Свежий Номер

№ 4 (42), 2008

Наталья Иванова — один из известных в России специалистов по творчеству Пастернака. Ее перу принадлежат такие книги о нем, как «Борис Пастернак. Участь и предназначение» и «Борис Пастернак и другие». Монография «Борис Пастернак и другие» легла в основу авторской программы «Пастернак: раскованный голос», вышедшей в 2006 году на телеканале «Культура». В книге «Борис Пастернак "Времена жизни"» Иванова продолжает исследования о судьбе и творчестве поэта, от рождения и становления до последнего дня жизни. Особенность этой уникальной книги в том, что автор за каждым душевным терзанием Пастернака, за особенностями его биографии видит причины появления того или иного произведения, видит, как жизнь ведет поэта по его сложному и тяжелому пути. Борис Пастернак предстает перед нами человеком, со свойственными любому достоинствами и недостатками, предстает живым, ищущим, ошибающимся, раскаивающимся, гневающимся, не приукрашенным флером известности и Нобелевской премии. Когда читаешь эту книгу, лучше начинаешь понимать Пастернака, принимать его, сопереживать ему.
Наталья Иванова пишет: «Борис Пастернак обладал даром счастья. «Плакал от счастья», даже умирая от инфаркта на коридорной больничной койке. Он не был расстрелян, как Гумилев, не погиб в лагере, как Мандельштам, не был доведен до самоубийства, как Цветаева, не прошел через Гулаг, как Шаламов, не хлопотал о заключенном в тюрьму и лагерь сыне, как Ахматова. Но он не был удовлетворен своей, внешне сравнительно благополучной, жизнью, и сам вызвал свое несчастье, описав собственную вероятную судьбу в судьбе Юрия Живаго. Рискну сказать, что он в конце концов сотворил судьбу своих утрат в сотрудничестве с Творцом, полностью искупив видимость благополучия. В одном из писем Цветаевой он сказал: что могло быть счастьем, обернулось горем, — и тем самым заранее набросал вчерне свою судьбу.
«Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут меня, и жизни ход сопровождает их» — слова Тициана Табидзе, гениально переложенные Пастернаком, стали закономерностью и его жизни».
Пастернак жил взахлеб с самого начала и до конца. Еще в юности, когда все не мог выбрать себе профессию, хотел стать художником, композитором, музыкантом, философом. Когда влюблялся в женщин, таких разных и таких (каждая по-своему) прекрасных. И, тем не менее, Наталья Иванова подчеркивает его некую пассивность — тактику поведения «подчинения жизненным обстоятельствам», стремлению к тишине и покою, стремлению уйти от тех или иных конфликтов. Личное знакомство со Сталиным наложило отпечаток на всю его жизнь и творчество, оставило неудовлетворенность самим собой при телефонном разговоре с Иосифом Виссарионовичем о судьбе Мандельштама. Пастернак предъявлял к себе жесткие требования и считал, что иногда малодушничал, шел на уступки и стыдился этого. Он пережил тяжелейший кризис, когда возникали мысли о самоубийстве — еще в 29-м году. «Хирургические преобразования», проводимые государством, — тяжелейший удар по психике впечатлительного Пастернака. Самоубийство Маяковского 14 марта 30-го года произвело на него страшное впечатление. Ведь Маяковский всегда был для Пастернака притягателен своей мощью и силой. Весной и летом 29-го года была расправа с Евгением Замятиным и Борисом Пильняком в связи с публикацией их книг, которые выходили не здесь, а за границей. Поэтому не случайно и любимый герой Пастернака, Юрий Живаго, умирает в августе 29-го года. И после этого, когда тяжелейший кризис преодолен, меняется авторский стиль, и появляется новая книга «Второе рождение». Не случайно. Ведь Пастернак тогда умер вместе со своим героем, в 29-м году.
Не совсем красит его история с Ольгой Ивинской, его последней любовью и музой, дважды отбывшей срок «за Пастернака» в лагерях. Он разрывался между двумя семьями, между Зинаидой Николаевной и Ольгой, не мог сделать выбор, потому что любил обеих и никому не хотел причинять боль, а кроме того, Зинаида Николаевна была женщиной достаточно сильной и волевой, для того, чтобы удерживать поэта, «оставить его при себе». Можно ли ее за это винить? Думаю, нет. Ушедшая к Пастернаку от мужа с двумя детьми, Зинаида Николаевна посвятила поэту всю жизнь и защищала свою любовь и свой очаг, как умела. А Ольга, Ольга всегда была ему поддержкой и опорой, мягкой, нежной, романтичной, но по-своему не менее сильной, чем Зинаида Николаевна. И Борис Пастернак, как мог, всегда заботился и о ней, и о ее семье, помогая им материально, содержав их. Да только ли их? Он помогал многим своим друзьям и семьям репрессированных друзей, например, семье Тициана Табидзе.
Пастернак всегда считал свою жизнь незаслуженно благополучной и очень мучился этим. Передав свою рукопись на Запад, он сам обрек себя на ад при жизни. Предчувствовал ли он это? Разумеется, да.
Биограф, критик, литературовед Наталья Иванова дает объективный портрет Пастернака, не приукрашивая, не принижая... Каждый человек таков, каков он есть. Именно Наталья Иванова впервые нашла характерную черту Пастернака, которую потом разовьет в своей работе о поэте Дмитрий Быков: согласие Пастернака с разными историческими обстоятельствами было согласием до тех пор, пока он не понимал: что-то не так. А если это понимание приходило, он решительно говорил «нет». Таково отношение Пастернака к послереволюционному времени, к Сталину: поначалу было желание найти что-то положительное, даже некая толика восхищения личностью вождя, его силой и харизмой, но когда он осознал ужас происходящего, то решительно сказал «нет». Когда пошли процессы 1936 года и зверства раскулачивания, то это перешло в прямой протест. Отсюда в романе «Доктор Живаго» резкое осуждение человеконенавистничества, террора, отхода от христианских принципов прощения и участия.
В одном из ранних стихотворений Пастернак пишет: «Я вишу на пере у творца крупной каплей лилового лоска…». И эта капля сорвалась романом «Доктор Живаго», потрясшим всю мировую общественность. Вместе с известностью, признанием, Нобелевской премией (так и не полученной под давлением правительства) — вместе со всем этим пришло вынужденное «распятие», душевные терзания, и как следствие всего этого, — смерть. Но свободная и независимая русская литература начинается именно отсюда — с романа Бориса Бастернака «Доктор Живаго».

