Свежий Номер

№ 7 (57), 2009

Игорь Зайцев, когда он много лет назад работал заведующим молодежной редакцией издательства «Прогресс», предложил мне сделать большое интервью с Владимиром Познером. Для одной из книг, которая выходила в молодежной редакции. Я охотно согласился, тем более что об интервью с Познером просили и читатели еженедельника «Семья», где я тогда работал.
Мы встретились с Владимиром Владимировичем. Мирно и уважительно беседовали. Очень долго. Познер разоткровенничался, начал рассказывать мне, что любит французские вина, но и водки выпить не дурак. «Это ж одно из удовольствий жизни!» Я был рад.
«Надо же, — думал я, — нормальный человек Познер, хоть и "телезвезда"».
Еще Владимир Владимирович долго философствовал о коммунистической идее, в которую он тогда верил.
Мне было с ним интересно. Впрочем, кому интересно — ч т о интересно интервьюеру! Наше дело — задавать вопросы и фиксировать ответы.
Когда я принес Познеру текст на визу, он, мягко говоря, огорчился.
— Вы из меня делаете какого-то фигляра, я политический деятель, а Вы пишете про водочку, про слухи, которые про меня ходят.
— Но ведь Вы это все г о в о р и л и!
— Говорил. Но печатать этого нельзя.
— Я все равно напечатаю.
— Я позвоню Вашему редактору! — горячился Познер.
— Есть и другие издания, — не сдавался я.
Через некоторое время Познер в самом деле позвонил в редакцию «Семьи». Разговаривал с замом главного редактора В. А. Козловым, пообещал ему, что завизирует интервью попозже... Надо, мол, над ним еще поработать.
И надо признать, знаменитый тележурналист слово сдержал. Когда спустя некоторое время мы созвонились с Владимиром Владимировичем, он предложил мне заехать к нему домой и забрать кассету, где он наговорил в с е, что посчитал нужным.
Я приехал. Забрал кассету. Прослушал ее дома. И услышал слова только... про телемосты.

В 1991 году я подрабатывал в театре «Сфера» вахтером. И не просто вахтером, должность моя называлась весьма солидно и торжественно — вахтер первой категории. Времечко тогда выдалось голодное, каждый рубль у меня был на счету, так что я подработку свою очень ценил. Кроме того, профорг театра, артист Дима Штефан, царство ему небесное, всегда мне подбрасывал продовольственные заказы, которые я даже на основной службе (в редакции газеты «Семья») не видел.
Именно там, в «Сфере», я познакомился и подружился с Александром Маловым. Саша — человек разносторонне одаренный. Актер, режиссер, бард, лауреат различных конкурсов. На Малова приходили в «Сферу» зрители, он много лет отдал этому театру. А еще Саша интересен тем, что не ленится собирать про актеров различные веселые байки. Однажды я заехал к Саше домой, выбрал из его архива несколько баек. И теперь, разумеется, с его согласия предлагаю их Вашему вниманию.

Когда при жизни К. С. Станиславского Леонтьевский переулок переименовали в улицу Станиславского, Константин Сергеевич грустно сказал: «Неудобно как-то. К тому же Леонтьев — мой дядя».

Незадолго перед смертью К. С. Станиславский сказал одному своему молодому ученику (Ю. Леонидову):
— Юра, играй только главные роли!
Артист удивился:
— Константин Сергеевич, Вы же сами писали: «Нет маленьких ролей, есть плохие артисты!»
Станиславский вздохнул:
— Ну надо же чем-то тебя утешить!

Однажды Фаина Раневская и Геннадий Бортников застряли в лифте. Только минут через сорок их освободили.
— Геночка, Вы теперь обязаны на мне жениться! — сказала Фаина Георгиевна. — Иначе Вы меня скомпрометируете!

Фаина Георгиевна стояла в своей гримерной. Совершенно обнаженная. И курила. Вдруг к ней — без стука! — вошел администратор театра. И — ошарашенный — замер.
А Фаина Георгиевна спокойно спросила:
— Вас не шокирует, что я курю?

Однажды Фаина Георгиевна поскользнулась на улице и упала. Навстречу ей шел какой-то незнакомый мужчина.
— Помогите! — попросила великая актриса. — Народные артистки СССР на дороге не валяются.

