Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерАлександр КОРМАШОВ
С ТЕХ ПОР
* * * А. А.
Попрощалась — и все, мол, конец тусы,
зря от счастья была ошалелой… Я на правую руку надел часы, что всегда носил лишь на левой. Выпил кофе, ну все, горький опыт испит. Сам хотел, но и ты так хотела. Лишь постель, как в конверте помятом, хранит жгучий волос и запах тела. Смерть напрасна в стихах. В них никто не умрет. Легкий пафос хорош для пародий. Этим вечером вновь соберется народ, будет жарит шашлык на природе. Млечный путь в темноте, словно спальный район, где летают одни мышелеты, где из тысяч окон лишь в одном растворен желтый свет да и синее что-то. * * *
Задурманена, задремучена,
вперемешку береза с осиною. Не приманена, не приручена, смотрит из лесу мордой лосиною. Разодетая, неодетая, в час печали усыпана хвоею. Невоспетая, неотпетая, только ах, только ох, только ой-ё-ё. Там потравлена, тут поржавлена, на большие дела занаряжена. То бела с утра, закуржавлена, то в зарю на закате окрашена. Всем достанется и останется, всем дана и ни разу не отдана. Раздается вширь, но не тянется, вдаль уходит, но вот она, вот она. Что посеяно — не посеется, не забудется, всуе не вспомнится. Кто умрет, лишь иначе поселится. Что пройдет, лишь полнее восполнится. * * *
А. Н.
Мы с ним рыбачили на Воложке,
на Старой Волге, в тех местах, где наловиться можно вволюшку, уж и на совесть и на страх. Где по утрам зубами клацали, а днем пеклись, как беляши, когда сомы с тюленьей грацией тянули в ямы и в корши*. А ночью чай с густой заваркою, сверчком кричащий козодой, и Млечный путь — высокой аркою над бездыханною водой. Сейчас и вспомнить не получится, кем было сказано в тиши, что жизнь — лишь скромная попутчица надмирной странницы души. Что жизнь душе необязательна, что этот весь земной простор та пролетает по касательной, как рикошетом метеор. Но жизнь с того и разгорается, что верит в тот мелькнувший хвост, пока сама не наиграется с золою от сверхновых звезд. Пока за ней все пострадавшие от нулевых и прочих сумм не обретут в себе бесстрашие сказать non fui – fui – sum.** Мы с ним рыбачили на Воложке, где знали каждый поворот. Нам комары попили кровушки на сто и двести лет вперед. Мы тоже не были непьющими, но знали и иной родник... — в квартире с головами щучьими на книжных полках среди книг. Где за окном лишь ТЭЦ с градирнею да трасса с фурами вдали, где пронеслась душа надмирная и что-то забрала с Земли. ______________
* Корши — коряги. ** non fui – fui – sum – sum (лат.) — не был – был – есть * * *
Осень — долгое терпенье,
лету кроткое «пока». Пролетели в мыльной пене кучевые облака. И уже мочалкой тучи, солнце, что сухой репей. Жизнь цепляется за лучик — на, держи его скорей! Осень-жизнь совсем не опыт, лишь готовность ко всему. Зря никто не поторопит эту зимушку-зиму. Но грибы все солонее, и капуста все кислей. Лишь немного зеленеет из-под снега клин полей... И — вот белый клин озимый. Небо движется вдали. И дома уходят в зиму, словно в море корабли. * * *
Заела повседневщина,
с прижизненностью швах, и тут зима, как женщина, вся в белых кружевах. Вся в белом-белом свадебном, невеста и вдова, не знаешь, что ей надобно, какие ждет слова. Немы от удивления опушки и луга, седого убеления лохматые стога. Но средь оцепенения вдруг радость для ушей — как стук сердцебиения на кухне стук ножей. А это значит праздники, а это значит жить. Хорош вам, сладострастники, былое ворошить! Когда зима, как женщина, раскинулась, бела, вся ваша достоевщина была-была, сплыла. * * *
Зимою надо жить в Гоа,
