Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерЛИТЕРАТУРА ДРУГИХ РЕГИОНОВ. Штудии
Дети Ра БАУШУЛЬТЕ
СТЕПЕНЬ: ОСТОИКИ
Мой доклад содержит четыре части:
Часть 1. Введение в тему и в ситуацию моего общения с поэтом Геннадием Айги. Я назвал это вступление «Не-существимость и остойчивость». Часть 2. Краткий обзор поэзии Айги, прослеживающий мотив «степеней остойчивости». Часть 3. Отношение Айги к русскому художнику Казимиру Малевичу и к высказыванию последнего: «Будущее искусства должно быть статично». Часть 4. В этой заключительной части я хотел бы (весьма импровизационно) описать некоторые камни современного австрийского скульптора Карла Прантля. Я назвал эту часть «Остойчивость под открытым небом»; одновременно эта часть явится переходом к циклу Геннадия Айги «Лето с Прантлем», написанного Геннадием Айги под впечатлением от камней скульптора. 1. НЕ-СУЩЕСТВИМОСТЬ И ОСТОЙЧИВОСТЬ
Позвольте сказать о некоторых пунктах тех окольных путей, которые привели меня к этой теме. Иногда, а порой и чаще всего, именно окольные пути приводят к цели.
Лет 25 тому назад я переводил с французского одно стихотворение Айги. Тогда я не мог и предположить, к чему приведет это осторожное, наощупь действие. Читая это стихотворение — здесь и сейчас — я позволю себе оглянуться назад и рассказать о некотором болезненном опыте — опыте не-существимости. ДО НЕ-СУЩЕСТВИМОСТИ
Памяти Джека Спайсера страдание? — знаем всегда… да не часто цвет его чувствуем… все же кажется: синий… а если — накалом? когда — нестерпимо?.. то — до бесцветья… а нам ведь известно Друг — в том Бесцветии Встреченный — когда: до не-слышимости!.. не-зримости… не-существимости 10 января 1977
С одной стороны, это стихотворение-посвящение обнажает все те моменты, с которыми мы сталкиваемся ежедневно: смертельную опасность и боль «не-существимости». Ведь теперь мы стоим под изменившимся знаком — перед этой «не-слышимостью, не-зримостью, не-существимостью» Геннадия Айги, который умер в Москве два года тому назад. С другой стороны, подборка стихов Айги в журнале «CHANGE» носит красноречивое название «Degre: de stabilite» (Grade der Stabilitaet) (не совсем точный перевод стихотворения Айги «Степень: остоики», — прим. переводчика), которое мне стало ясным позже, гораздо позже, лишь после смерти поэта. Об этом я и хотел бы поговорить сегодня. Познав боль, которую вызвало бесцветье не-существимости, я посвящаю мой доклад памяти Геннадия Айги. Я хочу говорить о степенях, или — ступенях — остойчивости, которые поэт со всей тонкостью и сдержанностью помогает нам разглядеть и расслышать. 2. СТЕПЕНИ ОСТОЙЧИВОСТИ
— мини-обзор некоторых стихотворений Геннадия Айги
Где кроются для Геннадия Айги «степени, формы и ступени остойчивости»?
Может быть, его стихи следует понимать как опробование некой остойчивости, связующей мир словом? Тогда: в чем же остойчивые связи слова с миром? Слишком много вопросов, но — по возможности — я попытаюсь на них ответить. На первый взгляд поэтические пробы и поиски Айги относятся к полям России, миру детства, а также ко сну, тишине и покою, молчанию. Они исходят из состояния медитативности и созерцательности, когда у человека утихают и отступают волнения, — такое состояние зиждется на сосредоточенности. Короче: когда человек задержит дыхание, применит синкопу, он сможет воспринять происходящее в нем, с ним и вокруг него. Для таких пауз и такого сосредоточения поэт Айги нашел прекрасное обозначение: «суть тайников берегущих людей». Оно акцентирует отстранение и описывает стремление к статичности. Но такой чисто внешний взгляд не ведет к главному. Поэтому я останавлюсь здесь и покажу на примере нескольких стихотворений, что я имею в виду. Для этого я рассмотрю «Пять стихотворений», которые открывают стихотворный раздел его избранных произведений на немецком языке (edition per procura; Wien-Lana, 1995, Bd. I) Эти стихи были написаны в начале 90-х в Берлине. Уже первое стихотворение показывает, что происходит во сне и — со сном. ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
1 сна-шевеленье — побольше меня! а в подспудье дальнее «а-это-ты»: огнь-узнаванье (все более — лес озаряясь поляной) 2 пусты как в поле дома и деревья свободны и есть только оставленное в мире всеми — спокойствие словно для воли бескрайней (блики из окон мертвы) 3 и вдруг с вещами чувствую: не делаем ли что-то как с людьми а чувствуем ли мы с людьми что делаем мы что-то как с вещами 4 а жизнью живых как кружащимся снегом будто подчеркивается мертвость мертвых 5 и будто Работою Мира твоя голова звезды — ум вырывающие ввысь ветры за звездами — свет вырывающие (все шире — Туманность) 1993, Берлин Геннадий Айги фиксирует здесь следы живого не-знания, состояния, которым НЕ-Я охвачено во сне. В многократных непроизвольных вариациях он пытается расширить просветы, открывающиеся между полями опыта, создаваемыми жизнью и природой, чтобы обнаружилась тишина — за ними, под ними, в них.
