно…
Полгода ты идешь под землей, не зная что заказана
Вместе с Россией… А мы все думаем серьезно,
Почему сады не расцветают? И все изображения смазаны,
Словно смотрим сквозь слезы…
Словно смотрим сквозь слезы…
Анна, скажи, кто? Если не мы все.
Ты скажешь правду, точнее, совесть твоя.
Кто выхватил твой белый свет
И погрузил его в черную тушь небытия?
Полгода ты уходишь от нас…
Под землей, по траве и по облакам,
Улыбаясь загадочно и странно…
Словно будущее над головой никто свинцом не облагал,
Словно никто никогда тебя не заказывал…
Анна, Анна, Анна…

Спасибо. Но это только какая-то часть, которую я мог бы прочитать.

Евгений Степанов: Если позволите, я ещё два слова об этой книге скажу. Конечно, Александр Ткаченко нацелен на поиск в литературе, в поэзии. Я помню, в "Литературной газете" прочитал много лет назад стихи Ткаченко. Стихи сразу запомнились "лица необщим выраженьем".

Люблю себя бегущего,
особенно когда
Ищу вперёд на бьющего,
из-под удара под удар.

Александр Ткаченко: Это было напечатано в 74-м году.

Евгений Степанов: Да, в 74-м году. В советской не слишком либеральной периодике тоже можно было иногда прочесть необычные стихи. Часто говорится о том, что в советское время был колоссальный запрет на профессию и никого не печатали. Это и так и не так, потому что, если проанализировать, например, альманах "Поэзия", который делали Николай Константинович Старшинов и Геннадий Николаевич Красников, то можно вспомнить, что там печатались не только поэты "классического" направления, но и авторы разных традиций — и Бирюков, и Милорава, и Парщиков, и Жданов, и палиндромист Ладыгин, и даже Макс Жакоб… Да все кто угодно, и ещё гонорары тогда платили. И Ткаченко тоже появлялся в различных советских изданиях, в том числе и в "Литгазете".

Поэзия не футбол. Хотя много на земле стихотворцев, которые пишут стихи – как играют в футбол. Но когда жизнь, реальность (например, футбольная) становятся фактом поэзии – вот это редкость. А Ткаченко владеет словом мастерски и преображает словом действительность. В его стихах есть реалии, которые, может быть, не все поймут, но люди определенных поколений, не сомневаюсь, поймут непременно.]

Где ты играешь, на каких полях,
Расталкивая бёдрами защиту?
Ворона и Щербак, кто думал о ролях
Таких высоких, и каждый гол засчитан.

Ворона, это, вероятно, Воронин, правильно? Валерий Воронин — выдающийся футболист, интеллигентный человек, меломан, блестящий знаток английского языка. Это был спортсмен, который пользовался фантастической популярностью даже в Англии… Красивый, молодой… Улыбка как у Алена Делона…

Александр Ткаченко: Спившийся потом. Спившийся окончательно человек, раздавленный, выброшенный… Раздавленный машиной на проспекте Андропова.

Евгений Степанов: Что ещё мне в этой книжке интересно? Интересен "Манифест". Он датирован 82-м годом, однако необычайно современен и читается очень актуально, как будто бы это сегодня написано.

Мне очень любопытен верлибр Александра Ткаченко, потому что здесь нет явной прозиметрии, всё-таки это не проза на грани стиха, не версэ, это стихи, потому что здесь есть основное отличие стиха — метафора, сравнение, музыка, нерв. Что такое верлибр? Вы это прекрасно знаете. "le vers" — это по-французски "стих", а "libre" — это "свободный". Стих, а не проза. Все-таки стих, а не проза. Хотя Ткаченко и блестящий прозаик. У него недавно, вы знаете, вышла замечательная книга про крымчаков. Ткаченко как представитель своего народа (а Саша по маме крымчак) воссоздаёт культуру, быт, нравы своего этноса. Я бы набрался смелости и сравнил книгу Ткаченко о крымчаках со "Сто лет одиночества" Маркеса.

Литература – это воскрешение. Людей, судеб, событий… И Ткаченко именно этим и занимается, он воскрешает, воскрешает народ. Более высокой миссии у писателя быть не может.

А сейчас Ирина Горюнова скажет то, что она думает.

Ирина Горюнова: Открывая новую книгу Александра Ткаченко "Происхождение вида", вышедшую в 2007 году в издательстве "Вест-Консалтинг", сразу попадаешь на Манифест автора, без которого, пожалуй, книгу эту понять и принять невозможно – настолько она необычна. Александр Ткаченко в своеобразном предисловии объясняет читателю, что "смена парадигм – это есть революционность видения".

Напоминая слова Бориса Пастернака: "Поэт должен иметь мужество, меняя круг тем и материал, идти на то, чтобы временно писать как бы плохо, т.е. не плохо вообще, а плохо со своей прежней точки зрения", Александр Ткаченко ищет новые пути саморазвития. Жесткость и устойчивость формы тесны поэту, и он пытается разорвать устоявшуюся оболочку, выйти за ее рамки, даже, если это окажется как бы в ущерб внешней красивости стиха.

