Свежий Номер

№ 7 (81), 2011

Однажды утром, чуть больше года назад, мне позвонила Люба, мой друг, и пригласила на поэтический вечер.
— А где он будет проходить? — спросил я.
— В театре. Непременно приходи, — сказала она, — на самом деле это презентация! Мы с Олей выпустили диск с нашими стихами. Запомни адрес: улица Жака Дюкло, дом шесть, станция метро «Политехническая».
«Жак Дюкло, Жак Дюкло… Кто это? А! Коммунист! — усмехнулся я. Верный сын французского народа, как писали когда-то». Я вспомнил газету «Юманите», веселые приключения Пифа и еще скульптуру в парке Победы — «Подвиг Раймонды Дьен в борьбе за мир».
Часов в семь вечера я вышел на улицу на станции метро «Политехническая». Разузнав дорогу у прохожих и проплутав минут двадцать, я оказался у пятиэтажного серого жилого дома, на первом этаже которого когда-то, видимо, был магазин. У пустых, пыльных витрин, рядом с распахнутой настежь дверью, я увидел двух поэтов с пластиковыми стаканчиками в руках. Это были мои друзья — Сева Гуревич и Андрей Чивиков. Я подошел и поздоровался.
— Что пьете? — поинтересовался я.
— Коньяк! — ответили они.
— А что за театр здесь?
— Я, честно говоря, так и не понял, — нехотя сказал Чивиков. — Театр какой-то хотят строить! Блажь на них нашла!
— На кого нашла блажь?
— На Олю и Любу, — нахмурился Сева. — Пойди, сам у них обо всем спроси!
Я вошел в довольно большой слабоосвещенный зал без мебели с неоштукатуренными кирпичными стенами и высоким, давно не беленым, грязным потолком. В нем было человек тридцать или сорок гостей, которые разговаривали, выпивали и закусывали. В глубине зала я увидел Любу. Она была в длинном, смело декольтированном платье, плотно облегающем ее стройную фигуру. Справа и слева от нее стояли красивые молодые мужчины — Гоша и Глеб. Они втроем что-то оживленно обсуждали.
— Ты как всегда опоздал, — с упреком сказала Люба, обнимая меня.
— Прости, но я долго не мог вас найти. Что здесь происходит?
— Презентация! — весело ответил Глеб, пожимая мне руку.
— Это я понял. Я про театр. Что вы задумали?
— Слушай, Саша, у нас сейчас важный разговор, — строго сказала Люба. — Я позову Олю, и она тебе все объяснит.
Через минуту подошла Оля. Она взяла меня под руку и отвела в сторону.
— Оля, что вы затеяли? — спросил я.
— Мы хотим построить театр, — спокойно ответила она, — кукольный театр для детей, но не простой, а интеграционный.
— А что это значит — «интеграционный»?
— Интеграционный — это значит, что в нашем театре будет удобно всем детям: и здоровым, и больным — инвалидам, но я это слово не люблю. Представь себе — дети придут в наш театр, а в нем все для них приспособлено: есть и пандусы для инвалидных колясок, и специальные туалеты, а вместо обычных неудобных кресел — мешки, набитые опилками — такие удобные пуфики.
«Какие пуфики?» — растерянно подумал я.
— Так вот, — увлеченно продолжала она, — в нашем театре все — и спектакли, и сама его атмосфера будут способствовать взаимопониманию между детьми здоровыми и детьми с ограниченными возможностями — они будут вместе, понимаешь? Поэтому наш театр — интеграционный!
Она водила меня по залу, и, прочерчивая ладонью воздух, рассказывала:
— Здесь у нас будет аппаратная, вот до сих пор — зрительный зал, а здесь небольшая, но уютная гримерная. Мы уже все продумали, Саша!
— Идея у вас хорошая, — сказал я. — А где вы возьмете деньги?
— Мы будем продавать диск с нашими стихами.
— Этого не хватит, — заметил я.
— Я тоже думаю, что не хватит, поэтому мы решили просить денег у фирм и хороших людей.
— Кто же вам поверит?! — удивился я.