В центре этой поэзии тишина открывается как доверие, доверие бесконечной и неописуемой свободе человеческого существования. Только такое доверие может придать этому существованию его специфический вес. Речь тут идет о равновесии молчания и речи, сна и поэзии, звука природы и слова. Стихотворение формулирует стремление к экзистенциальному равновесию, в котором нуждаются люди и вещи, живые и мертвые. В приведенном ниже стихотворении «Флоксы ночью в Берлине», также написанном в Берлине в начале 90-х, очень хорошо видно, как поэтическое слово, окруженное таинственными садовыми цветами, входит в бесконечно хрупкие внутренние и внешние миры. И явственно понимаешь, какие силовые поля вливаются в стихотворение и что за экзистенциальным горизонтом скрыта гораздо более обширная, не-материальная перспектива. ФЛОКСЫ НОЧЬЮ В БЕРЛИНЕ
Г. как будто с головы незримо силы падают! и в том бессилии «душою» называемом поют-кричат деревни-и-туманы где солнца как живые грустны — огромны — далеки! — средь их лоскутьев (так — куст: как будто на отшибе Родины: «родной» не назову: дрожит) 22 июля 1992 В пространствах души человеческой слабости и в пространствах живых солнц дрожит нечто. Это дрожат силы, которые не напряжены между полюсами, а постоянно находятся в течении. Стихотворение образует силовое поле глубочайшей внутренней жизни, которую можно назвать руслом присутствия в настоящем.
В этом настоящем «Здесь» силы перетекают в слово, и когда возникает угроза, что слово может приобрести невыносимое значение и тяжесть, ищут и находят свое выражение по ту сторону слова и молчания. Такая игра сил вызывается энергией, которую мы, читатели и слушатели, узнаем и познаем, лишь на окольных путях. Чарующий запах флоксы начинают источать только после захода солнца. Аромат цветов и заход солнца совпадают, образуя субтильно-стабильные величины и создают райскую сферу, остающуюся невидимой. На фоне столь плотного аромата и заходящего солнца слово становится беспредметным и проявляет себя как освобожденное ничто. Невидимые, но осязаемые или ощутимые силы и напряжения пересекают его, проходят сквозь него, пульсируют в нем, создают его дрожащий след. То есть лишь впоследствии слова оказываются беспредметными. Благодаря присутствию незримых сил слова освобождаются — для тишины. Их точность основана на возможности проявления сил, которые вызываются только крайне осторожно. В такого рода стихотворениях время остановлено. При этом творится мир, стоящий над временем. Эта остановленная поэзия создает невидимые связи: с Космосом-Домом», с Жизнью-Братством», с Истиной. Эта поэзия хочет создать некий «пред-свет» (в одном стихотворении Айги назвал его «це-светом». — Г. К.-А.), или передать впечатление о статике рая, скрытого за человеческой экзистенцией, задуманного при сотворении мира. Но в чем заключается тайна этого райского сотворения? На этот обширный вопрос я попытаюсь ответить точнее ниже, когда буду рассматривать связь поэзии Айги с культурно-теоретическими работами Казимира Малевича. При этом немаловажно заметить, что в своем творчестве Айги идет от русского авангарда и движется в русле его традиций. В литературе он стоит на стороне Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского, в изобразительном искусстве — он целиком на стороне Малевича. 3. «БУДУЩЕЕ ИСКУССТВА ДОЛЖНО БЫТЬ СТАТИЧНО»
О Геннадии Айги и Казимире Малевиче
Айги часто вспоминал слова Николая Харджиева, крупного искусствоведа и близкого друга Малевича, о том, что в последние годы жизни Казимир Северинович часто говорил: «Будущее искусства должно быть с т а т и ч н о». В этих словах заключалось для поэта утешение, ведь он хорошо понимал отрицательное отношение Малевича к тому формальному динамизму, который начал царить в его время. Но в слове «с т а т и ч н о «поэт слышал и еще одно значение: «Хранить человека и дело его рук». (В этом месте доклада Г-н Баушульте просил прочесть Галину Куборскую-Айги стихотворение Геннадия Айги КАЗИМИР МАЛЕВИЧ. — прим. Ред.)