Однажды знаменитому конферансье Алексееву крикнул из зала какой-то подвыпивший хулиган:
— Хватит нас смешить, я устал тебя слушать, гусь свинье не товарищ!
— Ладненько, — ответил Алексеев, — тогда я полетел!

Поссорились два актера. И один сказал другому (известному своей нетрадиционной ориентацией):
— Ты негодяй. Но я тебя на три буквы не пошлю. Не хочу тебе доставлять удовольствия!

Миллионы людей в нашей стране выросли на гениальных фильмах Леонида Гайдая. Фразы из его картин стали крылатыми. Вспомните хотя бы легендарное — «Кергуду? Бумбарбия!» Казалось бы — тарабарщина, несуразица. Однако всем все понятно и смешно. Гайдай открыл непревзойденную комическую троицу — Никулина, Вицина, Моргунова. Без работ этих актеров невозможно представить себе отечественного кинематографа, нашей культуры в целом.
Слава Богу, нашелся в России энтузиаст, который решил все, что связано с Никулиным, Вициным и Моргуновым, сохранить, сберечь. Этим человеком оказался Владимир Цукерман, создатель и директор Музея трех актеров.

Есть недалеко от Москвы станция Павшино. Здесь в обычном хрущевском доме, в скромной однокомнатной квартирке выпускник режиссерского факультета Щукинского театрального училища, конферансье и клоун по профессии и романтик в душе Владимир Цукерман хранит свои богатства. И не только хранит — показывает всем желающим, не скрывая собственного восторга.
— Это «хобби» появилось у меня в восемь лет, — начал беседу Владимир. — Просто актеры мне очень понравились. И как только я посмотрел фильм «Пес Барбос и необычный кросс», я решил посвятить свою жизнь этим выдающимся артистам. А потом «мобилизовывал» всех детей округи, своих сверстников — они собирали для меня газеты, где упоминались мои любимцы, делали соответствующие вырезки, продавали мне фотографии. Когда я начал работать, то мое увлечение приобрело некую материальную базу. С первой получки я купил за тридцать рублей портрет Юрия Владимировича Никулина. Потом приобрел многие другие экспонаты. Когда я познакомился с артистами — собирать коллекцию стало легче. Они подарили мне много уникальных вещей.
Прошли годы. Страсти своей я не изменил. Занимаюсь этим делом и поныне.

Каковы же достижения Владимира Цукермана?
Во-первых, музей есть!
В музее ни много, ни мало — пятнадцать тысяч экспонатов. Самых разнообразных. Объемные папки и альбомы с фотографиями, автографами. Бутылки с алкоголем (в Ереване выпустили водку с наклейкой, напоминающей о кадре из фильма «Самогонщики»), чашки, кружки, календари, визитки, значки, портреты актеров, статуэтки... И многое-многое другое. Есть и особенные реликвии. Например, клоунский костюм Юрия Никулина, его легендарные манежные ботинки. Кстати говоря, на одном из ботинков надпись — «Мой левый — любимый. Юрий Никулин».
И еще об одном богатстве Владимира Цукермана хочется сказать. Все эти годы он собирает различные истории, смешные и не очень, о жизни своих любимцев. Некоторые истории (тысячная доля из собранного!) вошли в крошечную книжечку «Байки», которая вышла тиражом три тысячи экземпляров в 1996 году.
Некоторые из них, а также раннее неопубликованные, с любезного согласия Владимира Цукермана я предлагаю Вашему вниманию.

В «Бриллиантовой руке» кроме Никулина снимались его жена и сын Максим. Татьяна играла небольшую роль руководителя группы туристов, а сын — мальчика с ведерком, которого «Граф», то есть артист Андрей Миронов, встречает на острове.
Максим Никулин с энтузиазмом принялся за съемки, но когда его двадцать раз заставляли репетировать одно и то же, а потом начались дубли, в которых Миронов бил его ногой и сбрасывал в воду, стал роптать. Он подходил к отцу и тихо спрашивал:
— Папа, скоро они кончат?
Они — это режиссер и оператор. А получалось так, что Максим почему-то «вываливался» из кадра, к тому же его игра не нравилась. Был момент, когда Миронов только замахивался, а Максим уже падал в воду. Эпизод выглядел неестественно.
Так сняли семь дублей. Наконец Гайдай сказал:
— Верю! В следующем дубле Миронов не будет бить Максима, а просто пройдет мимо.
А Миронову Гайдай шепнул: «Бей посильнее!»
Максим спокойно нагнулся с удочкой и внезапно получил сильный пинок. Упал в воду, чуть не плача:
— Что же Вы, дядя Андрей!

