Свежий Номер

№ 10 (84), 2011

Иные из тех, кто знал Федора Петровича Кулешова, полагали его редкостной скотиной. На то были причины. Главная из них его хобби, то есть пустое каждодневное времяпрепровождение. Вечерами он с восторгом предавался любимому занятию — строчил доносы на чиновных сослуживцев. Страсть эта была порождением стремления к порядку окрест себя, ибо проявлений хаоса он не выносил.
Федор Петрович был видным мужчиной лет сорока довольно высокого роста. Его выдающееся брюшко, покатые плечи и благородный профиль надменной физиономии пребывали в гармонии, создавая впечатление законченности замысла Творца. Вот только жидкие сизые волосы, едва прикрывающие желтоватую плешь, вызывали в тонких натурах чувство гадливости. Характер его был скроен обыкновенным образом. Он охотно гнул спину перед хамом в чине, но при этом требовал соответствующего отношения к себе от людишек помельче. Так ведут себя в учительской, врачебной средах и, конечно же, в чиновничестве. Можно сказать, что такие отношения меж людьми складываются повсеместно, но именно учитель, врач и всякий чиновник исхитрились сконструировать их наиболее выпукло.
Обычно ближе к полуночи Федор Петрович занимался делом. Он садился за стол, зажигал стеариновую свечу, макал перо в чернильницу и на грошовом клочке почтовой бумаги появлялись слова. Почерк сочинителя был мелок, быстр, неразборчив, и адресату приходилось прикладывать некоторые усилия, разбирая чернильные каракули. В эти минуты ему мнилось, что он вовсе не Федор Петрович, мелкий червь инвентаризационного ведомства, а барон из немцев рода каких-нибудь Келлеров. Он вдыхал ароматы расплавленного стеарина, и его фантазия рисовала изумительные проекты. Он писал начальству о непорядке, о врагах Отечества, то есть законченных прохвостах, делающих постыдные вопросы о «справедливости», «равенстве перед законом», «свободе», «братстве» и проч., одним словом тех, кто кричит: «Не хотим Царя другого, окромя Царя Небесного», и заканчивал как-нибудь так: «Я долго размышлял о судьбах Родины. Плодом моих дум явился проект, что я имею счастье представить Вашему вниманию. Мне необходимо, за казенный счет, отъехать в Англию, дабы исследовать нравственные причины благоденствия тамошнего края. Даст Бог, по моему возвращению, их удастся ввести, коли не во всей России, то в отдельных учреждениях, что непременно благотворно скажется на их деятельности…».
Но так он развлекал себя в былые времена. До той поры пока в его жизнь не вошла Вера Григорьевна, вульгарного вида бабенка лет 35-ти до последнего времени терпящая муку в Мелитополе. Случай привел ее в квартиру Кулешова, и она прижилась. С ее приходом куда-то подевались чернильница и стальное перо, пропала свеча с медным подсвечником, запропастилась почтовая бумага. Теперь вечерами Федор Петрович дремал у телевизора, мало заботясь о судьбах Отечества. В его жизни образовался глухой вакуум и смыслы, прежде наполнявшие его жизнь, улетучились.
Однажды в дневной сутолоке июля 2011 года он брел бесцельно по разгоряченному асфальту. Иногда он позволял себе предаться ничегонеделанию, благо теперешнее его служебное положение позволяло отвлечься от суеты. Тогда он шатался по московским улицам, изнуряя себя под палящим солнцем в надежде обрести душевное спокойствие. Было душно и люди, ослабленные жарой, стремились к прохладе. Кулешов тоже стремился, но планы его нарушил некий тип весьма неприятного вида. Он стоял на его пути и гаденько ухмылялся. Намерения его были не очевидны, и Федор Петрович инстинктивно поднял руки к груди. У типа была злобная физиономия. В старину, когда людей и их нравы наблюдал великий Пушкин А. С., русский человек обычно надсмехался над ближним, дабы скрыть недоброжелательность. Нынче соотечественник ведет себя открыто, ему не до смеха, он ненавидит, и ненависть эта проступает гипсовой маской на его равнодушном лице.
