Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПоэзия Союза писателей ХХI векаАлександр ПЕТРУШКИН
РАСЩЕПЛЕННЫЕ ГОЛОСА
* * * волнующий момент
на кокаин садится эта медная воровка моя страна нуждается в любви и потому бьет в точности до срока горит моя любимая страна перегорает смерть — до крайней плоти волнуется ОМОН — и слой дерна заламывает крылья в огороде упавшей под лопату стрекозе наполучавшей с нас по полной дозе и бунт повешенный как бантик на морозе перегибает жестяные гвозди волнующий момент пал героин щекам щекотно и смешно как знаешь страна с тобой и за страной один акын и ты в его трепло вступаешь ну что ж помолимся сжигая на костре жиганов фраеров и в этом жулишь блудящий с проводницей налегке пока богов ее по грудь целуешь когда она волнуется за бунт впервые залетая в шмаровозку как родина что зная здесь убьют все улыбается ментам и отморозкам 2012
Сирень
мы не созреем никогда
нам это климакс не позволит уволь меня отсель рука пошли как на хер в полный голос постой со мною на «Урале» где спирт казахи продают и продавщица в полом теле ждет наполненья — нае...т нас смерть и жизнь в тени сирени с пятном чернильным в рукаве стоящий туз и сивый мерин на Каолиновом везде как мы женатые на бляди воруют небо голубки и борзо бога ожидают чтобы кормить его с руки и продавщица поднимаясь под синеглазый потолок мне галстук дарит чтоб пластмассой дыханье затолкать мне в рот поговорить по человечьи по сучьи чтоб поговорить когда порхатый чирик-птенчик устанет призраков вводить и мы женатые на бляди здесь ляжем как бородино и продавщица из «Урала» забьет крестом наверх окно 2012
Зяблик
где твой зяблик где твой зяблик
греет яблоко под мышкой смотрит как косноязычно душат лед в хромом е-бурге солью мелом и стеклом зяблик зяблик зыбкий контур скоро здесь тебя не вспомнят понесут над изголовьем с теплым яблоком во рту понесут по всем больницам площадям корявым птицам над волками будто корм где твой зяблик вой как рыба вот и яблоко раскрыто или все наоборот зяблик зяблик вот твой зяблик с мышкой талой меж зубами смотрим как косноязычно яблоко кровавит рот с неба падает как рыба мертво потому красиво появляется фотограф делает по телу щелк и выносит всех из зала [вас здесь вовсе не стояло] мед аптека и — двенадцать как фонарь ушел на взлет 2012
* * *
И так, легко переплывая свет
на свет — похоже, впавший в эти камни пернатые, он переплыл Тибет или к соседу путь — за все три ставни он вплыл в его округу, и легко стоял во тьмах как стол — на подоконник приоперевшись, и держал весь свет, что уместился в мертвые ладони. И так спокойно свет договорил, что всем, кто в свете, был уже неслышен — его пернатый [каменный] язык, наутро обнаруженный, что вышел. 2012
* * *
нам здесь не понимание грозит
в чекушке битой с богом отразившись рябой олег уходит с натали в начавшиеся тень и ночь разбившись — и до не сочетанья твердых дат в которых дятел пойманный забьется крылом стеклянным воздух разровнять и выдохнуть — а вдруг еще проснется? а вдруг ему не надо понимать = коснешься сна — и это дно проснется: там: за окном: бутылка пьет меня и с богом отправляется в дорогу и тень ее уже — нет — не меня а выдох косит о царапав воздух 2012
Серафим
Алексею Миронову
На гул по небесам сам плачет и молчит —
Безгубый, как весна, веселый точно тиф, веселый будто твердь на первый день, второй он говорит снегам: поговори со мной — заходит в магазин и мнет в кармане зин — закрой скорее дверь, упоминанья, свист — пусть платит соловей за воздуха мороз и падает на тень, с которой жил поврозь. Что плачется тебе? голубоокий гул — как в горлышке стоит примятый, что испуг, сверчок с хромой ногой и ликами пятью — он съест твою же смерть, как некогда кутью. Он сядет на трамвай — поехать чтоб на ВИЗ, в горбатый Уфалей, чтобы спускаться вниз — отверзнет два крыла, чтобы увидеть нас и рассказать, что смерть мерещится всегда, а будет только свет, дощатая вода — и разорвав лицо дрожит на свет душа — голодная до птиц, сминая разговор — все ша и ша берет [за голос] и — ведет. 2012
Амброз Бирс
ау тебе закончено уа
постящийся тебе мое ура мое тебе не слово грифель в глаз какой еще китай плыл водолаз плыл по стране за н.тагил приплыл где выбился из имоверных сил постичь вотще значенье языка он онемел и с тем ушел в бега он знал что в этом где-то есть москва и новгород иные берега он огибал поскольку Амброз Бирс возможен где-то здесь и слышен свист и волга говорила с ним из плеч уа уа возможно не сберечь но помню я что водолаз немой как всякий наш язык всегда изгой 2012
Варвар
Смерть в клетчатых штанах стоит на стреме
