Будущее — цепочка ветвящихся дилемм: всегда неопределенно; будущее искусства — в такой же мере, как и всего; тем не менее, можно заглянуть в него, пребывая здесь и сейчас (тоже условное пребывание, конечно); можно заглянуть, чтобы услышать:

Время Велимира Хлебникова, великого дервиша поэзии, пересекается со временем Константина Кедрова-Челищева, чтобы вспыхивали новые легкие знаки: порхающих бабочек, сокровенных моментов.
…Поэты некогда — довольно часто — служили мишенями, поэтому:

Стрелять в поэтов — бессмысленно, однако война с пустотой, которую придется вести каждому, слишком серьезна, чтобы… говорить о ней всерьез.
О, совершенно иной мир представит Владимир Шемшученко, следуя линиям традиций:

Мир конкретен, и оптика ясна, ювелирные стихи Владимира Шемшученко, вспыхивающие индивидуальными огнями, укоренены в действительности.

Будущее многообразно. Интонации Евгения Лесина, перевитые острыми ленточками иронии, входят в плоть стиха естественно:

Высокое и низкое: прикосновение к тайне тайн слишком сложно, хотя и столь манит поэта, и поэтому иронический взгляд необходим…
Он же, впрочем, помогает примириться с действительностью.

Цветные сны Светланы Еремеевой сложно двоятся и троятся, как отражения в пространных зеркалах времени, и образы, которые строит поэт, используя дар и опыт, точно играют вспышками своеобразных огней-молний:

Из бездны…
Все стихи добываются из оной: сверкая и переливаясь, звуча медитативно, наполненные тишиной…

…Разные цвета-цветы переливаются лепестками созвучий в поэзии Эвелины Щац:
и острые углы нужны, чтобы резать читательское сознание, добывая кровь внимания к поэзии:

Собирается будущее, связывается в узлы, вновь раскручиваются они, возникают новые.
Голос Нины Красновой отчетливо узнаваем: в нем четко даны, отчасти играя, но больше всерьез, переборы народного бытования, и… рязанский говорок послышится, и раскроется явь, принимаемая отчасти иронично, но всегда стойко:

Картина современности будет написана точно — даже медицински точно — несколькими строками.
В общем, будущее, предлагаемое журналом «Футурум АРТ», есть интересный вариант оного: куда более интересный, чем сулят нам избыточные технологии, ведущие к банальной стандартизации человека.

Виноград Евгения Волкова нальется тугими гроздьями поэтических смыслов:

Виноград столь же символичен, сколь «Другие» отличны от многих сегментов литературного пространства.
Другая оптика, звукопись: как играет она у Волкова — с переборами, перекличками звуков, с таинственными недрами вдруг распускающегося, как цветок, эха.
Все амбивалентно: и листы визуальной поэзии Валерия Мишина возникнут… своеобразными словесными стенами, где в графике сокрыты коды бытия, познанные поэтом.
Странно и таинственно заблистает «Поэма-ожидание» Феликса Андреева, распускаясь отдельными лепестками фрагментов, собираясь в целостность: звуковую и смысловую, точно постепенно — через письма — раскрывая варианты будущего:

Рыба Елены Кацюбы плывет, буквенно покрытая символами, в воды вечности.
Птицы стихов взлетают со страниц альманаха «Другие», чтобы, преодолевая сопротивление материала современности, приближать к ней, такой эгоистично-прагматичной, истинные мотивы: света, добра, сострадания, правды жизни.

Круто слепленная поэзия Юрия Ряшенцева, данная мощно, с размахом, с изобилием существительных и предметов конкретики, реальности:

Какова тугая плотность текста: втягивает в себя, суля виноградные гроздья слов и сладкий сок смысла… самого бытия.

И — контрастом к классическому стиху Ряшенцева звучит — словно показано сферическое сияние возможностей русского стиха — поэзия Эвелины Щац:

Речь — совершенно иная: шаманская, камлающая, словно начинают говорить по-своему предметы мира, оживая, наполняясь иным свечением, отличным от привычного.
Захлеб Андрея Борисовича Родионова густ всем, чем можно насытить строку:

Фарфор и фаянс разлетаются брызгами сбивающего потока, в котором бледные тени
смысла играют в прятки с шаровыми дугами ассоциаций.

Однострочия Алины Дием строятся по принципу афоризмов, резко и жестко (часто) бьющих в бубен читательского сознания:

Разлуками пахнет прошедшее время глагола.

Раскрывается богатый внутренний мир Яна Бруштейна.
Ян Бруштейн говорит очень по-своему, обладая голосом, который ни с чьим не спутать, характерны модуляции, интонации, все варианты: тематические, стилистические.
Было и такое — детское счастье болезни, обещающей такие необычные полеты:

Конкретика велика, и все детали, составляющие стихотворения, работают именно на зыбкость ощущений, их таинственную игру, чьи сроки также коротки, как и жизнь.
Поэт удерживает мгновенья решительно: им не избежать долготы.
Поэт творит свой сад и создает свой манускрипт, и в случае с Яном Бруштейном стоит войти и прислушаться.