В эту минуту резко потемнело, в небе громыхнуло, и на раскаленный город хлынул тропический ливень. Кулешов юркнул в арку, где уже набилось порядочно народу.
— Это все американцы резвятся, атмосферу разогревают. Никак не угомонятся, пока не изведут нас, изверги, — послышалось в толпе.
— Это точно! — поддержал кто-то. — Второй год подряд травят нас, гады.
— В городе белок наплодилось, не к добру.
— И крыс!
— Да-а-а… — подытожил голос.
Тут к Кулешову пробрался тип с кривым лицом и прошипел:
— Зайдем ко мне, что ли…
Федор Петрович вдруг успокоился, обрел уверенность и кивнул в знак согласия. Через мгновение он под проливным дождем дикими прыжками кинулся к подъезду старого, обшарпанного, с почерневшей штукатуркой дома, в коем скрылся незнакомец. Квартира, куда завел его субъект, оказалась на первом этаже, и по пути к ней им никто не встретился. Кулешов осмотрелся в полумраке. Обычное жилище холостяка, захламленное всякой дрянью и неуютное. Его не удивили отклеивающееся обои, а за ними заплесневелый цемент сырых стен. Что-то подобное он и ожидал здесь увидеть, вот уж никак не накрахмаленные занавески и белоснежные простыни.
— Гостем будешь, — тип пододвинул табурет Кулешову. На кухне, где они обосновались, было особенно гадко, нехорошо пахло. На столе скопилось достаточное количество отвратительных остатков от прошлых трапез. Расчистив от них место, хозяин произвел ловкие пассы, и в его руке образовалась поллитровка. Молча плеснув водку в стаканы с остатками чая, он зловещим голосом, не сулящим доброго продолжения, осведомился:
— Ты почто Серегу порешил? — Хозяин выпил. Его тупое, лишенное выражения лицо вдруг сделалось надменным. Последние признаки мысли с него были стерты, но глаза погрустнели. Такие глаза можно видеть у необучаемого подростка, идиота или у животного в клетке. Казалось, в них отразилась в эту минуту вся глубина неопределенности, как у того быка перед бойней.
Водка в стакане Кулешова окрасилась в желтизну, чаинки всплыли на поверхность, беспорядочно кружась на взволнованной поверхности. Он наблюдал их какое-то время, пытаясь распознать смысл этого затейливого хоровода, после перевел взгляд на шелушащийся потолок. Белила местами осыпались, и теперь в образовавшихся пятнах угадывались выразительные лица. Воображение рисовало глуповатые рожицы доброжелательных толстяков, но возникали и тощие, горбатые фигуры с вороньими профилями. Последние казались зловещими, но кого они могли напугать? Федор Петрович улыбался. В эту минуту ему отчего-то было хорошо. Хорошо так, как это случалось прежде, когда он макал в чернила перо и слова с его кончика лились радостной песней. Только теперь было значительно лучше, чем в те минуты вдохновения. Его состояние было сродни припадку неожиданно накатившегося счастья.

В районном отделении полиции Муртаза Рахимов служил следователем без малого десяток лет. Чин он имел небольшой вследствие того, что мало смыслил в криминалистике. Но его терпели, во-первых, потому что наступило время людей несведущих, а во-вторых — он хорошо справлялся с делами-подставами, улучшая отчетность. Для этой цели у него имелись люди, всякий сброд, готовые оболгать невинного человека. Во все времена недостатка в негодяях готовых совершить подлость не ощущалось. Надо было убавить тех, кто поумнее — пожалуйста! Доброхот тут как тут, жмет на спусковой крючок, пишет бумагу на соседа, дает нужные показания. На выбор. Количество добровольных помощников в первое время службы поражало, но теперь, если следователь вдруг иногда встречал отпор, нежелание сотрудничать с ним, это удивляло еще больше.