Конечно, это мнение спорно, как и любое индивидуальное мнение, но каждый человек, каждый творец ищет свою точку отсчета, от которой и идет в своем пути, в своем поиске какого-то то ли хаоса, то ли миропорядка… Попытаться понять поэта, писателя, не отталкивая изначально новое – путь развивающегося человека, человека думающего, познающего, ищущего…

Баланс содержания и формы – это весы, которые колеблются от малейшего изменения миллиграммов, и это нормально, это естественный закон природы. Жертвовать чем-то для достижения каких-то определенных целей может только смелый человек, не страшащийся упреков, укоров, неприятия…

"поистине беда когда не знаешь кто ты такой и откуда
и ураганы носят тебя беспечно
с правой руки на левую
с левой руки на правую
оставляя на память
                  только ресничку
                        на щеке…"

Как легчайшее прикосновение бабочки – летят слова, оставляя еле заметный след пыльцы на кончиках пальцев.

Но буквально через несколько страниц - другое стихотворение, где и смысл и выражение этого смысла, и ритм совершенно другие, принять которые сможет далеко не каждый:

"Люблю я девушку с веслом,
Она стоит под кипарисным жаром,
И обреченная на слом
Не даст за деньги или даром.

В ее бисквитной полуплоти
Сокрыта лень и кротость сталинистки.
Эпоха поставила ее напротив
Моих инстинктов самых низких".

Прекрасно понимая, что хочет выразить автор, и почему он выбирает именно такую манеру выражения, я, тем не менее, не готова принять ее. Для меня это не та форма, она вне литературы, вне поэтического пространства. Но, сравнивая совершенно разные по форме и содержанию произведения автора, проникаешься уважением и осознанием, что мировидение может быть разным. Восприятие мира у разных видов, как известно из школьного курса биологии, – может фантастически отличаться, и это естественно.

Поэтому, пытаясь разобраться в том, почему, как и зачем автор стремится изменить существующую форму, я ищу строки, которые открыли бы мне его душу, его способ взгляда на этот мир.

"И глаза их светились
                  глубиною античных скульптур –
У одних пустота, у других выражение изумленного разума…"

Пустоты в этой книге нет, а вот "выражение изумленного разума" явно прослеживается. Не зря книга называется "Происхождение вида" - в этом и есть та зацепка, которая помогает понять поэта, оттолкнуться от точки опоры, или, если хотите от "точки сборки" по Кастанеде, чтобы пройти вслед за автором по другой параллели мира, по новому пути человека неравнодушного, неуспокоенного, страдающего трагической болезнью собственного диагноза - "чувственным аналитизмом". Это болезнь страшная и неизлечимая, потому что красота и уродство окружающего мира болезненно ощутимы для восприятия:

"Конь лежит с торчащей
Пружиной из развороченного брюха
Пешки валяются с открытыми глазами
В которых навсегда замерзли отразившиеся
Звезды…"

Или так:

"Чаинки птиц сносит в сторону юга
Око стоит стеклянным протезом в щеке безвольного неба
Ты – единственное сопротивление на пути
Звездного электричества
Кто стоит за всем?
За всеми нами? Пространство можно развести
Со временем
В щель кто-то подсматривает Кто нас организует?
Мы дышим сквозь панцирь объятий извне
Объем моих легких семь двести,
Разница на вдохе и выдохе – это любовь –
это море шумит во мне,
раскачивая позвоночник – игральные кости нищих…"

Книга Александра Ткаченко не дает ответов на вопросы, она их ставит, она визуализирует мир, пространство, мысли, выворачивает наружу чувственные ощущения, разрывая форму и прядя таинственную нить Ариадны, которая может и не вывести из лабиринта, а увести на какие-то другие уровни мира, чтобы ощутить дыхание вселенной и дыхание самого автора.

Спасибо.

Евгений Харитонов. Наверное, давно замечено, что спортсмены, актёры, функционеры, общественные деятели любят писать стихи. Беда в том, что, как правило, там нет поэзии. То есть, получаются стихи, аккуратные, в столбик, иногда даже с аккуратными рифмочками. Это наблюдение Александр Ткаченко полностью разрушает. То есть, с одной стороны – профессиональный спортсмен, общественный деятель, литературный функционер и при этом поэзия, при этом поэзия чистая, настоящая, без всяческих скидок. Потом, что мне особенно близко, это как уже вот Евгений Викторович Степанов правильно подметил, устремлённость в авангард, для меня это особенно близко, поскольку я сам туда как бы стремлюсь. При этом это такой очень сдержанный, осторожный авангард, интеллигентная брутальность, что ли, такая… Но эта брутальность не та, которая есть, скажем, в стихах авторов "Вавилона" и пост-"Вавилона", а именно такая очень интеллигентная. Это поэзия человека, для которого в этом мире уже всё понятно. Поэзия человека, у которого всё в порядке с этикой. Мне кажется, нынешняя поэзия как раз очень шероховатая, в ней действительно нет нерва, в ней много истерики. А здесь истерики нет, здесь есть нерв. И, кстати, мне тоже больше всего нравятся верлибры, это даже не свободный стих, а я бы сказал – высвобождённый, освобождённый стих. Вот такое ощущение свободы в этой книжке, которое очень многого стоит.

Ведущая. Уважаемые коллеги, вот и закончился наш очередной вечер. Стенограмма выступлений (с сокращениями) будет опубликована на сайте "Журнального зала". Всего вам доброго! До новых встреч!