Свежий Номер

№ 5 (91), 2012

когда у вас была эпоха
у нас был точно выходной
и все мы кажется неплохо
толпой гудели на Сенной
потом бутылками гремели
на пункте тары матерясь
ценя соборность дух артели
презрев правителей и власть
дымком затягиваясь всласть
и вовсе не переживая
что где-то жизнь давно иная

февраль всегда обманщик враль
не понимает чем он ведает
то наводненье то дубарь
то вновь пьянварь он исповедует
за ним сквозит-скользит кошмарт
потом сапрель дурит сапрелится
и лишь тогда пальто сымай
когда в теплюнь травинки целятся
в игрюль в жарюль и лето б пусть
тычинки-пестики рихтуются
но после плавгуст и плавгрусть
вплавь с небом с облаком рифмуются
потом свистябрь косой моктябрь
гноябрь гнилой в гон разгоняется
а там грядет такой дубабрь
пьянварь с метелями венчается
и все сначала начинается

камень любят камень холят
камень-дом и камень-храм
камень-двор которым ходят
к атлантическим ветрам
и возносят к небесам

пропеченный проперченный
лег буханкой в мостовой
серый белый даже черный
век работает спиной
вросши в землю с головой

он обколотый как сахар
отшлифованный до плит
или кто единым махом
рубанул и он — искрит
он который век тут спит

в нем латынь окаменела
слогом каменным молчит
под ладонью камнедела
то ракушками то мелом
то шершавинкой шуршит

винограда в камне грозди
португеза португеш
и вина напили гости —
хочешь жуй а хочешь ешь
от мадеры не помрешь

ароматен камень винный
весь пропитанный вином
со времен еще да Винчи
жернова крутясь в давильне
праздник вносят в двор и в дом

а в тени среди дерев
от подвыпивших матросов
и от всех смотрящих косо
королей и королев
охраняет камень-лев
морду лапой подперев

перестал звонить приятель
он не враг нам и не друг
он всю жизнь долбит как дятел
под собою ствол и сук
никакой он не учитель
никакой он не творец
соблазнитель искуситель
всех доверчивых сердец
может быть он даже гений
но — Сальери не Шекспир
и тоскуя в день осенний
приглашений ждет на пир
где о нем бы говорили
в трубы дули и хваля
славословий пунш варили
только вот не кличут бля

о кесарь Август всемогущий
я чтил следы твоих сандалий
и в жар дневной и в мор идущий
не враждовал я не скандалил
за что же ты к земному ложу
меня примял стопой тяжелой
и до сих пор саднят на коже
шипы подошв меча проколы

за чьи какие прегрешенья
сдавил мне грудь расплющил спину
и в светлый день Преображенья
как смерда кинул как скотину
на камни с острыми краями
у пыльных врат каменоломни
предупреждал о вечной яме
иль о смирении напомнил

ну вот и все ну вот и крах и все басе и дело швах потом когда снимают боль уходит страх лежишь беспомощен и гол бестел беспол прикрыв простынкой срам и голь бел пластик пол белье бело стерилен бел настенный мел сте- рильны кафель и стекло вдруг повезло раствор катетер зонд игла из колбы тонкого стекла за каплей капля жизнь твоя сквозь цап-царап сочится пульсом ритм тая стоит в окне кардиограмма крыш и туч штакетника у школы и голы монитора зубцы зеленые и горы бежит вовне узором зеленый узкий острый луч иглой во мне торчит колюч в замочке ключ…

залив откатит и накатит
оближет мокрым языком
песок и лодку старый катер
и валунам поддаст шлепком
он дышит кожею всем телом
вовсю работают меха
и между отдыхом и делом
он отлежал давно бока
так бегемоты дышат тушей
так массой дышит кашалот
и с шумом выдоха на сушу
он холодком вдруг обдает
слоями влагу надвигая
и в твердь песок утрамбовав
весь истончившись отползает
пластом расплющенный удав
и вновь накатит и откатит
волной нахлынувшей сверкнет
песчаный берег лодку катер
и душу мне перевернет