Муртаза сидел в кабинете один, прочие сотрудники находились в отпусках, и с тоской взирал на папку с только что открытым делом.

«Заключение № 1210
Судебно-медицинского эксперта
«11» июля 2011 года в 13 час. 10 мин., при ясной погоде и достаточном освещении, по направлению следователя прокуратуры СЗАО г. Москвы Рашидовой М. И., от 11 июля 2011 года судебно-медицинский эксперт Киреев Е. Е., образование высшее медицинское, произвел судебно-медицинское исследование трупа гражданина Шаповалова С. Н., 50 лет.
При исследовании присутствовали лаборант Иванова М. И., санитар Яшкин В. М.
На разрешение экспертизы поставлены следующие вопросы:
1. Какова причина смерти…».
Вопросы Муртаза не любил и вникать в суть не стал. Ему очень не нравилось, отчего это прокурорская стерва Рашидова сплавила дело к ним, и надо же, так неудачно. Ведь по графику ему следовало быть еще с прошлой среды в отпуске, но разве откажешь начальнику отдела, если тому вдруг приспичило с красоткой Лариской из «Золотой Бухары» в Буэнос-Айрес махнуть. Эх!
«Шаповалов Сергей Николаевич работал монтажником связи спайщиком объединения «Стройспецсвязь», систематически употреблял алкоголь в значительных количествах, вел легкомысленный образ жизни. Вечером 10 июля он был обнаружен мертвым у себя в коммунальной квартире по адресу ул. Народного ополчения д. 20 кв. 235, висящим в петле из брючного ремня, закрепленным за дверную ручку. Дверь в комнату была заперта на ключ и открыта при помощи лома. Ключ от двери обнаружить не удалось. Соседи ничего определенного пояснить не смогли, так как в тот день поголовно были в сильном алкогольном опьянении и утверждают, что посторонних людей не видели.
Наружное исследование
Труп на исследование доставлен одетым».
Ну, это Муртазу вбило в ступор. Сатиновые трусы, джинсы, хлопчатобумажные носки разного цвета, футболка и все это сплошь в бесформенных кровяных помарках. Сочетание одно чего стоит: «кровяные помарки»! Далее, «труп мужчины, длина 196 см., возраст на вид 58-60 лет, рыхлого телосложения, плохого питания. Трупное окоченение умеренно выражено в группах мышц верхних конечностей, резко выражено в жевательной мускулатуре и в группах мышц нижних конечностей. Трупные пятна не обильные, бледно-фиолетового цвета и в виде отдельных островков располагаются сбоку туловища. Общий цвет кожных покровов мертвенно-бледный. В области грудной клетки наблюдаются колото-резанные ранения треугольной формы, предположительно нанесенные заточенным напильником».
Все! Хватит! Внутреннее исследование — это для простаков. Что там еще? Патологоанатомический диагноз? Замкнутая странгуляционная борозда на шее? Повреждение перикарда? Сквозное ранение стенки правого желудочка? Боже мой! Какой плов у Рустама в «Золотой Бухаре», а я торчу здесь и с этим шайтаном разбираюсь! Этот услужливый прохвост Рустам обещал какую-то Веру выписать — красавицу-хохлушку и вполне доступную. Где справедливость? А это что? Выводы? О, Аллах!
«Смерть гражданина Шаповалова Сергея Николаевича, 50 лет, насильственная и наступила от механической асфиксии, в результате сдавливания органов шеи петлей. Повреждения грудной клетки были крайне тяжелыми, но странгуляционная борозда прижизненного происхождения. Таким образом, убитый прежде был обездвижен ударами в грудь, а после, в бессознательном состоянии, повешен».
