Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерРецензии
Санджар Янышев. Природа. Стихи. М., Изд. Р. Элинина, 2007. Поэтическая серия литературного клуба «Классики XXI века». Предисловие — С. Арутюнов.
Санджар Янышев — поэт знатный и восточный. Знатный — потому что книга далеко уж не первая — а четвертая, публиковался в журналах много, лауреат нескольких престижных премий, да к тому же со-участник известного в литературе бренда «Поколение тридцатилетних». А восточный — потому что родился в Ташкенте, был одним из создателей группы «Ташкентская поэтическая школа» и Ташкентского поэтического фестиваля, правда, давно живет в Москве, что, к удивлению, почти никак не сказывается на его поэтике.
Янышев объясняется притчами, как во времена Омара Хайяма или Абу-ль-Аля аль-Маарри. Самая мощная вещь в книге — «Близнец». Его невозможно разъять на цитаты, в каждой строке — продолжение мыслеречи, я приведу его полностью: Один повар мне и говорит:
Притворись Хусаном, будь иногда Хусан. Пусть жена по четвергам тебя не будит, пока солнце не зайдет, А сама тем временем твои ступни, живот и мочки твоих ушей Натирает этим именем; пусть настаивает его В темном сухом месте — да хоть бы и в чреве своем, — А потом по одной средней пьялушке два раза в сутки тебе дает. Это будет разумно, ибо ты рожден не один. Ты — близнец. Погляди-ка в крышку моего казана: Вот этот кусочек коричневой луны — это ты, А вот этот, побольше, — твой брат... Он вышел первым. Но знаешь, как у нас говорят: Старший — более умный — он выходит вторым. Он младшего посылает: «Иди, посмотри, что там? Если все в порядке, кричи!» — И младший идет, и зовет. Ты слышал зов? Ты не спутал его ни с чем? Ты спешил или ждал? Ты забыл или спал? Эй, Хусан, где брат твой — Хасан?! Слышите, как заиграли восточные барабаны и кимвалы где-то за горизонтом? Кажется, что сюда идет невидимая сила, восточная тьма, исполненная света, со всеми своими заклинаниями и поверьями, молитвами и песками…
Притча Янышева о близнеце — может быть, самое интересное поэтическое произведение о двуединстве человека, которое мне доводилось читать на русском языке. А вот притча о «мертвом живом»: Обнял дерево — а оно мертво.
Пригубил воздуха — он мертв. Раздвинул женщину — она мертва. Выдохнул слово — мертвое оно. Записал — стало еще мертвее… ………………………………… И пришла любовь, и убила все мертвое. И поставила меня стеречь это мертвое. Почему меня? — живых спросите. Налейте чаю. Любовь, убивающее мертвое, — вот он, ключ потаенный от тайны жизни. Самого же себя автор оставляет на страже царства мертвых — чтобы мертвые не воскресли и не убили любовь. При этом себя Янышев числит в живых. Более чем в живых.
Я так скажу: к чертям собачьим социум,
В кукушках измеряющий свой век! Я буду жить, пока тройное солнце Из-под земли тройной выносит свет — заявляет Янышев. Заявленьице-то, между прочим, бальмонтовское! Прямо-таки манифест солнца. Причем, у Янышева солнце это — подземное, это солнце метро! Вот так и поворотец, скажете вы. А что же тут удивительного? Над землей в столице небо почти всегда — серое. Спасибо всем заводам, автомобилям и прочим изобретениям человечества, отнявшим у нас чистое небо. Так что солнце, которое никогда не гаснет, живет теперь исключительно в московском метро. Все верно.
Я живу в окружении этих существ.
Восемь особей, восемь зверьков. Иногда они дятлы. Иногда они чайки. Иногда они гады. Чаще — мыши. Пять раз в сутки я выпускаю их из клеток помолиться. Они разворачивают свои кожаные книги И читают мне вслух… Пока я писал это, их стало девять. Это — «Зеркало». Вот такие зеркала в поэтическом мире Санджара Янышева. Кто эти зверьки? — паразиты мозга? alter ego автора? поток сознания?
