Свежий Номер

№ 5 (91), 2012

Бредущим по коридорам долгих
минований обвалами вчерашней
тишины туда, где все так голо и
обманно, за облаком несношенного
слова; плывущим по подлунным
хлябям в виду последней, тающей
черты, листающим мистерию
забвений во рву отчаливших миров,

где так легко и так непоправимо
ничто не названо ни именем своим,
ни местом всеземного обретанья;
под непробудный бой часов, чьи
гири сорваны, а стрелки пляшут,
несомым краем выморочной яви
любителям сновиденного зренья,
читателям моих стихов.

Когда я обживусь
               в вивальдиевых ларго,
когда перелицуюсь
               всей облачной изнанкой,
мой брат, апрельский
               ветер, откроет мне
фигуры кармического танго
               и вальса преисподней.

Свод мается
               воскресный, как блик
на блестке платья,
               распятого музейщиком
в витрине образцово:
               императрица Австрии и
королева Венгрии
               в нем кем-то или
               мной старательно
               заколота.

Несколько вечных шагов
                   она еще виляла,
                   как свеже-
                   обезглавленная
                   курица.

А в Россиянии Россия, она стоит
за тем углом, где ничего уже не
помнят и никого совсем не ждут.
Как наглый Запад, она нага,
пуста, самодовольна. В России
больше нет загадки, ее кроят
по общему шаблону: штандарт
сменили на стандарт, и лик уж
застит ржущая личина.

Зависнут дни, когда не очень,
истают те, когда вполне, и нас
швырнут на свалку, как пластинки,
за книгами забытой тишины. Кто
эти люди с проводками? К чему
они подключены? Зачем так
громко говорят про остановки,
что проезжают? В России больше
нету тайны. А ведь была.

Серый плащ эмигрантских дождей
и подпухшие веки над цинковой
стойкой, в толстых очках книгочея.
Он любил поглаживать себе
мелкий бобрик и залысины над
висками: молодец, хороший мальчик.
Не пускал ни в свой заклятый рай,
ни в чистилище проклятых утр.
Сын врачей, его бедная печень
весила три диссертации. «Бог есть.
Однажды я тонул, и уже пошло
обратное кино... Так что не надо
бояться». Серый плащ эмигрантских
ветров, наши стертые, прошлые
будни, жизни Северный грязный
вокзал и вчера опустевшая стойка
где-то на Невском, где-то над Сеной,
где-то у Леты, на самом краю.
Опадает пивная пена. Ничего,
Юр, что здесь мы были, ничего,
что нас больше нет.

«Возьмите хоть стовку», — сказала старушка.
Она была в одних носках и старой сизой
кофте, держала жилистой рукой калитку
с почтовым ящиком. «А кошелек лежал
у магазина». Там было четыреста крон,
талоны на уколы и счет за телефон.
Мальчик мялся в дверях позади,
в пятне опалового света.
Долго искали эту деревню среди таких же
чешских деревень, затерянных в полях
подвешенного к небу хмеля, с одной
пивной, костеликом и бакалейной лавкой,
где сразу хочется жениться,
спиться и повеситься.
Домик стоял на краю, у кладбища, в конце
петляющей над озером дороги. Во дворе,
прямо под окнами, темнела в траве
разбитая «шкодовка», без стекол,
с вырванной дверью и искореженным
рулем. В ней год назад погибла дочка
с зятем. Она осталась с малым
внуком, а он больной, и денег
нет свезти ее на свалку.

Мне снилось, что я плохо сплю,
Италии просвеченные горы
и пересадка в утреннем нигде,
без расписания и чемодана,
попутчики чужие, которых вечно
знал, военные и коммивояжеры,
и океан у самых белых стен,
где было мне, как сроду
не бывало,

и солнце медное над родиной
моей, где уходят все, кто
дорог, словно в детский
крестовый поход,

а рядом внятно вторит
Блок: «наши зимние потери
с легким сердцем понесем»,
пока не подойдет неслышно поезд,
что проследует без остановки
Воздухоплавательный парк,
где никогда никто не сходит
и где мне снилось,
что я сплю.

Ты ушло из моих молитв,
откружившее вьюжное имя,
ты порвало прозрачную нить,
ту, что денно миры сопрягала,
ты задуло ветвистые свечи
по приютным зеркальным
скитам над рекою, которая
мимо океана, который не внял.

Ты ушло по кремнистому краю
в край никем недосмотренных
снов, и слетело с тебя покрывало
из шуршавших порошей шелков.

Поднимается ветер видений
над долиной возвратных ключей,
ты ушло переулком Желаний
под аркадами срезанных роз.

Знаю, солнца мои не затмились
над опалом духмяных лугов,
ветер туг, и терновник вцепился
за обрыв у руинных твердынь,
где летит по утрам альборада
из груди неземных пастухов.
Ты ушло, отлученное имя,
из моих откруживших молитв.