имея статус иностранца, ходить, как белый буржуа, в одной футболке, шортах, сланцах. Днем много плавать, пиво пить в объятьях солнца шестируких и к ночи в город выходить пускай не в смокинге, но в брюках. А утром вновь увидеть свет в глазах единственно любимой, и пусть работу интернет шлет только почтой голубиной! Вот так и надо жить зимой в краю чарующе знакомом и в марте как-нибудь домой лететь, затарясь черным ромом. А после вспоминать Гоа и не бухтеть, что жизнь тупая… Бормочут куры «пуркуа», по снегу чинно выступая. ТИПА ПОЭМА
1
Если есть на свете ангел типа в жизни, не в кино, прорицательнице Ванге он известен был давно. Но она об этом либо промолчала вообще, либо ангел — это глыба, в смысле, человечище. Лично мне встречался ангел из ЦК ВЛКСМ. Я общался с ней в Паланге за бурбоном «Дядя Сэм». Я ходил с ней, как Ромео, хоть признав не без тоски: государство охромело идеологически. В смысле, гонорар на бочку — и несись душа в райком! Путешествие в Опочку, фортепьяно вечерком. Хулиганские частушки, пьяный Гена-крокодил, лишь поэт рязанский Пушкин чистым Гоголем ходил. Но с тех пор я стал прямее, православный человек, и в походы на ромеев не хожу, как князь Олег. Каждый божий свет-денечек выхожу колоть дрова. Пролетит по небу летчик, вмиг прикину — ан их два. Пробежит собачья свадьба, вслед кобель едва живой, тут же думаю: позвать бы в гости Игоря с женой. За стеной скребут две мышки, спят две щучки подо льдом. В лунку сразу две мормышки опускаю с мотылем. В поле трактор на запчасти, снег лежит аж с Покрова… Сдохнуть без Советской власти! И опять колоть дрова. 2 Славно, поработав справно, выпить правильной воды и над пищей православной совершить обряд еды. То же и с духовной пищей. Только тут обряд важней, чтоб сказать бумаге писчей всё, что думаешь о ней. Чтоб пригладить попригоже ворох слов от «я» до «ё», всё, что прожито, итожа; в общем, планов громадьё. Каждый текст зовет к ответу, но душа опять в тоске, потому что главной нету буквы в русском языке. А без этой главной буквы, переплетчицы сердец, все выходит типа клюквы — «рубль», «дебилы» и «песец». 3 Коммунальные тарифы задолбали пол-Земли. Приутихли Тенерифе, Доминика и Бали. Позабылись все словечки что Ченнаи, что Мадрас. Покупаешь к русской печке электрический матрас. А еще микроволновку и ту штуку, где фритюр, и кидаешь всё в кладовку, вообще, какой-то сюр. Видно, жить нам было скучно, а ковид… ну что ковид? Где ковидно, там фейсбучно, где фейсбучно… — без обид. Знает лишь земля сырая то, что жизнь бежит бегом. Выползаю из сарая с пустотелым чурбаком. Не в кадушку, не в подсвечник и не в финскую свечу, в буратиновый скворечник превратить его хочу. Чтоб сидел, как Буратино, на березе, будто врос, и законам карантина он показывал бы нос. И улыбкой озаренный, он смотрел бы каждый час, где он там, «ниссан» зеленый — для апреля в самый раз. А пока ж играет в жмурки с солнцем месяц-колотун, и березовые чурки гулко тюкает колун. Да еще, такой мерзавец, сверхнахальства фенотип, в огороде скачет заяц и чихает, типа грипп. Да еще дремуч, как леший, бородат, как Бармалей, местный лось кустами чешет; и не знаешь, что милей: застрелиться из травмата или вечером с вином начитаться Дюрренмата и заснуть угрюмым сном. 4 Индекс счастья тупо вырос, значит, доллар упадет. На планете хроновирус время жрет который год. Хроновирусные ушки из будильника торчат. В понедельник из царь-пушки не разбудишь их, сурчат. Слава богу, что сегодня календарная зима. Говорят, что время — сводня, вот и сводит всех с ума. Умер друг, а те далече. Телек тошен. Текст мельчит. Мир увечен. Рим извечен. Путин правит. Бог молчит. 