…В моей голове, когда думаю о времени,
рождаются другие образы и чудища, странные пары, вроде: ГОВОРЯЩИЕ УШИ, СЪЕДОБНЫЕ ЗУБЫ. Фантасмагорические образы Янышева, думается, имеют не только сугубо восточные, но и вполне европейские корни, восходящие к Босху или Фрейду.
Образ поэта и смысл его предназначения в авторском понимании раскрывается в стихотворении «Апология поэта»: …Танцует поэт — и келейник, и маг,
И цезарь, и шутарь, и черт, и моряк… Он не человек. Он танцует, как пишет… Он слова объект, он музыки агент. Дрожащая тварь или право имеет, Он чушь, он и порет, и чешет, и мелет, Бормочет, камлает — о том, потому, Что все человечное чуждо ему. А расшифровка названия книги кроется в стихотворении «Мне бы легкости»:
Мне бы легкости взять для восхода —
Не у бабочки и самолета, Не в листве выходного дня, А в твоем основанье, Природа, В темном царстве, где нет огня, Где ни воздуха, ни меня… Только тут и простор для веры — Я хочу быть понятым верно — Только тут и гнездится бог… ……………………………….. Ни мечты, ни вины, ни скорби — Лишь змея в запаянной колбе Как молчания перегной. Санджар Янышев — поэт многих смыслов, смыслового и социокультурного напластования. Дешифровка его стиха требует от читателя как чуткого слуха, так и определенной натренированности этого слуха на утонченную и порой экзотическую музыку. Тем же, кто готов к этой — вот именно! — работе, воздастся ни с чем не сравнимым удовольствием от истинной, живой и обитаемой поэзии.
Андрей КОРОВИН
Виталий Владимиров, «Витражи», М., «Библиотека журнала ‹Дети Ра›», 2008.
Виталий Владимиров — поэт, прозаик, сценарист, журналист. Член Союза писателей России, Союза журналистов России, член-корреспондент Петровской академии наук и искусств, действительный член Академии российской литературы. Автор более двадцати изданных книг. В 2007 году награжден Золотой Есенинской медалью за верность традициям русской культуры и литературы. Внесен в книгу «Знаменитые люди Москвы 2008».
Это, как говорится, официальная информация. Прежде всего, Виталий Владимиров — поэт. По отношению к жизни, по отношению к людям… Это в высшей степени достойный и порядочный человек, романтик, мастер художественного слова. Стихи у Владимирова разные и разноплановые. Есть простые и предельно искренние, есть замысловатые и авангардные. Многоплановые. Как многопланова и сама жизнь. Конечно, не все стихи у поэта одинакового качества. Но кто сказал, что поэт — машина, которая выдает на-гора шедевры? Некоторые стихи из этой книги мне очень нравятся. Например, такие — «Между нами», «Звери такие добрые», «это для нас дом построили». Вот, например, стихотворение «Между нами». Между нами, как между мирами,
просторы природы, загородки города и кишечник метро, и кошачья затхлость подъезда, клинопись стенок кабины лифта в названиях рок-групп, черная сажа выжженных кнопок панели, вертикаль чужих этажей, дерматин одноглазых дверей, пупок звонка, виселица прихожей, зеркало-автопортрет, опустевший корпус пиджака, выдохшаяся рубашка, сморщенное нательное, а потом постельное между нами. В нашей державе горячая жажда, дамба разрушена воздержания, запивают устами уста и сметает цунами желания чужестранное МЕЖДУНАМИ. Меня привлекает ритмизованный верлибр поэта, его метафорический ряд, необычные сравнения.
Владимиров испытывает влияния разных поэтов — и классиков ХlХ века, и футуристов. Вот, по-моему, стихотворение, написанное под явным влиянием Хлебникова. Звери такие добрые,
А люди такие жестокие. Лето такое жаркое, А люди такие холодные. Любовь такая спелая, А люди такие голодные. Владимиров как поэт остро чувствует коллизии и метаморфозы современной действительности, не принимает мир чистогана и несправедливости, в котором мы все оказались в последние двадцать лет. Это остро-социальный автор, и, вместе с тем, нежный лирик, воспевающий гармонию человеческих отношений, союз между мужчиной и женщиной. Иногда он, на мой взгляд, перебарщивает, говорит чересчур откровенно. Однако на то он и поэт, чтобы перебарщивать и ни в чем не знать меры.