Как всегда геройски, находчиво держался Моргунов и в том трагическом моменте, когда в фильме «Кавказская пленница» ему (его герою) делали укол в мягкое место громадным ветеринарным шприцем, рассчитанным только на слона. Бывалый в этот момент даже не поморщился. Кололи его и впрямь в мягкое место — в подушку, что лежала между ногами. Для большего эффекта шприц раскачали. Это было идеей Вицина.

Шприц в подушке — это не единственный момент, когда разыграли зрителей. Нас, зрителей, провели еще в одном постельном эпизоде. В том месте, когда Балбес лежит и, не сгибаясь, чешет себе пятку. Неужели у Юрия Никулина такая длинная рука? Да нет, обычная. Просто под одеялом был спрятан лилипут.

Вячеслав Михайлович Молотов, будучи на пенсии, вспоминал, как однажды его подвез на автомобиле Юрий Никулин.
«На обочине он увидел меня, и мое лицо показалось ему знакомым. Подъехав ближе, он узнал меня и предложил подвезти до дома. Прощаясь с артистом, у своего дома, я сказал: “Внуки не поверят, что меня довез до дома сам Юрий Никулин!”»

Летел как-то Моргунов над Америкой. Переводчик похвастался:
— Сейчас мы пролетаем над Мертвым озером. Там много соли, такого у вас нет.
— Озеро используется? — серьезно спросил артист.
— Нет, оно же соленое.
— А у нас бы использовалось. Вот вам рецепт. Побросайте туда побольше помидоров и огурцов, через две недели выньте. Всю страну обеспечите соленьями.

Моргунов сказал журналисту:
— Я сейчас пытаюсь ставить новый фильм. «Му-му». Хочу также сыграть главную роль. Но боюсь, что не справлюсь, потому что мой учитель — Сергей Герасимов...

Ирония судьбы. В сорок восемь лет Вицин играл в фильме «Женитьба Бальзаминова» двадцатисемилетнего молодого человека. А в фильме «Максим Перепелица» играл деда Мусия, который был по сценарию старше его на тридцать лет! Одновременно играл десятиклассника в пьесе Виктора Розова «В добрый час».

P.S. Конечно, музей в маленькой квартирке — тоже музей. Однако чтобы он функционировал более полнокровно, необходимо приличное помещение. Не сомневаюсь, что замечательные актеры, а также мы, зрители, почитатели их таланта, этого вполне заслужили.

С Вилли Токаревым я делал интервью в 1989 году в гостинице «Советская», что недалеко от станции метро «Динамо». Разговаривали долго. Сразу после его концерта на каком-то огромном стадионе.
На следующий день я принес текст на визу, чему Токарев удивился безмерно.
— Молодец! — похвалил меня заморский диковинный певец. — Умеешь работать...
Завизировал без единой поправки.
И начал готовиться к новому концерту. Теперь, кажется, в концертном зале «Россия». Толпы тогда валили на Токарева.
...Спустя несколько лет я оказался на несколько месяцев в Нью-Йорке. И однажды заехал на Брайтон в гости к своему приятелю (в то время!) Косте Кузьминскому. По дороге назад, к метро, увидел маленький, обычный ресторанчик «Одесса». На нем красовалась зазывная афиша — Поют Вилли Токарев и Ирина Ола... Да, пел Вилли Иванович в самом обычном ресторане.
Сейчас, говорят, певец переехал в Россию. Не знаю, может быть, и ныне собирает в России целые залы.