Кирилл Ковальджи — писатель с необычной судьбой. С одной стороны, о нем написано множество статей самыми известными литераторами (Бек, Казакова, Мориц, Евтушенко и многие другие) с другой стороны, этот автор совершенно, на мой взгляд, недооценен. Он не внедрен в сознание нации как его многочисленные более пробивные ровесники.
Покойная Ольга Татаринова говорила мне: «Кирилл — мудрец!».
Именно мудростью проникнута книга Ковальджи «Избранная лирика». Это разговор с читателем. Спокойный, рассудительный, интересный.
В современной поэзии есть, как мне кажется, два типа авторов. Одни хотят запутать читателя, шифруют свои нехитрые мысли, усложняют простое, аппелируют к вечности. Другие — наооборот, упрощают сложное, говорят предельно простым (зачастую неграмотно) языком, размышляют о дне сегодняшнем.
И получается следующая картина: одни поэты пишут так, что никто их сочинения кроме них самих и нескольких критиков понять не может, другие пишут так просто и примитивно, что читателю это неинтересно. В итоге с читателем говорят очень немногие поэты, те, которые филигранно владеют версификационным мастерством и, вместе с тем, не стесняются выражать своим мысли доступным, понятным языком.
Среди таких немногих поэтов — Кирилл Ковальджи.
Его стихи зачастую состоят из одной, двух, трех, четырех строк, хотя не чурается он и более развернутых форм.
Его стихи — о каждом из нас, стремящихся понять, что же вокруг происходит, в каком мире мы живем, что такое добро и что такое зло.