5 Ничего нет постоянней, чем «возьми да напиши». В непонятном состоянье остается крик души. То картошечки отваришь, то селедку чистить влом, то звонит с утра товарищ, приглашает в Шефский дом. Дом, конечно, очень шефский, был запал, да весь потух. И что делать? Чернышевский к слову «явка» сам был глух. Жаль, собраньем не восполнишь многих, спящих пятым сном. Веру Павловну тут вспомнишь в ожиданьи «помянем». Верапална, Верапална по-учительски права. Там, где надо, жжет напалмом за мудреные слова. «Кто мудрен-то, Верапална?» «Кто с капустой в бороде! Кто гундит высокопарно о писательском труде. Труд твой лишь в руке синица, а поэзия — журавль!.. Кстати, кто тут на страницах заиндей и закуржавль?» Кто да кто? Гонцы непрухи. К этим двум я сам суров. Сам твержу им: «Вы же духи из заснеженных миров. Не про вас подснежник вылез, чтобы встретиться с весной… Впрочем, что я с вами, вы из сказки ненаписанной». 6 Нет, за что мне, спросишь, ноша, эта ноша-дребедень? Утром сызнова проснешься, а уже чего-то день. И молчишь весь день, и ходишь, шаг бездомен, мир безугл, в сердце гул, в дыханьи «одышь» — то, чего не знает гугл. Но молчать гораздо лучше, чем вздыхать на склоне дня, ангел мой (вздыхал-то Тютчев) типа слышишь ли меня? Сё смиренье. Лишь две страсти «испытай» и «не греши», рвут, как прежде, на две части плоть и кровь земной души. Что тут скажешь? Круг кавказский. Вновь молчишь смирней овцы, как вдруг скрипнет снег из сказки и речёт так четко: «Рцы!» 7 Снег скрипит, сухой с морозца: рцы да рцы, да рцы, да рцы. С февралем шел март бороться, да умаялись борцы. К счастью, день уже длиннее, солнце всмак целует в лоб, и все тверже леденеет у крыльца глухой сугроб. И лыжня вся заскорузла, провалились желоба, будто два речные русла; вместе в старость их судьба. В поле цвета мешковины уж проталины вот-вот, но мороз сковал машины, и колеса вмерзли в лед. Круто сел аккумулятор, сдох железный организм. Кому татор, кому лятор, всем — огущим пару клизм! Кто ругается, кто лает, кто цисгендерен, кто — фрик. Недотыкомка хиляет, потому что недотык. Все мудрей и злободневней выраженья русских баб. Хорошо зимой в деревне! Не уехал никогда б. 8 Если есть на свете праздник, он бывает лишь весной — в час, когда в лесной заказник льется солнце, прямо зной. В час, когда в мгновенье сжатом вдруг вспоешь, как певчий дрозд, всем нутром, где каждый атом унаследован от звезд. Все искрит, и плоть, и кости, бродит химия, аж дрожь! Пусть те звезды на погосте, но ведь ты еще живешь. Жизнь не то, что жил и умер. Жизнь — родился и воскрес. Ну, причешет, типа грумер. Ну, навесит лишний вес. Ну, душа порой заноет, мол, причудилось оно, то созданье неземное, внеземное тоже, но. И в отеле, и в яранге, и на яхте, и в избе, только входишь, типа ангел улыбается тебе. Или вдруг в ночи приснится безымянная звезда… Впрочем, нет. В руке синица никогда не вьет гнезда. Встреч случайных скоротечных тоже выбран весь лимит... Просто делаешь скворечник, ты повесишь — он висит! И душа опять запела, в ожидании скворца. Очень радостное дело жить, оказывается. А примеришься к простору да прикинешь так, на глаз, и планета вроде впору, да и возраст в самый раз. Александр Кормашов — поэт, прозаик. Родился в 1958 году в с. Тарногский Городок Вологодской области. Работал лесником, шофером и т. д., служил в армии, окончил пединститут, учительствовал, работал редактором, журналистом, переводчиком. Стихотворные сборники: «Чаша» (1985), «Бор» (1988), «Косачи» (1993) и др. Проза выходит в журналах с 2002 года. Живет в Москве.
|