— А почему не поверят? — в свою очередь удивилась Оля. — Мы же будем давать отчет за каждый потраченный рубль! Ты думаешь... у нас не получится?
— Не знаю.
Я пожелал ей удачи, купил диск и вышел на улицу. У дороги я остановился и оглянулся. На крыльцо вышла Люба, достала тонкую сигарету и закурила, глядя в сторону недалекого озера. И я печально подумал:
«Что могут, что умеют делать эти две утонченные, изнеженные поэтессы, избалованные славой и мужским вниманием? Писать стихи об одиночестве и любви? Дурочки блаженные. Какой театр? У них ничего не получится!».
Ко мне подошел Сева. Лицо у него было мрачное.
— Жаль девчонок. Ничего у них не получится, — сказал он и протянул мне фляжку с коньяком.

Примерно через год мне позвонила Люба и пригласила на открытие театра.
— Непременно приходи! — сказала она. — Ты помнишь наш адрес? Улица Жака Дюкло, дом шесть. И возьми с собой сменную обувь!
Часов в семь вечера я вышел на улицу на станции метро «Политехническая». Я дошел до перекрестка и свернул налево, но метров через двести понял, что нужно было свернуть направо. Я вернулся обратно, свернул направо и через пять минут оказался у знакомого пятиэтажного дома. У новых, распахнутых настежь дверей я увидел моих друзей. Это были поэты Андрей Чивиков и Сева Гуревич. В руках у них были пластиковые стаканчики.
— Что пьете? — вежливо спросил я.
— Коньяк! — меланхолично ответили они.
— А что за театр построили?
— Хороший театр, — ответил Чивиков. — Я, честно говоря, думал, что у них ничего не получится!
— Я тоже думал, что не получится, — задумчиво сказал Сева. — Зайди, сам все увидишь!
Я вошел в фойе, и ко мне подошла Люба.
— Саша, ты опять опоздал! — весело сказала она, обнимая меня.
— Прости, Люба! Я заблудился!
— Сменку принес?
— Что?
— Сменную обувь. Я же тебе говорила!
— Забыл!
— Ладно, — улыбнулась она, — тогда надевай бахилы!
— А куда мне идти?
— Прямо и направо. У нас, Саша, театр маленький. Не заблудишься!
Я прошел через фойе и оказался в небольшом, уютном кафе, в котором было много гостей. За барной стойкой я увидел Олю. Она приветливо помахала мне рукой. Я отодвинул черную портьеру и очутился в зрительном зале. Маленькая сцена была ярко освещена прожекторами. Вместо кресел стояли разноцветные мешки, на которых сидели люди. Кто-то тихо играл на гитаре.
— Пуфики! — изумленно прошептал я и вернулся в кафе.
Я подошел к Оле.
— Оля, покажи мне театр! — попросил я.
— А что ты хочешь увидеть?
— Все!
— Извини, но мне сейчас некогда проводить экскурсию. Ты же видишь, сколько у нас гостей! Гоша, — обратилась она к молодому красивому брюнету, стоящему рядом с ней, — покажи, пожалуйста, Саше театр.
Мы с Гошей прошли через фойе и по лестнице спустились в подвал. Я увидел удобный репетиционный зал, комнату отдыха для актеров и помещение для администрации театра. Потом мы снова поднялись наверх, и я внимательно осмотрел фойе, пандусы, гардеробную и туалеты.
— Как у вас все здесь основательно и добротно сделано! И с каким вкусом! Интересно, Гоша, как вам это удалось? Вы, наверное, нанимали модных дизайнеров и опытных рабочих?
— Нет, — ответил он, — в этом театре мы все сделали своими руками. Этот гардероб, например, «варил» лично я. Вы даже себе не представляете, Саша, какое сварка интересное дело!
— Скажите, Гоша, а что делала Любочка?
— Любочка? — мечтательно сказал Гоша, и так улыбнулся, что я подумал, что он, возможно, как и многие поэты, тайно в нее влюблен. Но тут же его лицо опять стало серьезным.