Эти четыре строки не могут не поражать — и мыслью, и аллитерацией, и игрой слов.
По-моему, каждое стихотворение Ковальджи заставляет задуматься о вечном.
Вот характерное стихотворение:

Таких поэтов ненавидят. А Емелин смело идет под пулями противников, находящихся хоть и по разные стороны баррикад, но любящих друг друга больше, чем его одного. Посудите сами:

«Стихи о современной русской поэзии» (из одноименного цикла).
Этим четверостишием начинается его новая книга «Спам». А теперь скажите: ну за что его любить?! Емелин чудовищно неполиткорректен — да!* И это тогда, когда политкорректность — религия нашего времени! А кто из настоящих поэтов бывал корректен? Разве что ЧК, которая поэтов сажала и расстреливала. Ей, ЧеКе, хватало политкорректности стрелять без разбора всех подряд. Смерть как высшая справедливость уравняла всех в правах.

Емелин — поэт народный, поэт для народа. Будь у него какой-нибудь приличный широковещательный рупор — он собирал бы стадионы. Впрочем, его и так неплохо знают, и свои горячие поклонники у него тоже есть. Емелин высмеивает все авторитеты — от политических до поэтических. Среди объектов его насмешек все — от президента до нобелевского лауреата Бродского:

пишет он в «Письме крымского друга (Тоже, видимо, из Марциала)».

Что это, как не Бродский, низведенный до уровня толпы? Нервные барышни могут зажать свои прелестные ушки, но мне кажется, что и они все же будут подслушивать, не до конца прерывая доступ букв в ушные отверстия, и подхихикивать.

Всеволод Емелин — последний солдат империи. Империи, которой больше нет.

«Зонг» Емелина про народного мстителя Мэкки — стихотворение вообще антологическое. Его вполне можно развить в цикл или поэму, как заметил один из критиков на проекте «Критический минимум».

Стихотворение замечательное, что и говорить. И цикл про народного мстителя Мэкки вполне мог бы стать фольклором. Так что у Всеволода Емелина есть над чем подумать.

Но и Емелин проговаривается — ерничанье его и неполиткорректность — от боли, от обиды за страну, за народ… Самое удивительное стихотворение в этой книге — «Безнадежная песня»:

Вот он — настоящий Емелин, горький, как всякая правда. И такого Емелина не любить невозможно.

Серия «Автограф» знаменитого поэтического издательства «Пушкинский фонд» пополнилась еще одной удивительной книгой. Ее автор, Лена Элтанг, живет в Вильнюсе. Ее уже неплохо знают как поэта (сетевые публикации, лауреатство в Международном литературном Волошинском конкурсе, книга стихов с иллюстрациями самих Трауготов, публикация в «Знамени»), а недавно узнали и как прозаика, автора романа «Побег куманики», получившего лестные отзывы критиков и коллег.
Стихи Лены Элтанг — тонкая ручная работа невиданной красоты:

Если давать определения о кровеносных, мускулинных свойствах поэзии Элтанг, то она, конечно, не поэтесса, она — поэт. Вот как она описывает восхищение мужчиной, сравнивая свою лирическую героиню с рыбой, попавшейся на крючок:

Никаких слез, соплей и истерик — все четко и ясно. Попалась. Но как об этом сказано! Так же спокойно, без лишних сантиментов она говорит, к примеру, и об аде:

Иные стихи, начинаясь как игра, втаскивают автора в такие солярисы, что и в простом еже вдруг оживает марсианин:

Элтанг по рожденью — ленинградка, петербурженка и именно петербургские литературные интонации сильны в ней — от Ахматовой до — почему бы и нет? — Хармса. Но из этих интонаций, смешанных с прибалтийскими пейзажами и прочими витражами мира Элтанг умеет создать неповторимое созвучие собственного стиха:

Для кого-то жизнь — это свет, сказка, бесконечное удивление, радость, волшебство, а для кого-то: вагина — темная, пугающая, влажная, но зовущая. Как наваждение, подчиняющая себе волю, от власти которой уже не избавиться. И та, и другая точки зрения имеют право на жизнь, так как сама жизнь слишком многогранна и разнопланова, чтобы видеть ее только с одной стороны. А стихи Снежанны Ра — это и есть те самые разные грани жизни, которые автор отражает через призму своего сознания, души и гипертрофированной чувственности. «Штурм-реализм», как она сама называет свой стиль.
Начинается книга прологом «В поисках звука».