Дверь в кабинет Рахимова распахнулась, и дежурный весело сообщил:
— Везет тебе, Муртаза! На Расплетина в пятиэтажке жмурик обнаружился. Кажется, твой подопечный. Вилкой в шею закололи ценного кадра, душегубы!
Муртаза редко бывал в местах с убиенными человеками. Оттого, при виде трупа приткнувшегося в углу кухни, ему стало нехорошо. Зарезанный полусидел, привалившись к стене в большущей кровяной луже, голова его свисала набок, а из шеи, из сонной артерии торчала вилка. На кухне уже орудовал санитар Яшкин, действиями коего руководил эксперт Киреев. Следователь побледнел и вышел на лестничную площадку. Здесь ему встретился участковый.
— Убитый, некто Иванов Игорь Александрович, монтажник связи кабельщик объединения «Стройспецсвязь», 49-ти лет, ранее судим по статье 213, судом приговорен к 2-м годам, но почему-то условно. Статья за хулиганство, но натворил он тогда дел, будь здоров… Характеризуется по месту жительства крайне отрицательно: дебошир, пьяница и т. д. Опрос жильцов дома чего-либо существенного не выявил.
Почему-то условно. Еще бы, дело-то вел он — Рахимов, и выковал себе исправного помощника. Однако прослеживается закономерность. Идет планомерное уничтожение связистов из одного и того же объединения. Случайность? Надо же было этой Лариске начальника так охмурить! Вот он-то дока в этих логических умозаключениях.
В следующую минуту к ним присоединился санитар. Прикурив папиросу, он равнодушно сообщил:
— Шеф, глянь, чего нарыл, — в его ладони блеснула запонка. Зеленый квадратик, окаймленный золотой рамкой.

Федор Петрович Кулешов был человеком особого рода. У знающих его чиновников составилось о нем мнение, как не только о принадлежности оного к скотскому племени, но и весьма деятельном человеке. Ему многое было нипочем: стыд, чувство долга, Страшный Суд и т. д. В былое время он легко находил объяснение тому или иному мерзкому своему деянию, но происходящее теперь понять тщился. Казалось, что наконец-то ему удалось нащупать саму суть своего бытия. Вот он грешил эпистолярными изысками, и ему нравилось это занятие, что понятно — сделать гадость сослуживцу всякому доставит удовольствие, но тут пришло нечто новое, более сильное и труднообъяснимое. Час назад он тащился по улице развалиной, но теперь ему было легко. Будто бы кто-то всесильный вдохнул в него жизненных сил.
Вера Григорьевна слегка встревожилась, увидев Кулешова. Ей показалась подозрительной его веселость, но принюхавшись, она успокоилась. Ей было не очень приятно наблюдать Федора Петровича взбудораженным.
— Как обстановка? — прерывистым голосом поинтересовался Кулешов.
— Зинка Витренеко звала перекусить где-нибудь.
— В кафе?
— В «Золотую Бухару», — досадливо уточнила Вера Григорьевна, переживая сорвавшуюся интрижку.
Сама мысль о еде была отвратительна Кулешову в эту минуту. Его наполняла мощь жизненных сил. Она вливалась в него неудержимым потоком, и сдерживать ее с каждой минутой становилось все труднее.
— Я бы выпил чего-нибудь. Можно и в «Бухаре»… — Кулешову требовалось залить разрастающийся пожар в себе.