Композитор Владимир Матецкий рассказывал мне у себя в студии:
— Когда в восемьдесят шестом году впервые прозвучала песня «Лаванда» — она мгновенно распространилась по всему Советскому Союзу. Я тоже стал известен. Меня пригласили выступить по радио в прямом эфире, в какой-то передаче. Я пришел, отвечал на различные вопросы. Под занавес передачи позвонила некая пожилая женщина и взволнованно протараторила: «Дорогой товарищ Матецкий... Очень хорошую Вы написали для Софии Ротару и Яка Йолы песню. Заведите ее сейчас, пожалуйста... Как она там называется? Ах, да вспомнила — "Календула"»...

В газете «Крестьянская Россия» я вел рубрику «После трудов праведных», посвященную эстрадным звездам. И вот однажды мне поручили сделать интервью с певцом Владом Сташевским. Позвонил его продюсеру Юрию Шмильевичу Айзеншпису, царство ему небесное.
Сказал, что работаю в газете «Крестьянская Россия».
Айзеншпис насторожился:
— А сколько Вам лет?
— Тридцать три.
— Как давно работаете в прессе?
— Десять лет.
— Какие песни Влада Вам нравятся?
Я начал судорожно вспоминать. Сказал первое, что пришло в голову: «Любовь здесь больше не живет».
Айзеншпис не сбавлял натиска:
— А еще?
Я напряг свою измученную память и припомнил еще несколько песен.
В общем, отвечал я на вопросы бдительного Юрия Шмильевича не менее получаса. Наконец, он убедился в моей лояльности. И встречу пообещал организовать.
Буквально через несколько дней мы и встретились с его подопечным, который произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Парень не зазнался. Это меня удивило и порадовало.
…Вообще, работа в «Крестьянской России» была весьма интересной. Именно от этой газеты я поехал собкором в Париж… Неслабо звучит: собкор газеты «Крестьянская Россия» в Париже… Впрочем, это тема отдельных мемуаров.

Ехали мы как-то в машине вместе со знаменитым музыкантом, руководителем ансамбля «Самоцветы» Юрием Фёдоровичем Маликовым. Я попросил его рассказать какую-нибудь смешную историю.
Юрий Фёдорович согласился:
— Есть великолепная книга «Музыканты смеются», там я прочитал о таком забавном случае...
Я остановил Маэстро:
— Юрий Фёдорович, хотелось бы услышать историю неизвестную, неопубликованную. Причем, из Вашей жизни.
Маликов на минутку задумался. И... рассказал замечательную (по его уверениям, невыдуманную) байку.
Студент-дипломник композиторского факультета Московской консерватории в последний год учебы был сильно занят, много выступал с гастролями. А учебу подзапустил. Придя на экзамен к своему профессору, признался ему, что дипломную работу — симфонию — написать просто не успел.
Профессор отругал студента. Но, вспомнив, что в прежние годы он учился достаточно прилежно, дал ему шанс выйти из ситуации:
— Я подскажу тебе, что нужно сделать, — сказал добрый наставник. — Тебе до защиты диплома осталось еще три дня. Ты все успеешь. Пойди в библиотеку, возьми там какую-нибудь известную симфонию и перепиши ноты с обратной стороны... Увидишь сам: и гармония, и партитура тебя не разочаруют... Все будет нормально. Получишь хорошую отметку.
Делать нечего — студент пошел в библиотеку, долго выбирал, чье бы сочинение пере-писать справа налево. И выбрал. Не мудрствуя лукаво, взял симфонию своего профессора-композитора. Быстренько переписал ноты с обратной стороны.
Потом прочитал, что получилось... Оказалось, это шестая симфония Чайковского...