Фёдор МАЛЬЦЕВ
Анна Павловская. «Торна Соррьенто», Минск, «Парус», 2008. Предисловие А. Му-рашова.
Анна Павловская — автор уже известный в определенных кругах. Было у нее лауреатство на конкурсе «Илья-премия» в 2002-м, тогда же, кстати, вышла и первая книга (совместно со вторым лауреатом Павлом Чечеткиным), были публикации в «толстых» и тонких журналах. Совсем недавно — дипломантство на Международном литературном Волошинском конкурсе и второе место на турнире поэтов «Коктебель-2008». Литературная биография, как видим, достойная. «Торна Соррьенто» — вторая книга, вышедшая почему-то на родине Анны — в Минске, а не в Москве, где она уже довольно давно живет.
Поэтический мир Анны Павловской — нервный, мучительный, страдальческий: Все ломается, рушится, рвется и тает.
Я к холодной бутылке тайком припадаю За ответом на главный вопрос — Неужели все это всерьез? Однако настоящий мир, тот, в котором ей хотелось бы жить, — другой:
Хорошо, что еще Ходасевич не умер,
жив Толстой, Пастернак, Батюшков не безумен. В некой сфере, увитой плющом, все мы живы, мы живы еще… Мы в раю. Мы в саду. Мы в пустынном квартале. Справа залиты сумрачным светом любви, слева — розовым светом печали. Поиск рая, выбор между светом и тьмой — это и есть непрестанная работа души. О чем бы мы не писали — об одиночестве или грибной охоте, о мире или любви — мы всегда пишем о своем выборе.
спаси меня иначе я умру
вот как сейчас однажды поутру от страха одиночества и боли от никотина или алкоголя ……………………………. спаси меня не знаю почему и невозможно выдумать причину зачем спасать идущего во тьму когда ему светло невыносимо Анна как поэт выросла вне московской школы, вне новомодных влияний, и это не может не радовать — именно поэтому ее голос звучит чище и ярче. При этом — что сегодня вообще большая редкость — ей хватает обычных слов, чтобы сказать все, что необходимо:
Папа продевает запонку в петельку,
в запонке застыла желтая смола. Радуги от лампы падают в тарелки, красные гвоздики посреди стола… …Папа словно в муке вдруг раскинет руки, будет танцевать. Запонки роняет, галстук распускает, как большой цветок, и меня в охапку, как сирень, сгребает, ух! — под потолок. И когда над миром я лечу впервые, вижу с потолка: мама с папой — боги, сильные, родные, я — лишь за-пон-ка… …Я раскину руки, стану самолетом, полечу домой сквозь двадцать лет. Двадцать лет как вышли запонки из моды. Разрешенья на посадку нет. И щемит сердце от ее «Запонки», и нечем дышать от подступивших к глазам слез — словно там, где летает ее самолет, все по-прежнему живы и счастливы, и простые и честные слова там имеют такую же подлинную ценность, как и в начале времен.
В русскую поэзию пришел новый поэт со своим голосом и своим миром. Не оттолкните его. Андрей КОРОВИН
Дарья Тамирова. «Тише воды», М., «Известия». 2007. Предисловие С. Арутюнова.
Дарья Тамирова живет в Перми — только это я о ней и знаю. Сейчас, в эпоху Интернета, это нормально. И мне достаточно ее стихов, чтобы узнать о ней. Вот этих, например:
Когда придется долг отдать
Деревьям и траве, Я век свой буду вековать С гнездом на голове… Кукушка-дурочка в груди Мудрей твоей совы, Навеки остаюсь — среди Деревьев и травы. Или — вот:
Я ношу за щекой десять копеек меди,
Слева под грудью сердце, сваренное вкрутую, Прошлую ночь пустую, грусть золотую. Выкурен весь табак мой и ужин съеден… Или — еще:
Первокурсница с животом, круглым, как шар земной,
Могла бы читать в трамвае Камю и Эдгара По, Это могла быть зима, и трамвай мог идти в депо, И она, вероятно, могла бы быть даже мной… Из троих выбирая претендента на роль отца. Автора еще никто не видел, а его стихи уже обсуждают — что за новая Черубина? кто она по поэтическому гороскопу? что скрывается за странным именем и местом жительства? — может быть, она из дворянского рода и живет в Париже? А может быть, чей-то удачный розыгрыш? Кто бы это мог быть? — Спиногрызов? Водолазов? Быков? Короче, обычная редакционная чушь, которая лезет в голову.