В стихотворении Снежаны — смешение всех богов и религий: христианства («Господи», «Дар-не-БЕС», буддизма, четко читается перечисление египетских богов: Ра, Гор, Нут, Ба и проч... Это то, что было до речи. Это вздрагивающие ростки звука. Нечто первобытное. Слова, произошедшие из «Ом» и «Аум». Поток сознания. Каждое следующее слово-слог-звук рождает поток ассоциаций, который, в свою очередь, дробится на смыслы, которые опять рождают ассоциации — и так можно до бесконечности, как, по одной из гипотез, вселенная расширялась из точки в бесконечность. Но здесь Слово-слог-звук расширяются в конечность сознания, а у каждого читателя она своя, и, соответственно, свои ассоциации, присущие опыту, образованию, ценностям, ожиданиям и проч. С этой точки зрения подобная поэзия ценна, т.к. говорит не столько с разумом человека и даже не с его чувствами, а с подсознанием, теми скрытыми глубинами, которые оно в себе таит, и о которых мы даже не догадываемся.
Но Снежана идет дальше в своем исследовании реальности и методично пробует ее на звук, на вкус, на пластичность и податливость. Она разнообразна в стилях: это и комбинаторика, перетекания, «стихи-змеевики», как их называет сама Снежана:

Она женственна и нежна, одинока и печальна, и, вместе с тем, цинична, эпатажна, бесстыдна на грани откровенной пошлости, зла на мир и ехидна. Она любит мужчин и женщин и — никого. Даже себя. И не разобрать: это позиция или всего лишь страх: «меня никто не любит и не полюбит»? Агрессивная жалость к себе? Стремление освободиться от рамок морали или стыд за саму себя? Уверенность: саморазрушение будет моим триумфом или это зов: помогите справиться с собой? Возможно, именно такой стала бы поэзия Сапфо, если бы древнегреческая поэтесса родилась на стыке XX и XXI веков в России, разозлилась на жизнь и стала бы ее ненавидеть. Это борьба страстей и стихий, заключенная в одном теле, это то, что, так или иначе, когда-либо в жизни приходилось переживать каждой женщине.

Снежана шокируют, говорит «о запретном», о табуированных темах, играет словами, почти заигрываясь и срываясь на нецензурную лексику. Одних — привлекает и очаровывает, других — отталкивает и ожесточает. Но не оставляет равнодушным никого — это факт.

Ра подчеркнуто, и я бы даже сказала — акцентуированно, сексуальна. Тема секса и сексуальности открыто выражена в каждом ее стихотворении, в каждой строке, в каждой букве.

Возможно, это лучший способ «докричаться» до подсознания — и секс, и основной — половой инстинкт есть та самая дверь, через которую проще всего войти в таинственное царство ИД. Вот только кому это нужно, кого мы там встретим? Стоит ли овчинка выделки? Снежана пытается показать, что стОит, а вот кого мы там встретим — это уж, извините, у всех свое, личное, темное…
В целом, книга Снежаны Ра написана талантливо. В отдельных стихотворениях чувствуется влияние творчества Маяковского и Нины Хабиас, но отчетливо слышен собственный голос.
В заключение, хочется сказать следующее. Авангардную поэзию, также, как и авангардную живопись, сложно оценивать. Она либо вызывает отклик в душе читателя, либо нет. А каков этот отклик, и пойдет ли читатель после этого любить или убивать кого-то — это ведает лишь Бог. И совесть автора.

В чем не откажешь талантливому сатирику Виктору Шендеровичу — так это в самокритичности. Стих у него действительно хромой. Поэзией подобные сочинения назвать трудно. Стишки — они и есть стишки.
Вот автор издевается над Лермонтовым, а заодно и над русским языком (это по-научному называется центон).

Ну, стерлядь, так стерлядь. Ставь ударение как хочешь. Но Лермонтов-то тут при чем?!
Рифмы у Шендеровича тоже неряшливые, в любом литобъединении ему бы объяснили, что так рифмовать негоже.

И т.п.
Но вот что удивительно — иногда на фоне этих беспомощных и незрелых сочинений вдруг открываешь вполне достойное, выверенное и философское (не хромое) стихотворение.
Например, такое.