Свежий Номер

№ 5 (91), 2012

Я тебя бы хотел в драгоценную песнь заключить,
Утвердить в алебастре бессмертного стихотворенья,
От забвенья спасти и на веки веков сохранить,
Златокрылая вестница солнечного вдохновенья!
Напоследок венчанная бледным закатным лучом,
Ты одни небеса, преисполненные озаренья,
Обращаешь к иным небесам, осеняя крылом.
Все стихи, все поэмы моей соловьиной вселенной
Я отдал бы за счастье последнюю песню пропеть:
Высекая метопу на памяти камня нетленной,
Неземные твои очертания запечатлеть.

Мы бредем по чернеющей кромке морского отлива,
Где звучнее воздушные брызги вечерней волны,
И внимаем с глубоким смирением, как торопливо
Отступает все дальше заветная грань тишины,
Как звенит в вышине отцветающий звук, уплывая
За багряные рощи, за острые шпили церквей —
И стекает, стихая, на землю волна световая,
Будто с каменных склонов струится лучистый ручей.

Все синее далекие горы, и звезды крупнее.
Торопясь, возвращаются к дому стада облаков.
Сотворяют молитву луга. Чистый воздух бледнеет.
Серебром на меху придорожная рожь пламенеет.
Над кремнистой оградой восходит звезда Гончих псов.
Восхитителен взор твой, и светится таинством новым,
Различая плывущий в загадочном сумраке круг —
Золотистую лунку с текучим сияньем медовым,
И тебя прошепчу я: «О чем ты грустишь, милый друг?».

«Я грущу о том часе, когда этот свет мы покинем:
О полях, где созреет озимая рожь — без меня!
О привычных вещах — о далекой ладейной путине,
О тугих парусах, что поднимутся в мареве синем,
О волнах, что нахлынут на берег — увы, без меня!
О прожитых годах, что в загробной сокроются сени,
Обо всех вечерах, что затеплятся в этом саду,
Но уже навсегда без моих и твоих откровений, —
Вот о чем я грущу, и ответа чему не найду.

Эта горькая мысль застилает мне очи туманом,
Я такую предчувствую скорбь, что расплачусь вот-вот.
Все привычные вещи нам кажутся нашим таланом,
Но минует урочное время пьянящим обманом —
И развеется роздымь, минута прозренья придет.
О, любимый, смотри, как черна эта кромка отлива,
Как оскалился берег, когда отступила вода.
А далек ли тот сумрачный час, когда мы сиротливо
Уплывем по безмолвию в царство теней навсегда?

Только все же какое блаженство, какая услада,
Что вот эти родные поля — до последней копны,
И вот эти крушины поодаль вечернего сада,
И вершины, отрадные для истомленного взгляда, —
Золотыми мгновеньями нашими орошены!
Во дворе, у заброшенной старой тележки, под днищем
Расплодилась повсюду лихая трава лебеда,
Прислонились к рябине шесты за пустым стоговищем
И во рву золотится песок, как в былые года.

Если б я заклинать замогильную темень умела,
Я тогда превратилась бы в этот нескошенный луг,
Заповедной звездой я бы к этой березе слетела,
Чтобы стать неприступной стеной у земного предела,
Где находится наша священная пристань, мой друг.
Обними же покрепче меня, никуда не пуская,
Потому что объятье — единственное на земле,
Что томит как надежда — простая, живая, святая,
От нее зажигается вечность иная во мне!».

И тогда я, живой человек, из адамовой плоти,
От рождения твердо стоящий на грешной земле,
Вдруг почувствовал в этом томительном круговороте
Некий призрачный взгляд, растворенный в смятенной заботе,
Некий призрачный голос, звучащий в болезненной мгле.
О моя одинокая! Все, чем утешить сумею, —
Это молча лелеять душистые пряди твои
И влюбленно глядеть на тебя, будто Пан — на Психею,
У ржаной полосы, под мерцающим знаком любви.

Эй, вешний денек, сонетом
Звенящий в ручье любом!
Расшит мой тулупчик ветром
И солнечным серебром!
Узорчат, щегольчат, бросок,
Здесь луч на луче внахлест.
Так много весенних блесток,
Как будто на небе звезд.

Как вольные волны хлещут
У пристани синих брызг!
Как черные кроны плещут,
Приветствуя светлый бриз!
Горят на ветру ланиты,
Ступни холодны, как лед,
Когда я творю молитвы
И к небу стремлю полет!

По солнцу струит аллея
Журчащий, ручьистый бег,
И клонятся липы, млея,
На сине-дымчатый снег.
А школьницы, как пушинки,
Порхают в густых лучах —
От льдинки летят до льдинки
На тоненьких каблучках.

Украдкой мелькнет под платьем
Узор голубой каймы,
Как первая на асфальте
Фиалка среди зимы.
А тем каблучкам не диво
Кружиться и ворожить.
Ах, Боже мой, как красиво
Умеют они ходить!

А в воздухе смех разлился
Малиновым бубенцом,
Как будто ко мне явился
С веселым лихим гонцом.
Как небо преображает
Творящееся вокруг
И в радости отражает
На улице каждый звук!