Мощь — шаровая, глагольная, очень русская — присуща поэзии Виктора Петрова, поэзии, сильно продутой онтологическим ветром и пропитанной экзистенцией духа:

Острые углы входят в поэзию Петрова столь же органично, как звезды и свечи, дающие различные варианты световых волокон в мире, где больше и больше становится тьмы.
Поэзия против оной, насыщенная, современная русская поэзия это доказывает — в том числе через свое бытование в журнале «Зарубежные записки».

Резкая рефлексия: туго сжимается — моллюском подводных глубин пульсируя — мысль:

Поэтическая свобода дыхания Нины Красновой чудесна: и чаек, данный вместо ожидаемого вина (или чего покрепче), диссонирует с нравами поэтического мира, как диссонирует манера Красновой с любым мейнстримом — настолько она своя.
Распустятся — словно естественные цветы — портреты Бальмонта, Цветаевой…
Других…
И особая — даже и цветово: напряженно-красно-оранжево-желтая перекличка Красновой с Цветаевой — вспыхивает далеким горизонтом, постигнув который, можно писать и петицию Богу:

Самородно-самовито-русское слово, сытно пахнущее хлебом — духовного свойства — это поэзия Нины Красновой.

«Время слова».
Ведь всегда его время: ибо если не прозвучит, все останется в тени, может быть, и механизмы жизни остановятся.
Поэзия Яна Бруштейна, яркая мыслью и тонкостью ощущений.

Ритм уверен, и усталость здесь — как соль опыта — высокой белизны и крепости.
Муза Бруштейна сильна культурологическими ассоциациями, столь же славными, сколь и рассчитанными на широкий спектр толкований:

Осень мелькнет, отливая шаровым византийством сути, зима рассыплется соболиною песней…
Красиво.
Гармония, источаемая стихами Яна Бруштейна, должна благодатно впитываться пространством.

В сущности, взрослые — не более, чем выросшие дети.
И часто — дети растерянные, заложники обстоятельств.

Стихи Даны Курской трагичны, причем тут не излом, оттеняющий счастье жизни, радость бытования в недрах юлы юдоли, но — понимание именно трагической подоплеки бытия: с краткостью мчащегося для всех поезда, с неизвестностью конечной точки прибытия.
Что за ней?
Какие пейзажи?
Пейзажи Даны Курской связаны и с контекстом внешнего мира, и с текстом души: души поэта, вбирающей суммы предложенного, чтобы, добавляя гармонии и борясь с чрезмерной материальностью мира, излиться поэтическими ливнями.

И пусть гармония оказывается союзной с грустью — все равно световое начало сильнее.

Густа образностью, не игровой, а словно взятой из закромов изученной яви, снятой с полок уникального экзистенциального опыта, поэзия Антона Крылова:

Версификационный клей вязок, отчасти вязок и пейзаж, своей элегичностью вызывающий букеты ассоциаций.
Просачивается психологизм, меняя строки, делая их в той же мере прихотливыми, в какой они изображают сложные перевивы психики:

Поэзия Антона Крылова современна, и сколь бы ни наполняли сны строки, реальность очевиднее.

Ажурные, фигурные, тонкие тексты Эвелины Щац и визуально смотрятся красиво:

Поток сознания?
Или поток реальности?
Но — это встречные потоки, и, пересекаясь причудливо, дают они различные варианты толкования действительности, всегда сложной, будь московская, будь…
«Московский текст»… Название подборки стягивает кольцами бульваров шаровое содержание: чтобы не разлетелось…
Что может быть красивее бульварного кольца?
Тут и решетчатая ограда, и дома настраивают на лад спокойствия, несуетности, лад — противоречащий обычным ритмам сегодняшней жизни.

Гоголевский бульвар сменит другой, принимая эстафету; строка меняет строку, собирая целостные картины.
По кругу движутся миры, мелькает Моссельпром Маяковского…
И загорается интересный вариант современной поэзии, предлагаемый Эвелиной Щац.

Голос как вибрирующий нерв, но и — голос спокойствия, опыта.
Дара.
Голос Людмилы Щипахиной (Л. В. Щипахина, наш друг и постоянный автор, ушла из жизни в ноябре 2021 года.— Ред.) узнается всегда: будь то стихи, пульсирующие гражданскими ритмами, или лирически надутые паруса.