— Может быть, вы думаете, что Оля и Люба — белоручки? — прямо спросил он.
Я смутился.
— Поверьте, это совсем не так! Они никакой работы не боятся! Смотрите: вот эту стену красила Оля, а эту — Люба. Но самая главная их заслуга не в этом. Хотя наш театр совсем маленький, в нем всего пятьдесят мест, денег, вырученных от продажи диска, конечно, не хватило. Люба и Оля привлекли внимание многих людей к нашему проекту, они убедили их, что такой театр нужен. И помогали нам не только деньгами, но и стройматериалами и мебелью. Пойдемте со мной, я вам еще кое-что покажу!
Гоша открыл какую-то дверь, и мы, пройдя гримерную, попали в зрительный зал, а оттуда по ступенькам поднялись в аппаратную.
— Здесь у нас первоклассное оборудование! — с гордостью сказал Гоша, показывая мне непонятные приборы и пульты. — Любой театр позавидует!
— Послушайте, Гоша, а актеры? — спросил я. — Откуда они? Наверное, какая-нибудь самодеятельность?
— Что вы, Саша? Все наши кукловоды — выпускники Театральной академии!
Он взглянул на часы.
— Сейчас сюда придет Глеб. Пройдите в зал, через несколько минут начнется спектакль. Надеюсь, он вам понравится!
Я удобно устроился на пуфике, и меня, совсем уже взрослого человека, увиденное представление рассмешило и растрогало.
Когда я возвращался домой, было уже темно. Фонарь на перекрестке высветил на стене табличку с названием улицы — «Жака Дюкло». Я снова вспомнил этого давно умершего партийного функционера и вспомнил снова Раймонду Дьен и памятник ей у озера в парке Победы. Он изображает девушку, которая лежит на рельсах и машет перед собой платочком. В народе этот памятник назвали смешно: «Чьи трусики?»
«Но если по правде, по-честному, — подумал я, — какая она была смелая — эта Раймонда! Лечь на рельсы! Нет, я бы так не смог! Пусть она остановила поезд с танками только на семь или восемь часов, но возможно она спасла десятки, а, может, и сотни жизней! — А в наше время, — размышлял я, — в нашей стране, два смелых русских поэта и их друзья, не взирая на кризис, на мрачные, пугающие предсказания каких-то индейцев, построили театр, настоящий театр, театр для детей, а значит — для будущего. Днем в нем будут идти спектакли, а по вечерам читать стихи. И на мой взляд, это тоже подвиг, и, может, даже не меньший, чем подвиг отважной, прославленной когда-то француженки в борьбе за мир».

Вообще-то Оля была совершенно нормальной девушкой, только рост у нее был очень маленький, примерно метр пятьдесят, а, может, и меньше. Я не помню, как с ней познакомился, но помню, как сидел на ступеньках в коридоре, где все обычно курили, а она села рядом и достала из сумки сигарету.
— Выбрось свой «Космос», Саша, — сказала она, — у меня — «Мальборо»!
— Настоящее?
— Настоящее!
— Дай посмотреть. Хорошо пахнет! А где ты взяла?
— Подруга угостила, у нее отец моряк.
— Оставишь затянуться?
— Покурим вместе… Знаешь, у нас на библиотечном многие считают тебя идиотом.
— Правда?
— Да, Саша. Но я так не думаю.
— Слушай, Оля, а, может, погуляем? — предложил я, взглянув на часы. — Сейчас половина одиннадцатого. Хорошее время для прогулки. Мне одному скучно!
— А лекции? — улыбнулась Оля.
— Да ну их, — улыбнулся я.
Мы докурили сигарету и вышли на улицу.
Так мы стали с ней гулять два, а иногда три раза в неделю. Мы встречались утром у дома с тремя грациями, где находился библиотечный факультет, и шли на Марсово поле.
— Мне осталось учиться три месяца, — говорила она, — у меня папа учитель, а мама библиотекарь. Ее все знают. К тому же я маленькая, и меня пожалеют. А как ты будешь сдавать сессию — я не понимаю!
— Я тоже не понимаю! — отвечал я легкомысленно и пожимал плечами.