— Эта история о том, — рассказывал мне у себя на кухне Владимир Петрович Пресняков, — как можно влюбить в себя девушку, которая не обращает на вас внимания.
Я учился тогда в Свердловском музыкальном училище имени П. И. Чайковского. Познакомился с очень красивой девушкой. Я «подкатывался» к ней месяц. Но она была ко мне совершенно холодна, никакого внимания на меня не обращала.
Тогда я пошел на такую хитрость. Попросил помочь мне цыганку. Заплатив ей двадцать пять рублей (всю свою месячную стипендию), я незаметно показал ей свою возлюбленную и рассказал о ней все, что знал: что зовут ее Зоя Никитина, что отец у нее полковник, что учится она, как и я, музыке.
Я спрятался в кустах. А цыганка тем временем стала приставать к Зое:
— Милая, давай погадаю...
Девушка только отмахнулась — некогда, мол.
И тут цыганка ей вдогонку крикнула:
— А звать тебя на 3. То ли Зина, то ли Зоя. Точно — Зоя.
Зоя остановилась как вкопанная. Цыганка продолжила развивать успех:
— А фамилия твоя на Н. По-моему, Никитина. Точно — Никитина.
Моя возлюбленная, точно завороженная, подошла к цыганке. Сама подала ей руку. Цыганка начала гадать, гуманно пообещав денег с нее не брать. Хотя рубль все-таки потом содрала...
— Отец у тебя военный... — сказала цыганка. — Я вижу погоны... Да, он полковник. Ты занимаешься музыкой. А счастье твое — это человек, которого зовут то ли Владик, то ли Володя... Я это вижу... Вижу: он во что-то дует. Он такой высокий блондин...
В тот же день в училище Зоя пригласила меня пойти куда-нибудь погулять. Я кокетливо и нарочито холодно ответил, что еще точно не знаю своих планов на вечер. Дескать, свободного времени у меня не так много...
Вскоре Зоя подошла опять. Мы поменялись местами — теперь она добивалась моей взаимности.
Наш роман развивался стремительно и бурно. Тайну своего успеха я раскрываю только сейчас.

— Однажды я напугал жену. Скорчив серьезную мину, я сказал: «Лена (Елена Преснякова — солистка ансамбля «Самоцветы». — Е. С.), мы столько лет с тобой прожили, я должен тебе кое в чем признаться. Я очень долго не мог решиться тебе об этом сказать».
Лена напряглась. У нее окаменело лицо.
Я «признался»:
— Вовка не от тебя...
Потом мы оба долго смеялись.

Начало девяностых. Поэт и журналист, мой старинный приятель Сашка Вулых оказался одним из организаторов конкурса двойников. Он по всей стране искал людей, похожих на Ленина и Сталина, Томаса Андерса и почтальона Печкина... В кабинете Вулыха все время трещал телефон. Приходили и уходили «знакомые» персонажи. Сашка устраивал бесконечные просмотры. Двойников оказалось на удивление много.
Но вот отбор конкурсантов был завершен, Вулых сотоварищи уже думал о финальном действе конкурса...
Вдруг опять затарахтел телефон. Звонила незнакомая Вулыху девушка:
— Александр Ефимович, я бы тоже хотела участвовать в конкурсе. Можно?
— К сожалению, нельзя. Скоро финал. Просмотр конкурсантов завершен.
— Но я так похожа... — не сдавалась девушка.
— Нет, нет, теперь звоните только в следующем году — наш конкурс отныне будет проходить ежегодно! — отбивался Сашка.
— Но если бы Вы меня увидели, Вы бы сразу поняли, что я похожа как две капли воды на...
— Девушка, ну я же Вам объяснил... — кипятился Вулых.
— Но ведь я действительно похожа на... — проявляла чудеса настойчивости незнакомка.
— Ну, на кого, наконец, Вы похожи? — сдался Сашка.
— На Мерилин Монро...
Возникла выразительная пауза.
— Ну, что же, ладно! — мягко и нежно проговорил Вулых, — через полчасика можете и приезжать. Обязательно, всенепременно Вас посмотрим.
Чем эта история закончилась — не знаю, но догадываюсь.