КАЗИМИР МАЛЕВИЧ
и восходят поля в небо Из песнопения (вариант) где сторож труда только образ Отца не введено поклонение кругу и доски простые не требуют лика а издали — будто бы пение церкви не знает отныне певцов-восприемников и построено словно не знавший периодов времени город. так же и воля другая в те годы творила себя же самой расстановку — город — страница — железо — поляна — квадрат: — прост как огонь под золой утешающий Витебск — под знаком намека был отдан и взят Велимир — а Эль он как линия он вдалеке для прощанья — это как будто концовка для Библии: срез — завершение — Хармс — в досках другими исполнен белого гроба эскиз и — восходят — поля — в небо от каждого — есть — направление к каждой — звезде и бьет управляя железа концом под нищей зарей и круг завершился: как с неба увидена работа чтоб видеть как с неба 1962 Соприкосновение с творчеством Малевича, прежде всего — работа над его брошюрой «Бог не скинут» — произвела, по словам Айги, в 1961 году полный переворот в его собственном творчестве. Он открыл, что в поэзии речь идет не о передачи чувств или изображении мира, и что слова предназначены для того, чтобы творить незримо-ощутимые напряжения по универсальным законам.
Миросозидающая сила слов самым глубоким образом зависит от некой «неземной мощи». Давайте выясним, зафиксируем, что мы уже можем сказать об отношении Айги к слову. С одной стороны, человек в мире идентичен слову, с другой стороны, одновременно, он творитель и разрушитель слова; но есть и третья сторона: это не поддающаяся человеку и его меркам сила слова. Об этой третьей силе, обладающей «неземной мощью», и размышляет в своей брошюре «Бог не скинут», появившейся в 1921 году в Витебске, теоретик искусства Малевич. Поэзия Айги тесно соприкасается и продолжает историко-эстетические и теологические мысли художника русского авангарда Малевича. Ниже я постараюсь показать это. Квинтэссенция брошюры Малевича вытекает из его размышления о седьмом дне творения. Вспомним книгу «Бытие» Ветхого Завета, главу 2, стихи 1-3: «Так совершены небо и земля и все воинство их.
И совершил Бог к седьмому дню дела свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо он почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал». Малевич делает из вышеприведенных слов книги Бытия поразительный, даже радикальный вывод: после сотворения мира Бог вступает в состояние не-думания, или в НИЧТО покоя.
Как с культурно-теоретической, так и с культурно-теологической точки зрения Малевич опредмечивает божественное состояния не-думания: НИЧТО покоя. Разве мы не можем говорить при этом о божественной остойчивости, которая зиждется на завершенности? Малевич считает необходимым выдвинуть тезис о божественном покое, так как в своей брошюре он в основном рассматривает всевозможные формы возбуждения, которое охватило все человеческое сообщество, фабричную систему, политику и искусство. Этим тезисом он показывает резкое противоречие с состоянием цивилизации, которое основано на опьянении движением и головокружением от возбуждения, вызванные в России Октябрьской революцией и советской властью. Малевич ищет иного — пусть и узкого — пути для практического искусства. Любое возбуждение и напряжение в конечном итоге приводит в НИЧТО покоя, оно направлено на беспричинную, божественно-райскую остойчивость, пребывающую в состоянии совершенства и не-думания — вот кредо Малевича. Художественно оформленная энергия, как мы находим ее в «Черном квадрате на белом фоне», может считаться воплощением и символом человеческого возбуждения, которое стремится к сгущению и концентрации. Любая энергия со всеми ее напряжениями тяготеет не к застыванию, но она хочет создать и завоевать центр покоя: точку покоя в центре урагана. Беспредметность, белая энергия, белый фон у Малевича и образует то абсолютное божественное НИЧТО покоя, к которому устремляются все энергии. Т.е. будущее искусства, которое должно быть статично, следует соотносить с этим божественным покоем. Эти культурно-теоретические размышления Малевича и о Малевиче я хотел бы перенести ныне в другую сферу — сферу поэзии Геннадия Айги. «Среди всех вещей и среди всех людей» — такое экзистенциальное пространство, которое в стихах Айги ищет постоянно изменчивого выражения, требует состояния не-возбуждения, требует слов, которые работают как «творческие точки вселенной», как своего рода «маленькие черные точки или пятна». Слова у Айги, в первую очередь, только звуковые массы, они появляются непроизвольно и распределены повсюду и ненамеренно, они части окружающего нас мира шумов. Но затем из рассеянных звукослов возрастает для поэта некая акустическая уверенность, позволяющая ему очистить мир шумов для тишины. Стихотворения Айги