Мы пересекали Марсово поле, и, миновав Летний сад, шли по улице Пестеля до Моховой, а потом, свернув на Моховую и оставив позади церковь Симеона и Анны и угловой дом, на стене которого было написано: «Жан Татлян “Мост любви”», переходили дорогу и оказывались в кафе «Воды Лагидзе». Утреннее солнце празднично освещало треугольные колбы с разноцветными сиропами и картины, развешанные на стенах. На них были изображены горы, беспечные пирующие грузины в национальных костюмах и юные, волоокие грузинки с кувшинами. Мы ели горячие лепешки с сыром, запивая их газированной холодной водой. Ей нравилась с вишневым сиропом, а я предпочитал лимонную воду. Оля рассказала мне, что у родителей она одна, что ни в какую компанию ее не принимают, наверное, из-за маленького роста, а подруг у нее только две, но обе хорошие. Она часто улыбалась, никогда не жаловалась, смеялась над чудаками-преподавателями и жалела только о том, что ей в свое время не хватило одного балла, чтобы поступить в университет.
— Слушай, Саша, — сказала она однажды, — а почему бы тебе на мне не жениться?
— Жениться? Зачем?
— Как зачем? Я тебе еврейских детей рожу, — улыбнулась она. — Ты не смотри, что я маленькая, я могу! Разве ты не хочешь иметь еврейских детей?
— Еврейские дети — это неплохо... А скажи мне, ты умеешь готовить «гифилтэ фиш»? — строго спросил я.
— Что это?
— Фаршированную рыбу.
— Нет, не умею, — честно призналась она.
— Вот видишь! Как же я на тебе женюсь?
— Я позвоню бабушке, — расстроилась Оля, — может быть, она знает, как
приготовить такую рыбу!
Иногда мы заходили в маленькое бистро на Малой Садовой и там постоянно встречали небольшую компанию молодых мужчин и женщин. Они всегда что-то оживленно обсуждали и часто о чем-то спорили. Двое из этой компании мне особенно нравились: девушка лет двадцати семи, с черными, страстными цыганскими глазами и восхитительной фигурой, и парень лет тридцати, в очках, высокий, чернобородый и слегка сутулый.
— Кто эти красивые люди? — спросил я как-то у Оли, кивнув в их сторону. — Ты их случайно не знаешь?
— Знаю, — ответила Оля, с беспокойством глядя на меня, — эту девушку зовут Инга. Она работает в Пушкинском доме, я там была на экскурсии и видела ее, а парня зовут Валера, фамилия его на «ша», но я забыла, говорят, он страшно умный и очень начитанный!
— Интересно, о чем они говорят?
— Наверное, о политике, — предположила Оля. — Сейчас все о политике говорят!
— Мне кажется, Оля, ты ошибаешься, — возразил я. — Красивые люди о политике не говорят, они говорят о поэзии!
Вдруг Инга и Валера о чем-то громко заспорили, не соглашаясь друг с другом, и до нас донеслось:
— Введенский… потец…
— Ты слышала, Оля? Я был прав. Они говорят о поэзии! Я пойду и познакомлюсь с ними!
— Не надо, Саша! Не ходи!— удержала меня Оля. — Куда ты? Это же интеллектуалы!
Она схватила меня за руку и почти насильно усадила обратно на стул.
— Ты что, забыл, где учишься? Ты для них «кулек», «крупа», «бордель пани Крупской»! Они только посмеются над тобой, если вообще будут разговаривать!
— А почему ты так думаешь?
— Потому что все нормальные люди оканчивают университет, а в культуре и в профсоюзах учатся одни неудачники! К тому же ты не из Питера! Слушай, эти ребята очень заносчивые, они тебя в свою компанию не возьмут!
— Но я тоже хочу вести тонкие разговоры о русской литературе!
— Саша, не нужно тебе к ним, — уговаривала меня Оля, — у тебя же есть хорошие друзья — Сережа и Виталик по кличке Билл. Давай пойдем в «Луну» на Желябова, они уже наверняка там. Поговоришь о поэзии и выпьешь водки. Я бы тоже с ними пообщалась, но они смотрят на меня сверху вниз и только смеются.