Павел Крючков несколько лет назад в «Новом мире» (№ 8, 2006 г.) написал:
«А уж про степановско-кедровский литературный «заповедник», на обитателей и декорации которого я то зло, то нежно наскакиваю в своих «периодических» обзорах, и говорить не приходится. Журналы «Дети Ра», «Футурум Арт» и «Зинзивер» (издатель всех — Е. Степанов) более чем благоденствуют, а кедровскому «Добровольному обществу охраны стрекоз» стукнуло, кажется, уж 22 года — самый что ни на есть «маяковский» возраст. Главный стихозавр-метаметафорист (сам Константин Кедров), опираясь на матерых стрекозавров и хрупких, но закаленных стрекоз женска пола, проводит бесконечные фестивали, перемещается по миру и выпускает респектабельный «Журнал ПОэтов» с тематически меняющимися названиями своего детища. Весь этот караван идет себе потихоньку к неясной цели, ни на секунду не останавливаясь. Идет, заметим, весьма безобидно и безущербно для окружающей среды. При всем том самое близкое слово, которое у меня все еще подыскивается для определения их деятельности, — это сектантство».
Итак, то, что мы делаем, по мнению г-на Крючкова, — это сектантство. Более грубой несправедливости представить сложно. Мы-то как раз открыты самым разным веяниям в поэзии. Достаточно прочесть, например, любой номер журнала «Дети Ра».
Более того, тех, кого мы печатали еще много лет назад, теперь печатает и «Новый мир». Например, Евгения В. Харитонова, Наталию Азарову… Теперь вот и нашего постоянного автора Валерия Прокошина они опубликовали. Увы, только тогда, когда замечательный национальный поэт умер.
«Новый мир», как это ни печально, признает хороших авторов с большим опозданием. А вот ругаться он умеет хорошо. Это правда. Но ругательство, как писал классик, — это не доказательство.

Включил «Эхо Москвы». Журналистка по имени Тоня (кажется, Самсонова) в беседе со своим гостем исчисляла людей штуками. Ее визави изумился:
— Вы что, в самом деле, людей измеряете штуками?
Она:
— Да.
Ей бы извиниться, сказать, что она оговорилась.
Нет — штуками. Вчера, 28 июня, выступал главный редактор «Эха» А. Венедиктов. Комментировал, в частности, эту ситуацию. Смысл его высказываний, как я понял, в следующем. Тоня провела эфир как провела. У них на «Эхе» демократия и множество разных точек зрения. И он, мол, удивлен, что многие слушатели стали Тоню ругать, многие стали защищать. Это, по мнению Венедиктова, ни к чему. Он и без подсказки слушателей ругает своих сотрудников так, что мало не покажется (последние слова цитирую точно).
По-моему, совершенно очевидно, что демократия тут ни при чем. Журналистка сказала глупость. Это надо признать. И главному редактору не грех извиниться перед слушателями за глупость сотрудницы, а не напыщенно разглагольствовать, что г-н Венедиктов, признаем, делает весьма успешно.

Бог, рок и свобода воли.
Эти слова Бердяева мне напомнил Слава Лён.

Слава Лён:
— Сознательное можно поместить в компьютер. А бессознательное — нет.
Я загнал в компьютер свой словарь, свои версификационные приемчики. Компьютер мог бы за меня стихи писать. Но вот, как в компьютер включить бессознательное — я не знаю.
Бессознательное — это и есть поэзия.

Греф дает интервью Познеру.
— Что Вы скажете Богу, представ перед ним?
— Спасибо.
Ответ правильный.

Чубайс дает интервью Познеру.
— Приватизация была несправедливой.
Ну вот — теперь это признал и главный приватизатор.

1990 год. Я редактор отдела поэзии толстого журнала для подростков «Мы».
Звоню в Переделкино Владимиру Николаевичу Соколову. Прошу стихов. Он надиктовывает их мне по телефону.
Я спрашиваю:
— Вам на визу их привезти?
— Нет, не надо. Если что-то не поняли, добавьте от себя…

Женя Харитонов в свое время продлил мне жизнь.
Несколько лет назад у меня на спине появилась здоровенная опухоль.
Я перепугался и пошел в районную московскую больницу.
Там женщина-врач мне сказала:
— Я не знаю, что это такое. Посоветую вам обратиться к знахарям. Или еще лучше — почитайте какую-нибудь специальную литературу, также в популярных журналах об этом часто пишут. Может быть, вам мази какие-то порекомендуют.
К знахарям я обращаться не стал, побрел, понурив голову, в онкологический диспансер.
Там врач-мужчина мне сообщил, что у меня опухоль не злокачественная. И назвал диагноз по-латыни.
— Будем резать, — вынес он вердикт.
— А когда? — попытался я уточнить.
— Не скоро. Сейчас я очень занят. Слишком много пациентов. Позвони мне недели через две.
Я ушел.
А опухоль стала нарывать. Мне стало больно. Просто нестерпимо физически больно.
Между тем я должен был сдавать в печать очередной номер «Детей Ра». Приходили различные авторы. Пришел и Женя Харитонов — вычитать подборку своих стихов.
Он спросил:
— А ты что-то неважно выглядишь. Болеешь?
Я ему все рассказал.
Он осмотрел меня, точно профессор из ЦКБ, и сказал:
— Это не смертельно. У тебя обычный жировик. Возьми хлебный мякиш, пропитай его солью и приложи к спине.
Потом он объяснил моим сотрудникам, как нужно приложить хлебный мякиш к моей спине. И послал их за пластырем в аптеку.
Через три дня нарыв прорвало. И гной вытек.
Я опять стал веселым и улыбчивым.
Так Женя Харитонов продлил мне жизнь.