без лишнего в стихах
поэзия мертва
стихи увы и ах
слова слова слова

без лишнего в дому
жилище — не жилье
уютно ли кому
пристанище твое

оно уже не дом —
гостиница приют
в которых все вверх дном
сдают и продают

а где не внял поэт
деталям существа
конкретики там нет
и нету естества

так нужно ли про то
что жизнь без чепухи
не ставят ни во что
ни люди ни стихи

мы давно уже ушли
а они еще воюют
хлеб и хлев себе сожгли
у кострищ ликуют

мы давно к ним ни ногой
ни косою рожей
на разор и на разбой
молча — Бог поможет

жар золу и жженый сор
выметайте сами
и держите уговор
вы и мы — с усами

ну а как по ним течет
не напоминаем
знать захочешь чет-нечет
вот и посчитаем

снова с болот потянуло горелым
где-то за лесом торфяник горит
может поджег его кто между делом
и преспокойненько в городе спит
а непогашенный жалкий окурок
пламенем жарким заполыхал
по сушняку прогулялся придурок
по существу — поджигателем стал
не виноват может быть этот олух
не виноват и пушок на губе
стеклышко банки лучик осколок
вспыхнуло все тут само по себе
сушь на земле на болотах такая —
зеркало вод запылилось в пруду
может причина и вовсе иная
мало ли бед в високосном году
гарь на душе и тупая тревога
солнце печет сквозь угарный туман
мать не дури не дури ради Бога
спрячь свои спички батя в карман

залив как прачка простынь
себя с песком стирает
без устали всю осень
от края и до края
слои перетирает
упрямо гонит гонит
на плоский берег пену
нырнет всплывет потонет
поштучно постепенно
так в ночь идут вагоны
составы поезда
подъемы перегоны
нагонная вода
что ты кричишь — не слышу
попробуй повтори…
гул над железной крышей
качает фонари

из окна больницы вижу
угол дома где я жил
подойти к нему поближе
так уж вышло — нету сил
рос я домом не обижен
даже счастлив с мамой был

жили всяко и не всяко
бились с бытом — кто кого
на стене снаружи якорь
роста больше моего
он глядел на нас из круга
занимая весь этаж
без него мы как без друга
он — надежда символ наш
в доме жили корабелы
кораблями жил весь двор
одному служили делу
заводчанин военмор

ну а жили все в надежде
чуда ждали в решете
главным было как и прежде
выжить в нашей нищете
дом и якорь близко рядом
пересечь Большой проспект
но за садом за оградой
встали сорок с лишним лет
кто теперь там за стеною
там за якорем живет
я не знаю но не скрою
детства мне недостает

оттого окутан мраком
на больничной простыне
сплю и вижу в круге якорь
на седой уже стене…
я еще не всех оплакал —
тех кто помнил обо мне

говорит мне рыжий
стоя у колбас
раньше — ему ближе
лучше чем сейчас
я не соглашаюсь
ввязываюсь в спор
сам же удлиняю
зряшный разговор
понимаю — глупо
спорить с мужиком
если зло и тупо
он твердит о том
выжить мочи нету
пенсия мала
всех пора к ответу
вот и все дела
навострили лыжи
многие не зря…

не кори друг рыжий
ни других ни ся
можно было выжить
жить — было нельзя

одна-одинешенька в поле могила
один-одинешенек во поле крест
как же судьба сберегла сохранила
и защитила их — пашней окрест

холмик почти что сравнялся с землею
ржавой коростой покрылся металл
спит под плитой под зеленой травою
знатный когда-то арап-генерал
сбито и стерто нерусское имя
выкрошен сколот ненашенский лик
ратно служил он делами своими
стало быть ими и был он велик

время безбожья живых не щадило
должно ль безбожье щадить нам кресты
надо ль жалеть о церквях о могилах
если до неба пылают мосты
мало ль костей безымянных осталось
от азиатских степей до Балкан
а генерала могила — лишь малость
русской ментальности русский талан

голодные кони на войнах нередко
средь белых костей поедают траву
проросшую сквозь черепа наших предков
а конники спят перебиты во рву