— Мои друзья — хорошие люди, — ответил я искренно, — но мне с ними скучно. Понимаешь, Оля, о чем бы мы ни заговорили — о поэзии, о Полтавском сражении, или о женщинах, — все наши разговоры почему-то заканчиваются одним и тем же — масонами, тайным правительством и ролью евреев в русском революционном движении! Ладно, пойдем в «Луну». А с этими интеллектуалами я все равно когда-нибудь познакомлюсь!
Прошло два месяца, и в начале апреля, когда мы прогуливались по набережной Фонтанки, Оля, взяв меня под руку, сказала:
— Саша, а я о тебе кое-что знаю!
— Что же ты знаешь?
— А то, что ты работаешь в Эрмитаже дворником! Мне Димка Афанасьев рассказал. И ты об этом все время молчал! — упрекнула она. — Это же так интересно!
— Что ж в этом интересного? Я же дворником работаю, а не искусствоведом! А что ты еще знаешь? — снова спросил я.
— Я знаю, что в Эрмитаже, в подвале, есть маленькая, уютная дворницкая. Вы там с Димой водку пьете. Как бы я хотела туда попасть! — вздохнула она.
— Но это глупо! — воскликнул я сердито. — Что там делать? Лучше пойдем в Эрмитаж!
— Саша, я не хочу в Эрмитаж! Я там была тысячу раз, а в дворницкой — ни разу!
— Хорошо, — смягчился я, — давай пойдем сначала в Эрмитаж и я тебе покажу свою любимую картину, а потом спустимся в дворницкую и попьем чаю с сушками. Ну, ты же водку не пьешь?
— Нет, не пью, — ответила Оля. — А когда пойдем?
— Может, в пятницу? Встретимся в четыре у атлантов. Я проведу тебя через служебный вход.
Через два дня я шел по Халтурина к Дворцовой площади, направляясь к месту встречи. На углу, у магазина я увидел своих друзей — Сережу и Виталика.
— Саня, пойдем с нами! — предложил Сережа. — Билл получил большой заказ и решил проставиться!
Радостно улыбаясь, он вытащил из сумки большую бутылку спирта «Рояль» и повертел ею в воздухе.
— Пойдем, Либуркин, не пожалеешь! — подтвердил Виталик. — Будет весело! Сейчас девчонки с третьего курса подойдут. Ты их знаешь. Ирка и Наташка обещали, что разденутся топлес и будут танцевать.
— А к кому вы идете?
— Да ни к кому. Здесь будем, в парадняке на набережной. Там тепло и подоконники широкие.
— Нет, ребята, сегодня не могу. У меня встреча!
— Оставь его, Билл, — сказал, ухмыляясь, Сережа. — Он, наверное, к Оле идет на свидание!
Они переглянулись, расхохотались и зашли в магазин.
«Отчего они смеются? Дураки!» — подумал я, покраснев.
Когда я подходил к атлантам, я еще издалека увидел, что Оля уже ждет меня, оглядываясь по сторонам и поглядывая на часы.
— Привет! — сказал я. — Ну, что? Пойдем?
— Пойдем, — ответила она и улыбнулась.
Мы прошли вдоль Зимней канавки до угла здания, а потом свернули налево и скоро оказались у служебного входа. Я показал пропуск молодому милиционеру. Он взглянул на пропуск, потом на Олю, усмехнулся, быстро мне подмигнул и пропустил нас в музей, не задавая вопросов.
 «Отчего они смеются? — думал я, поднимаясь с Олей по узкой винтовой лестнице. — Ребята, и этот милиционер?».
Мы миновали ряд сверкающих залов, и я подвел девушку к моей любимой картине «Дуэль после маскарада», а сам отошел к окну, чтобы ей не мешать, и стал смотреть на Неву и на золотого ангела на шпиле Петропавловки. Минут через пять я подошел к Оле и дотронулся до ее руки.
— Тебе нравится картина? — спросил я.