В Питере много разговаривал с милым и в чем-то по-хорошему наивным Пашей Байковым. Он прочитал мой роман «Застой. Перестройка. Отстой.». Удивленно говорит:
— Ты описываешь свою жизнь за границей, а ведь ты в это время был в Москве, мы же с тобой встречались…
Я очень обрадовался Пашиным словам. Он посчитал, что я написал абсолютно автобиографическую вещь, роман о себе. Но это не совсем так. Я все-таки придумал это произведение, взяв, конечно, что-то за основу. Евгений Викторович Жарков (герой романа) и Евгений Викторович Степанов — разные люди.

Гуляю по Питеру — только что приехал. Думаю о Володе Шпакове. Вспоминаю, как в прошлый раз он меня героически провожал до вокзала.
Всматриваюсь в идущего навстречу прохожего — ба, так это Шпаков.
Такие истории со мной происходят довольно часто.

В прошлый мой приезд в Питер (год назад) после презентации журналов мы изрядно поддали. На берегу Невы. В хорошей компании. Все было чудесно. Но я уже опаздывал. Мы поймали с Володей такси и помчались на Московский вокзал. И тут мне приспичило по малой нужде. Ну прямо невмоготу.
Я говорю Володе:
— Мне надо выйти, иначе мне будет плохо. И вам, вероятно, тоже… В общем, еще чуть-чуть — и я совершу самый неприличный поступок в своей жизни.
Володя, сообразив в чем дело, отвечает:
— Старик, терпи. Думай о чем-нибудь постороннем.
Ни о чем постороннем в такие минуты думать невозможно. Возникла ситуация безысходности.
Слава Богу, мое состояние понял водитель. И он полетел по Невскому, точно Шумахер.
Примчались. Высадились у вокзала. И побежали к поезду. Володя бежал все это время со мной. Я вскочил в последний вагон уходящего поезда.
Володя помахал мне рукой на прощанье.
Шпаков — настоящий друг.

Женя Чигрин познакомил меня с замечательной поэтессой и переводчицей Кристиной Зейтунян-Белоус.
Я сказал:
— У нас с Вами много общего.
Она прекрасно улыбнулась:
— Что именно?
— Журнал «Сибирские огни» назвал Ваши и мои стихи мерзостью.
…………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………..
Ну, потом, конечно, мы поговорили с Кристиной и о «Сибирских огнях», и о главном редакторе этого издания Владимире Берязеве, которого она переводила на французский язык. Очень хорошо поговорили.

Инна Львовна Лиснянская получила 25 мая в гостинице Ренессанс (милое название!) премию Поэт.
Премия — дело хорошее, но забавное.
Там же, в Ренессансе, я видел других поэтов — Беллу Ахмадулину, Кирилла Ковальджи, Олега Хлебникова, Максима Амелина и других.
Они этой премии не имеют. Получается…
…Я бы давал премию Поэт всем сочинителям без исключения. Написал стишок — премия. Написал другой — медаль. Иначе как-то несправедливо.
Инне Львовне 25 мая воздавали хвалу (заслуженно!) многие достойные люди — Н. Д. Солженицына, С. И. Чупринин, Е. А. Попов, Н. Б. Иванова и другие.
Однако лучше всех сказала сама Инна Львовна.
Она сказала:
— Я не поэт. Я стихотворец.
И в самом конце добавила:
— Простите меня.
Все, что сказала замечательная Инна Львовна, это подлинная поэзия.

Однажды в метро я видел гениального актера Виктора Авилова. Он шел куда-то. Шел, шел. И ушел.