В полупустом зале заведения висела тяжелая атмосфера запахов кухни. Немногочисленные посетители возлежали на пуфиках за низкими столиками. Пол устилали пыльные синтетические ковры, по которым в носках сновали подавальщики блюд, наряженные в полосатые халаты и тюбетейки. На стенах — минареты, мулы, караваны верблюдов, бредущих в песках. По замыслу дизайнера посетитель должен был ощутить себя в сказочной Бухаре или ее окрестностях, где в полной мере можно насладиться свободой воли. В обстановке, когда за тобой не наблюдает государственный репрессивный аппарат и не требует от тебя исполнения всех этих занудных, терзающих душу предписаний: не плюй, не сори, веди себя прилично и т. д., Кулешов чувствовал себя прекрасно. Плавное, размеренное развитие азиатской цивилизации было по душе ему. Что проку во всех этих скачках Запада от одной формации к другой, если на выходе полная внутренняя несвобода? Нет, будущее за ней, за Азией с ее глубоким философским пониманием жизни — всякому знанию свое время. Ну, придумали бы двигатель внутреннего сгорания через тысячу лет, разве от этого как-то изменились бы плотские и прочие потребности? А ведь других смыслов нет, или они незначительны. С недавнего времени, как только пропала охота к доносительству, очень это устраивало Федора Петровича. Оттого он частенько заглядывал сюда, к льстивому Рустаму, окунуться в размеренное течение времени.
За одним из столов Вера Григорьевна заметила Зину и какого-то молодого человека азиатской внешности. Его долговязое, сутулое, узкогрудое тело было способно остудить непристойное желание даже у разгоряченной самки.
— А вот и Зиночка! — Обмен недоуменными взглядами меж подругами и молодым человеком не ускользнул от внимания Кулешова. В него вселилось радостное предчувствие того, что непременно случится. Ему захотелось отдалить надвигающееся событие, дабы в полной мере насладиться охватившими его ожиданиями.
Скучную церемонию знакомства быстро скрасила бутылка коньяку и манты. Были заданы вопросы и получены ответы: «Чем кормитесь?» — «Служу на ниве учета недвижимого. А вы?» — «И я служу, очищаю мир от скверны» — «Однако полезными делами мы занимаем себя» — «О да, полезнейшими!». В таком вот роде. Когда подали плов, Федор Петрович неожиданно предался воспоминаниям:
— В детстве, катаясь на коньках, я довольно сильно ушиб голову об лед. С той поры время от времени мною овладевает обострение слуха. Шумы, что в нормальном состоянии едва слышимы, внезапно становятся до жути ясными и громкими. Шевеление простыни, движения лапок мухи, ползущей по стеклу, кашель астматика из соседнего дома... все это походит на гром камнепада, шум водопада, грохот войны. Длится это недолго, всего несколько минут, но, знаете ли, оставляет неизгладимые впечатления. Мне иногда кажется, что я могу слышать, как атомы шелестят, когда бегут по электрическому проводу, какой звук издают при столкновениях…
Подруги переглянулись. Женщинам свойственно чувствовать опасность раньше. Природа наделила их интуицией, предчувствием надвигающихся катастроф. Вера Григорьевна собиралась уже вмешаться в разговор, рассказав дежурный анекдот, но на беду беседа мужчин продолжилась.
— Аномалии восприятия, — с видом знатока прокомментировал азиат. Его взгляд скользнул по Кулешову, и в его одежде ему показался какой-то непорядок. Правый рукав сорочки топорщился, в то время как левый был застегнут запонкой. Однако Федор Петрович этого не замечал или не придавал значения. — Вам бы хорошо показаться специалисту. Могу устроить в госпиталь МВД, здесь неподалеку.
— Аномалии? — задумчиво переспросил Кулешов. — Вам не приходилось переживать сон наяву? Все кажется сном. Бескрайнее пространство окружает вас, времени больше нет, мгновение длится нескончаемо. И вы совершенно одиноки в этом мире, где свет черен, а воздух наполнен ядами. Предметы, что окружают вас, теряют свою привычную геометрическую форму. Травинка кажется эвкалиптом, жилой дом спичечной коробкой. И это аномалии? А, может, это нечто иное, что не поддается разуму психиатра госпиталя МВД?
Федор Петрович машинально взял вилку и сосредоточился на ее кончиках зубьев. Затем он потрогал их подушечкой среднего пальца левой руки, и счастливая улыбка растянула его губы, до сей минуты изогнутые в презрительной ухмылке.