Я любила тебя — ровно девять жизней моих подряд.
Ты ко мне приходил по ночам сотрясать кровать. Но любовь короче вечности, говорят. И десятой, похоже, все-таки не бывать… А что еще делать в провинции — только любить и писать стихи. Горько любится, еще горше пишется. Не хватает разве что того самого головокружения от литпроцесса, который всем в Москве давно опостылел.
Ночью пускались под парусом простыни
В странное плаванье: ветер стихал к утру. Я засыпала с ним, просыпалась с ним, — Каждое утро думала, что умру… Другое стихотворение, но будто в продолжение:
А поутру они проснулись. (Кругом помятая трава.)
Доверчиво на спинке стула дремали юбка и штаны. Лежит-не дышит-спит-как-будто, а ветер кудри шевелит. Живи-живи, моя отрада, в своем высоком терему… Двадцать лет — период любовных переживаний, обид, становящихся стихами, обещаний, которые не стоит держать…
Рост — метр восемьдесят, размер
Обуви — сорок второй. Блондин, Глаза голубые. Охват Талии — шестьдесят восемь сантиметров Или обе мои руки. Был одет В зимнюю куртку. Неделю назад Покинул мою биографию. С тех пор Не возвращался. Вернуть за вознаграждение… В отличие от лауреатов одной известной молодежной премии, здесь нет балансирования на грани порно, только — «любовный пот», прочее — переживания духа, помноженные на жажду плоти.
…Мы еще обессилено дышим, как два борца,
Но уже прекрасны — согласней и откровенней, Потому что мы чувствуем жаркую тяжесть руки Творца, Прикоснувшейся к нам, как к вершине своих творений. Словно тысяча темных женщин, сейчас лежу. Как бы мелко потом нас с тобой ни смололо время — Ничему не поверю! Взяла тебя — и держу Волосами своими, глазами, сердцами всеми… Книга Дарьи Тамировой создана по законам поэтического дневника — она пишется день за днем, с точными датами, позволяющими проследить развитие душевных переживаний в законной последовательности, изредка путающими следы перестановками-переклейками страниц в начало или конец тетради. Классический дневниковый формат — почти всегда восемь строк. «Написал восемь строк о любви и закрыл тему», — шутили когда-то. Тема неисчерпаема. Каждые гениальные восемь строк закрывают ее, и каждые новые восемь талантливых — открывают заново.
Будет нечестно с моей стороны не сказать о прародителях поэтессы, которые угадываются — это тщательно прочитанный Серебряный век, это Ахматова и Заболоцкий (странная парочка!), это Пастернак и ранний Николай Ушаков, это Тарковский и Бродский… Они еще гуляют порой между строк, добрые родители, проверяя, как там поживает дочурка. Хотя она уже взрослая и вполне может обойтись без их опеки. В странном прозаическом фрагменте от автора, где Автор рассказывает очень странную историю о некоей бабушке и о, конечно, никогда не существовавшем городе Мантурово, что должно было бы убедить нас в реальности воображаемого автора, он все ж таки проговаривается: «…голос, диктующий мне мои тексты, все-таки гораздо тише воды. И заглушить его, стало быть, — раз плюнуть». Это путь к отступлению, которого мы уважаемому Автору не позволим. Загадка же того, как книга никому не известной в Москве пермской поэтессы вышла в солидном московском издательстве «Известия» — пусть останется загадкой. Неважно даже то, существует ли в природе Дарья Тамирова или нет. Черубина ли де Габриак, Дарья ли Тамирова — это всего лишь наша вечная тоска по Прекрасной Даме русской поэзии. И если Дарья Тамирова существует — что ж, значит, чудеса случаются. Андрей КОРОВИН |