Гуляка, влюбленный в солнце,
По лужам иду вперед:
Там море о берег бьется,
И ветер трубит поход.
В лесу древостой мерцает,
Рассохой сухой скрипя,
И мерзлую твердь взрезает
Серебряный плуг ручья.

Должно быть, настали сроки,
И празднество началось:
Кипят огневые токи
В колодцах подземных грез.
Я слышу: по древостою
Течет светоносный ток —
И крона, шумя листвою,
Распустится, как цветок!

Как хочется спозаранку,
Блуждая иным путем,
Одну зеленую ранку
Найти в чернолесье том.
Но ветки в просветах вешних
Торчат, обращаясь вмиг
В корявые руки леших
И лапочки лешачих.

За далью, юдолью, болью —
Надежда моя, весна!
Ты будешь своей судьбою
Достойно награждена.
Ведь лучик любви, сверкая,
Под сердцем твоим притих.
Тебе дарю, дорогая,
Весенний бессмертный стих.

Зима грядет, и первые морозы.
Блистает лед в расщелинах камней.
А в вышине — печальный шум березы,
Кудрявый шорох горестных ветвей.

Она стоит над озером седым,
Объята небосклоном — голубым,
Как дивная девическая греза,
Что по ветвям струится серебристым
И вышивает крестиком лучистым,
Чтоб воскресить прекрасные черты.
Но, оживая, одарит береза
Стыдливою улыбкой наготы
И мерзнет в жалкой горести самой:
Ни у кого надежды нет зимой.

А мне мерещится иная греза,
Какую ты впотьмах таишь, береза,
Что небосклон, оснеженный едва,
Нашептывает нежные слова,
К тебе прижавшись колкою щекой
И убаюкивая на покой,
Когда за облачным воротником
Мурашки солнца мечутся тайком,
Напоминая блеском о весне,
Благословенной в дольней тишине,
Когда предсмертный шепот голубой
Одну весну пророчит за другой,
Что ты прижилась на своей земле,
А он увидел в отдаленной мгле,
Как океан соленым летним днем
Объемлет мир, блистающий кругом.

О, как хочу тебя обнять, родная,
Склоняясь умудренной сединой,
И восхищаться лишь тобой одной,
Объятой небосклона синевой!
Тебя небесным светом согревая,
Твою святую жизнь он защитит,
В объятии надежно укрывая
От ледяных напастей и обид.
Но, темными сомненьями полна,
Конечно, ты уныла и грустна,
И все же ты увидишь, так случится,
Когда весна повсюду воцарится —
Багрянцем озаренный на мгновенье,
Восстанет он под куполом святым,
И ты благословишь свое спасенье,
Зазеленев над озером седым.

В часовне — сквозняк, и багрец винограда
Дрожит и струится кирпичной стеной.
И, крылья расправив на фоне заката,
Спит мраморный голубь на спице стальной.

И сон над могилою веет чудесный,
Где меркнет в весенней траве златоцвет,
Где имя звенит Эмеренсе Кристенсе,
Где прячется жизнь о шестнадцати лет.

Печальный, стою за оградою ветхой,
А вечер забвением все золотит.
«Была она бледной, была она светлой,
Была она милой девчушкой на вид».

Но все ж посмотри — в голубом полумраке
Над ржавым венком, над древесной трухой
Стоит воскрешенья незыблемый факел,
Воздвигнут безвестной небесной рукой.

Пусть те, кто любил, кто лелеял, кто думал
Всегда о тебе, восхищался тобой,
Возводят священный мерцающий купол
Над жизнью твоей, над твоею судьбой.

Но ныне и с ними уже попрощались:
Их прах упокоил суровый гранит;
И только надгробная тусклая надпись
Твою одинокую вечность хранит.

Увы, никому и не вспомнится ныне,
Какой Эмеренсе Кристенсе была,
И будут напрасно прекрасное имя
Вызванивать медные колокола.

О, если б сквозь надпись на памятном камне
Живые твои проступили черты,
Ты вновь воспарила бы над облаками
Незримою силой незримой мечты.

Я стал бы надежным твоим провожатым,
Я вел бы тебя по летучим грядам.
И было бы легкое сердце крылато,
И настежь распахнуто тяжким трудам.

Но бледный твой образ туманен, непрочен:
Блеснет золотистая прядь — и во тьму.
И станет надгробная надпись пророчить,
О чем — не постичь никогда никому.

Да имя святится твое, Эмеренсе!
Я каждую букву цветком обовью.
Навеки ты сном опочила чудесным,
Едва ли ты слышишь молитву мою.

Но я ведь и сам — лишь небесное имя,
Летящее через воздушный поток.
А память моя растворилась в любимой,
А имя мое превратилось во вздох.

Где вольные птицы гнездятся и песни,
Вокруг вековые простерлись леса,
И к жизни зовут нас с тобой, Эмеренсе,
Звенящие в этих лесах голоса.

Я знаю, к тебе коноплянка весною
Всегда прилетает и, что ни случись,
Щебечет с утра над могилой святою:
Проснись, Эмеренсе Кристенсе, проснись!