— Да, только она очень грустная.
Мы вернулись обратно к винтовой лестнице и спустились в подвал. Я достал ключ, открыл дверь и вошел с Олей в дворницкую — небольшое помещение с низким, покрытым паутиной потолком и маленьким окном с железной решеткой.
Пригласив Олю сесть на кушетку, я включил настольную лампу, согрел кипятильником воду и приготовил чай, а потом выложил на тарелку сушки, сел напротив и придвинул ей стакан.
— Ну, как тебе здесь? — спросил я.
— Здесь тихо и хорошо, — ответила Оля, — только немного душно.
Она отодвинула стакан, расстегнула верхние пуговицы на блузке и пристально посмотрела на меня. Я, не задумываясь, погасил свет, сел рядом с ней на кушетку, и мы стали целоваться. Я раздевал ее, удивляясь тому, как она хороша, наклонился, чтобы снять ботинки — и похолодел.
«А что, если она девственница... Нет! Ни за что! Она же еще привяжется!».
Я с опаской взглянул на белевшее в полутьме девичье тело и быстро пересел на стул.
— Сашенька, где ты? Иди же ко мне, — тихо позвала Оля.
«Что же теперь делать?!» — растерянно подумал я, и вдруг вспомнил об Иисусе.
— Послушай, Оля, — сказал я, волнуясь, — через две недели мне исполнится тридцать три года. Пойми — это особый возраст. Это возраст Христа! Это время духовного становления! Ты очень хорошая, но мне нельзя — я не могу идти на поводу у своей чувственности!
— Ох, Саша! Ты, кажется, и в самом деле идиот! Включи свет, я ничего не вижу!
Она быстро оделась и сказала, не глядя на меня:
— Я хочу выйти отсюда!
До самого лета я Олю больше не видел и не встречал. Я вообще перестал ходить на лекции, а она, наверное, писала дипломную и готовилась к экзаменам. А летом, в июле, я стоял у моста с крылатыми львами, на канале Грибоедова, и ждал своего товарища. Прошло полчаса, а товарища все не было.
«Видимо он не придет!» — решил я и собрался уже уходить. Неожиданно кто-то взял меня за руку. Это была Оля. Она явно обрадовалась мне.
— Я собиралась тебе звонить, но чувствовала, что мы встретимся. Пойдем пить кофе! — предложила она.
— А куда?
— К нам в финэк. Я тут работаю в библиотеке.
По дороге в буфет, и потом, когда мы пили кофе, Оля рассказала, что хорошо сдала выпускные экзамены, что работа ей нравится, и что она когда-нибудь, а, может, даже и очень скоро станет старшим библиографом.
— Послушай, Сашенька, — сказала она, перед тем как мы расстались, — приезжай ко мне на Васильевский. Родители в четверг уезжают на дачу. Их не будет целых четыре дня! Представляешь, вся трехкомнатная квартира будет в нашем распоряжении! Приезжай! А я тебе вина куплю. Я знаю, ты любишь красное!
Я пообещал, что позвоню и приеду, но не приехал и даже не позвонил.
Зимой мое положение в институте стало совсем шатким, я был первым кандидатом на отчисление, мне нужно было быстро написать курсовую работу, а как ее написать — я не знал.
«Позвоню Оле, — решил я, — она мне обязательно поможет. Мы снова пойдем в «Воды Лагидзе», а потом посидим в каком-нибудь кафе. А что? Ведь было не плохо!».
Я позвонил ей домой из автомата.
— Але… Вам кого? — спросил хрипловатый мужской голос.
— Простите, а можно позвать Олю к телефону?
— Ее нет, она умерла. Три недели назад мы ее похоронили.
— Как?!
— А вот так! — резко ответил голос. — Ее сбил грузовик на Большом проспекте.
— Извините, — сказал я тихо.
— Постойте! Подождите… Как вас зовут?
— Меня зовут Саша, мы с Олей учились вместе в институте.
— Слушайте, Саша, вы помните? Она же была совсем маленькая!
— Конечно, помню! — ответил я и, вежливо извинившись, повесил трубку.