пытаются выделить и создать острова тишины из всепоглощающего мирового шума. При этом слова перестают восприниматься как чисто коммуникативные функции и становятся чуткими творческими звуковыми инструментами. Звучащие массы и энергии слов стремятся привлечь внимание к тончайшим хрупким явлениям жизни, они стремятся пробудить чувство неразрушимости этих явлений. Самый большой враг поэта — ненасытная страсть цивилизации к разрушению. Так мы подходим в поэзии Айги к ее причастности к моментам и мотивам Не-разрушения, которая как статика входит в человеческий и вещный мир. Соловей, он не поет, он строит музыку в воздухе, он — архитектор воздуха… Флоксы ночью в Берлине строят темноту, будят душевно-космические энергии или силы. Невидимые силы строят человека и придают ему творческое измерение. Именно слова помещают человека в соотнесенность с «неземными силами», которые правят в мире — как в приводимом ниже в стихотворении ДЕНЬ-МИР из книги «Поле-Россия»: ДЕНЬ-МИР
День — расширяясь — все более — равенство Миру словно в движенье Вхождение Слов и Воздвигнутость и распространении Многом: (ибо как будто качанием мачт Излученья) — в Поле едином как в обще-прозрачной-Душе! — Солнц — в тишине — чистотою без-звучья — Ходьба: в ноги и в спину: Громадо-Часами! — заново строя тебя. 1979 4. ОСТОЙЧИВОСТЬ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
Если стихотворения Айги — благодаря звуковым энергиям, которые они содержат, — действуют на наш слух как маленькие экзистенциальные и космические черные слова-пятна или остойчивые слова-точки, то такое воздействие, по моему мнению, весьма схоже с работами человека, о котором я коротко скажу ниже.
Скульптор Карл Прантль родился 5 ноября в Петчинге, в Нижней Австрии. Там, в земле Бургенланд, живет и работает ныне 83-летний художник. Земля Бургенланд (античная Паннония) лежит на границе с Венгрией. Там же находятся каменоломни Сент-Маргаретен, которые восходят еще ко времени древнего Рима и где уже добывали камни для венского собора Св. Штефана. Эти каменоломни Санкт-Маргаретен явились отправной точкой эксперимента, начатого Карлом Прантлем и уже вошедшего в историю. К. Прантль организовал там «Первый Европейский Симпозиум по Скульптуре». Вместе с другими своими коллегами-скульпторами он покинул ателье, музеи и академии и вернулся в каменоломни и на открытые ландшафты. Симпозиумы длились на протяжении почти трех десятилетий, в течении которых Прантль и его друзья посещали, пересекая границы стран и языков, разбросанные по всей земле удаленные исторические места — всегда на границах между странами. Работы Прантля путешествовали по всей земле: он побывал с ними в Берлине, на месте старой Кролль-оперы, в пустыне Негев на Синае, вдоль хайвэя между штатами Нью-Йорк и Вермонт, в Индии, в Осаке (Япония), Нордхорне, в округе Емсланд и Санкт-Иоханне, в земле Саарланд (Германия) и во многих других местах по всему миру. В начале 80-х, после того, как стало невозможно и дальше осуществлять идеи Симпозиума, объездив за 25 лет со своими скульптурами всю планету, Карл Прантль снова вернулся в Петчинг. Он купил большой участок земли и построил там свой дом-ателье. На этом участке он разместил многие из скульптур, которые были выполнены по заказам, но до которых заказчики, по-видимому, не доросли и отказались приобрести. Пограничье, являемое в пограничных ландшафтах, пограничных ситуациях, пограничных камнях, служит существенным импульсом работ Карла Прантля, который 17-летним юношей служил в немецких войсках вермахта на Балканах. С 50-х перед глазами его постоянно находился железный занавес. В непосредственной близости от каменоломен Санкт-Маргаретен, на берегу Нойзидлерзее расположен город с «говорящим» названием Айзенштадт (Железный город). Карлу Прантлю и его работам посчастливилось видеть преодаление границ «холодной войны», потому что здесь, под Айзенштадтом, в 1989 году происходил массовый переход граждан ГДР через венгерскую границу. Камни, которые Прантль обрабатывает в этом месте под открытым небом, постоянно ставят его буквально на линию границы, превращая его труд в опыт перехода границ. Манфред Баушульте — филолог. Родился в 1956 году. Изучал теологию, философию, литературо- и религиоведение в Бетеле, Билефельде и Берлине. Писатель и переводчик (переводил Рене Шара, Франко Фонтини, Пьера Реверди и др.) С 2004 — научный сотрудник на кафедре религиоведения в Рурском университете г. Бохума. Известен литературоведческими статьями о Рене Шаре и Геннадии Айги. Автор книги о положении религии во время Веймарской республики («Religionsbahnhoefe der Weimarer Republik. Studien zur Religionsforschung 1918-1933»). Живет в деревне под Билефельдом в окружении своей огромной библиотеки. |