пока кукует идиот-птенец: он дрочит на луну — и эта малость напоминает варвару минет. Умыт к седьмому, к встрече, к подлецу — из проходного смотрит он, как дышит на здешний холод — смерть ему к лицу и кажется не кажется излишней. Напоминает варвару балет ее/свое Стояние на стреме и настроенье если бы — Ее б у всех здесь на виду Ну разве кроме… Смерть это челн, чело, уже коса Все утолщается, на тени распадаясь, И крутит-вертит птенчик колеса и языка — [все — ось] — а что осталось? Он третий день — проколотый, как шарик — летит в нутре зверищи по стране, где только варвар прав, и волчья шапка кусает тьму, сосет там, в рукаве. 2012
Харьковский сон маленькой метлы
из харькова летящая метла
мне квакала спокойна и светла как сон татьяны перед свадьбой — дым ложился рядом с ней я плакал с ним я штопал кожух на дыханье гнул метлу парящую из харькова — как нуль как сон онегина и пальца у виска скакала восковая тьмы игла и зашивал нас в маленький мешок иноязычный гипсовый ожог читай божок без имени, метла, всегда язык — (ну, ты, все поняла?) из харькова как мифа светит свет метла летящая в предсмертия просвет вздыхает водку положив на грудь пытается со мною вдоль уснуть 2012
* * *
Что ж разве мы могли не быть такими,
как этот снег, пропавший под Смоленском, пропахший водкой, табаком, бензином и Вифлеемским пасынком — до сердца? Что ж разве нас она не приучала — уродина у нас над головами, когда у косточки своей грудной качала, когда язык поклала между нами? Какая странная теперь забота у нас — тащить ее почти сухую — здесь под Смоленском, чтоб найти ей воду и вылепить почти еще живую. Что ж разве мы могли не быть такими среди пропахших табаком и злобой и титьку грызть до языка и пыли — под [птичьей] родины — собачьей этой робой?.. 30 апреля
Александру Букасеву
фельдфебель не вылазит из штанов
он породнился с этой Евой Рыб бормочет под инъекцией: г-гы и снова спит не поднимая снов какая же офелия его — он водит под штанами никого — здесь никого фельдфебель ест горит наверное так понимает стыд и правоту едящих от его а смотрит в зеркало и видит никого печальны сны печальна как кутья — его невеста — кутает меня его фонарь — апрель и братец дуче по горлышко увязший в воздухе своей демократичной будто рим подружки с которой вниз висит навеселе ему махает ручкой тощей зиги с той стороны зеркальных голубей и смотрит в никого и зубы пилит офелия ему как скарабей фельдфебель обнимает здесь коленки встает в своем гнезде у самой стенки чирикает и тычет пальцем в рот что говорит никто не разберет а в рукавах тех пусто и темно и ева рыб ныряет с ним на дно сверчков что обнимают темноту зеркальную как русский весь не ту тут наклоняется к фельдфебелю огонь фельдфебель говорит ему: уволь и увези в Магнитогорск в Читу в какой-нибудь Кыштым за темноту инъекцию горация мне дай садится голубь на плечо сказать: полай офелия подходит со спины надкусывает тело из вины закидывает Еву на плечо уходит криво в зеркало светло * * *
И там за мною ходит тело мое,
такое же несмело чирикает и подает: то тьму свинцовую, то мед — печатный мандельштам словами летит, как будто гутенберг — нам дышит лед на головами губастый, как ребенка речь. Боишься/обжигаешь губы, к нам наклоненный, и души ты удержать в руках не сможешь — вон исчезает — не дыши, не трогай воробьиной лапкой (скупой на холод и слога). Вот, тело, на — и ты попробуй расщепленные голоса. Что ж, походи за мной немного пока я здесь еще, пока я на веревочке тьмы тело свое выгуливаю зря. И наблюдает это тело — как смерть я обнимаю: речь перепечатана, под ксерокс полуслепой на свет и текст. Идиот
вот брошен я в свою страну
наброшены собаки — стай спастись удастся никому в соленой горсти в горекрай вот сброшенный смотрю на свет куда которым я лечу и чунями по мне вослед идет которому врачу он синеглазый идиот идет и видит полный враг собачий тает лай в ответ и заполняет свет овраг за эту дряхлую страну ответь мой местный идиот искусственно дыханье здесь и снег летит поручно в рот закладывай мои слова сердечным средством под язык я здесь по левому неправ страна фартовая Кирдык полуслепой февральский смех переходящий по рукам подмышкам пестам я привык к молениям — я по словам замыслил от тебя побег мой черно-светлый идиот = свинцовый воздух изнутри дыхания меня сотрет и будет утро день второй или четверг повздошный час собака дышит в вену мне припоминая детский страх собака дышит за щенят вот спрошен я в свою страну и чунями скрипит их вгляд и идиота не помнут щенята слизывают кровь свою с чужих по край ногтей и снег летит на ЖБИ со всех ночных как март аптек и замерзает мой язык и пожирает идиот мой парашют и черный клык он ложит снегом в нежный рот Александр ПЕТРУШКИН — поэт, организатор литературного процесса. Родился в Челябинске, жил в Озерске, Лесном, Екатеринбурге. Учредитель и издатель нескольких антологий, книжных серий, альманахов и журналов. Куратор литературных премий, фестивалей и семинаров. Лауреат нескольких литературных конкурсов. Организатор и куратор литературного портала «Мегалит». Живет в г. Кыштым.
|