Точность определений отдает математическими формулами, и гармония математики вспоминается, когда читаешь или перечитываешь сквозные, но столь точно выверенные стихи Щипахиной.
Они пылают яркостью осеннего сада:

В этих стихих неустанно и неуспокоенно бьется мысль.
Сочетание многих качеств — сумма сумм — организует поэзию, и когда качества эти отливают метафизическим золотом, то слышится высокая нота, которую предлагает миру неотменимая лира Людмилы Щипахиной.

Интеллектуальный рисунок стихов Ефима Бершина прихотлив: восточный орнамент, плавное движение строк, вдруг прерываемое резкими стрелами современности; и образный строй — медово виолончельный — раскрывается книгой, чьи письмена оправданно усложнены:

Мелькнет рожица абсурда (так у Диккенса, бывает, из смога высунется нечто: мол, вы поверили?)…
И — тем не менее — приходится верить, поскольку то, что нам предложено изучить опытом, болью, ошибками, грустью, радугой радости, принято именовать жизнью.
Она густо налита в алхимические сосуды Ефима Бершина.
Жидкости жизни смешиваются, играя оттенками, предлагая разные интеллектуальные узоры, которые так интересно распутывать.

Не наглядеться на жизнь — такую большую, которую и не определишь никак.
Поэтические определения, возможно, вернее научных?

Представляется, что стихи Кати Капович — это стихи счастливого человека, без всяких игр, на пределе открытости, с хорошим, точно каждая грань прорисована, мастерством.
А что жизнь и своя, и нет — может убедиться каждый, внимательно изучая историю собственной, повороты которой будут часто и очевидно связаны с иною волей, не твоей.
Возникающая рефлексия туго стягивает строчки, заставляя их пульсировать кроваво красным цветом:

Разочарование?
Возможно, но — обрамленное поэтически, оно проигрывает высокой энергии и эстетике стиха…

Свой миф — совмещающий и античные, и славянские отголоски — распускается, выкругляется, выступает из тумана:

Поэт ли творит сей миф или он прорастает сквозь нежное сердце поэта?
Нежное сердце, сильный мозг, удерживающий массу тончайших ассоциаций, выбирающий наивернейшие, чтобы стих был крепок, не распался на онтологическом ветру.
У Веры Сажиной своеобразие голоса связано с тонкостью обработки поэтической ткани, она вспыхивает на солнце духа то бытовой деталью, то необыкновенностью масляной живописи, то мифологизированным строем обыденной лестницы:

Прорастание в запредельное.
Или — путешествие в оное: чтобы, взяв оттуда наилучшего материала, представить реальности свои ни на кого не похожие стихи.

Вышел № 1, 2022 журнала «Зинзивер». Как всегда, наши заметки — о стихах, опубликованных в номере. Точно пойманные контрасты организуют поэтический текст — просто и жестко, смачно и сочно:

Евгений Каминский так и строит поэтический свой дом — на контрастах, противопоставлениях, парадоксах, на совмещении, казалось бы, несовместимого: высот и низин. Ибо — что дальше от утробы, чем высь, но связь между ними — пускай неочевидная — взрывается уже метафизикой. В этом плане Каминский — метафизический поэт. Метафизический иронист:

Свет, зажигаемый Светланой Еремеевой, противостоит худому, вложенному в человеческий состав… вероятно, изначально. Можно спорить, но нельзя не согласиться с результатами:

Полосы мрачности чередуются со звездно-лучевыми вкраплениями, и способность вслушиваться в свет — при условии перевода этого вслушивания в музыку — дорогого стоит. Мир Еремеевой необычен: здесь может парить дом, а взлетающие голуби соседствуют с наутилусами виражей, и все вращается, представляя пестрый, смыслово и интонационно, насыщенный калейдоскоп. Традиционная словесная сила Владимира Алейникова разворачивается панорамами звуков, образов, метафор, тут гудение органа соседствует со скрипичными взмывами, а акварель ничуть не мешает тяжелому, живописному словесному маслу:

И звуки ликуют, перекликаясь, и неожиданность образа вспыхивает островом озарения.
Народный голос Нины Красновой связан и со сказовым ощущением, и с философией творчества, и с неповторимостью индивидуальных модуляций и обертонов, и с массою нюансов, делающих ее поэзию столь привлекательной и насыщенной:

Нечто от частушечного перебора и рязанского говорка, но — объединенных с глобальной темой всеобщности, с общим космосом человечества.
Прочно проворачиваются словесные жернова Яна Бруштейна, мелящие зерно звуков, чтобы просыпалась чистейшая смысловая мука:

Именно ритм — а не само сердце, именно так, а не иначе, и ритмы поэта дают привлекательно-прихотливо индивидуальный рисунок.
Такова поэтическая галерея первого номера журнала «Зинзивер» за 2022 год, и галерею эту стоит посетить.

От редакции «Читального зала»:

В полном объеме литературное обозрение Александра Балтина читайте в журнале поэзии «Дети Ра», № 2, 2022.