Свежий Номер

№ 3 (196), 2022

Эта композиция была написана в преддверии 100-летия со дня рождения Велимира Хлебникова. Впервые прочитана осенью 1985 года на первых Хлебниковских Чтениях в Астрахани и спустя пять лет опубликована в малотиражном научном сборнике «Поэтический мир В. Хлебникова» (Волгоград, 1990). Затем композиция печаталась в не очень тиражных книгах автора. И сейчас я посчитал уместным проявление этого текста в преддверии 100-летия ухода Велимира. Это произошло 28 июня 1922 года.

Траурный марш
вас не вдохновляет.
Но если другая
музыка не звучит,
если путей иных не зная,
ты, музыкой объемлемый,
и все же молчишь...

Все зеленое — зеленеет,
как бы само собой,
без усилий.

Итак, он идет
по дороге, итак, он летит
по дороге,
и пыль
не касается
его одежд.

По законам природы —
законам творения
он единственный
и незнакомый
искусству полому,
и ремесла
сапожника он не знает, увы!

Это Вседенная
перед ним,
где Лобачевский
и Эйнштейн
пересекаются с Евклидом,
где луг зеленого творения
нас любит
в нашей неразумени.
И голосами
неосенними
зовет грядущее
потрогать
и молока,
горчащего слегка,
попить,
сдувая пену теплую.
И вишня
в этот миг призывно
глядела черными очами,
нас призывая заменить
то, что назвали мы
речами.

Так слепяще-белый ворон
оказывал свой белый норов.

И опускался он на пашни,
и думал, ногу поджимая,
и виделся в поступи отважной
вдали, как будто поджидая,
на опоздавших на столетье
очами черными взирая.
И травинку взявши в клюв,
Наиграл концерт для фортепьяно
Скрябина А. Н.

Он путь держал скорей к Востоку,
где горы высились
верблюдом,
где мир дрожал
живым истоком
и где иначе
пели люди,
где буквы Х и М
сходились в битве
и Б искало путь не зла...

Так слепяще-белый ворон
оказывал свой белый норов.

Пока мяукали здесь кошки,
за хвост поймать его хотя,
и пять иль шесть ворон из стаи
покрасились скорее в белый цвет,
чтобы тем самым взять приоритет,
он дул в травинку, намекая,
что за семь бед один ответ,
предчувствуя, что
почва созревает.

Он поводил глазами,
не говоря, что никогда,
а понимая, что навеки.
И, плюнув косточкой от вишни,
и, постигая грусть букашки,
смотрел он очесами Вишну,
воробушкам отдав сухие крошки.

Весной он к северу тепло
Елене матовой приносит,
лицо напоминает, что светло
и снисхождения не просит.
Мир может хрустнуть вдруг на сгибе,
и слово
                    легко войной оскорбить,
решительно он равенство поставит —
                                 творить-любить.
Когда ему:
— На в лоб, болван! —
почтительнейше произносят.

..............
................
……
................
……

Симметрия начала и конца,
как будто неоконченность стихии,
и чтимый прочно за отца,
он попадает вдруг в витии.

А его уже на другом
берегу
ожидают нетерпеливо,
и лодка
направляется сюда.
Вот носом в берег ткнулась,
но пока
он сесть в нее забыл.
Он увлекается
внезапным взлетом вверх,
паденьем вниз.
Воздух сечет крылом
и, опершись о воздух,
летит на юг,
где зиму зимовать,
как будто бы не замечая
явно, что поле
там,
внизу,
покрыто черным вороньем.
И вишни
вытек глаз.

Но белый ворон отряхнулся,
арбуз разрезал астраханский
и в небо сразу устремил
свой глаз и птичий, и тарханский.
Он замечал движенье там:
пониже птицы, выше тучи.
Он слово тайны прошептал,
и зоем отозвались кручи.
И лебеда пала в ноги.
Лопух закрыл свой взор листом.
Тяжелые воспряли боги,
чтоб раптом умереть потом.
И вишня цвет свой потеряла,
чтоб завязь дать,
и, как дитя,
листвой зеленою играла,
и кожей нежною светя.

Перекрывая дикий зной,
иссушающую жажду,
выдохнул как будто зой:
— Жа-жду! Жа-жду! Жа-жду!

На окраине разверстой ночи
светилась точка,
отдаляясь.

Чиркнул спичкой
и обжег пальцы.

Так слепяще-белый ворон
оказывал свой белый норов.
Из пункта Б к пункту Х
шел человек,
не теряя из виду
пространство точки на часах,
на опоздавших на столетье,
горела вишня
черными очами,
и выпь вопила
черными ночами
в сухих болотах новгородских.

Другие же за благо
посчитали
придти с обратной стороны.

Как нежной матери сыны,
которая их била больно,
они сказали, что довольно,
они ушли, остались сны.
Как мамонты вмерзают
в лед,
и муха тонет в янтаре.

Полетом в космос называя
вращение
в пустом сосуде,
зачем ошиблись мы, не зная,
что в нас живут иные люди?
Зато
Небесных пахари миров,
троянских не приняв даров,
внутри себя растили космос,
и звездный наклонился колос.

Так оказывал свой норов
белый ворон.

Закрыв глаза, он созерцал
внутри себя моря и страны
и книгу вечности листал —
она из камня и металла.
Каких-то крохотных примет
ему хватало.

Другие же за благо
посчитали.

На веки их не сели звезды,
входили дважды
в ту же воду,
которая цвела,
и тина мутная всплыла...
Меж тем шел по дороге
Гуль-мулла!
Читал пески
и черноземы,
сосны стремительную высь,
единственный
и незнакомый,
не разумеющий: «Вернись!»
И слоем почвы плодородным...