Свежий Номер

№ 1 (194), 2022

Забила грязь листвы тревогу.
Дождей длиннее расстоянья…
Река выходит на дорогу
И молча просит подаянья.

Заполнив зренье боковое,
Теснясь с угрюмостью постылой,
Стоит над склизкою ботвою,
Как сирота перед могилой.

А в воздухе, как изваянье
Листвы, упавшей на колени,
Почти неслышимо сиянье,
Что дарит сердцу потепленье.

От молчаливости бесслезной
Почти невидима дорога…
Лишь невозможное возможно.
И старишься, и молишь Бога.

1
…Мужики обрадовались и стали копать колодец.
Сам, мол, видишь, – и тебе без воды никуды,
и народ устал. Ни креста и ни богородиц
на начальстве нет, да пошло оно в растуды –
и так далее… Тяжкий процесс «халтура» –
ведь она ж работа, не бракованный «суперджет».
«Ты копай, копай…» – как будто: «Пилите, Шура…»
Пилит гири народ… А умник пилит бюджет.

2
Для чего колодец? Все верно: как только вечер,
огород покинут — нельзя не залезть в дыру,
чтоб сломалась гнилая лестница и стало весело:
можно строить планы спасенья посредством рук.
Не дурак, так вылезешь. Звезды вовсю гуляют.
Намекают сверху: план лишь один — держись…
Всем известно что всем известно куда вставляя,
всем известно как получаем в итоге — жизнь.

3
…Телепается блок на шатучей сборной треноге.
Выезжает в свет ошалелая глина. Авось.
Закатили бетонные кольца, не отдавив ноги.
Разобрать хотели калитку — но обошлось.

Попивая чаек с моей мамой, старшой балагурит
про былое, бывших ментов, как истер организм
на нацменов хитрых…
Даль облаками курит…
Если встретишь призрак – вызнай про коммунизм.

4
А по телеку даже спортсмен, одичав в карантине,
Понемногу линяет от тренеров и допинг-служб.
Задыхается мир в слишком плотной своей паутине…
И молчит вороненая в лужах ночных харалужь.

Мой колодец! Все девять колец безысходного мира
вдруг разжали скрежет, впотьмах развели шестерни —
и на дальних вершинах, в трубе мирового эфира
потрясенной душе горним сияют огни.

5
Ну хорош, хорош. Бывший демон и призрак Мцыри,
Горбоносый препод — копай огород, копай…
У тебя есть колодец новый и майна вире,
Есть и чем мелкоте нарезать земельный пай.

Глубоко копал — но нарыл бельевую прищепку.
Никакой ладьи фараона! И правда, жесть.
Что сказать им о жизни? Что оказалась цепкой.
Ты, копай, копай, человече… Там что-то есть.

Сидит дядька на березе и ревет бензопилой:
Бородатый, белозубый, словно солнце, хохоча.
Ветки шмякаются. Звонок ослепительный раскрой.
В синеве летит на дядьку самолетная свеча.

Вот сейчас с кошачьим воплем от нагрянувших ворон
Он с размаху да разлету как распилит горизонт!
Как завоет та прореха миллиардом похорон!
Как пожрет все самолеты от Перми до Аризон!

...Реет след инверсионный. Дядька жжет по мере сил.
Ну и ладно. Мир в порядке, хоть и валится во зле...
Говорят, что еще выше виден некий пересильд —
Но уж это неизвестно ни котам, ни самолетам,
Ни березам, ни воронам, ни самой бензопиле!

…В зимнюю за окном непогоду, чуть приболев, сочится тоска.
Гонит мельтешить по белому полу, до белой стены в черных носках.
Туда и обратно, наискось, диагональ, эллипсы, поворот…
Фигуристы линолеума раскатываются вдоль и вброд.

Странные направления, однако — в общем-то, сразу все.
Странные притяжения, мелькающие спицами в колесе…
Странные обстоятельства, ведь, собственно, ни малейших причин,
кроме звезд мимолетных снежинок — и счезающих величин.

…А ведь это наш с Тобой танец, о чудо небесной игры,
умеющее прятаться в букете цветов и глядеть зверьком из норы,
снежинкой слетающая в картину, чтобы создать ее —
о белозубое и остроглазое хрупкое чудо мое!

И пусть вытанцовывает зеркало-меркало пока одного меня,
лино-лино-линолеума фигуриста, рассыпавшегося, звеня,
на самые бесполезные вещи в мире без толку и без ума…
Достаточно взгляда, одного взгляда, насмешливая зима!

Ценим конъюнктуру и фактуру,
Тонны качеств — Господи, прости…
Гений создает миниатюру —
От которой глаз не отвести.

Все в ней есть: и ум, и дар, и ветер,
Душу окрыляющий до дна.
Резок свет ее — но свет несметен,
Виден свет из тьмы как глубина.

С Днем рожденья, маленькая Фира!
Жизнь — обитель тягот и тревог.
Но над всей обыденностью мира
Звездный космос простирает Бог.

Воскрешен немыслимой весною,
В милые глаза Твои смотрю —
И благодарю за все земное,
И за звездный свет благодарю.

…В слезах и в ужасе проснуться, не успев
запомнить, сфоткать, записать, усвоить
тот самый нужный, самый важный текст,
что подражает выцветшим обоям —
узор давно не тот и, может быть,
стал потаенней, глубже, выше, дальше,
зовет руном, Язон, куда ж нам плыть...
Полив газон, рыдает поливальщик.

Так дело сделано, так жизнь почти пустяк.
Так забавляет чирканьем отчаянным
тщедушный чичик парочку зевак,
и никому никто здесь не начальник,
и не дозреть умом до бытия,
и шор не снять, но вечно тянет шоркать…
Сначала скрип — и лишь потом семья
велосипедит в зелени пригорка.

Так зацветает в душах хрень-трава.
Так уцветает папоротник пенный.
Никто из нас себе не голова
и даже не чуланчик подколенный.
Трудяга-голубь выклянчил пшено,
завел подругу, не упал с насеста.
И если можешь разглядеть окно —
не ошибешься временем и местом.

Милая Аня…
Сказать Тебе «здравствуй»
я не могу — ибо в мире живых
нет Тебя скоро три года. Лукавство —
зарубцевать тридцать три ножевых,
вдребезги сердце разбивших и царство
голоса, взгляда — на взмахи кривых
весел кровавых, на кладбище снимков,
на пустоту от души вдалеке…
Аня, Малыш мой…
Живет невидимкой
память, подобная зимней реке.

В Сретенье Ты родилась, но не знала,
что крещена — утаила родня.
Многое чуткой душой понимала,
но, на беду, повстречала меня…
Кто теперь скажет, спасал — или мучил
морем, мечтой, чехардою квартир,
страстью, заботой, ордой неминучей
сцен и проблем столь же старых, как мир!
Кажется, жизнь — неразгаданный случай…
Если ошибочен ориентир.

В солнечный день так искрится раздолье,
детской игрушкою мост вдалеке…
Сколько скрипучего снега — и сколько
спин рыбаков на замерзшей реке!
Россыпью семок — следы-скороходы:
пляшут словами, слетают с листа,
славят любимых, природу, погоду,
снежных рисунков смеются уста…
Вольные дети греха и свободы,
разве мы верим, что все неспроста!

Это потом — сны стоят в изголовье
с чашами жизни. И смотрит назад
смертная тьма истекающей кровью…
На перекрестке — последний Твой взгляд…
Прошлое скрыто спасительной дымкой.
Солнце не даст разгуляться тоске!
Двое с ужимками катят в обнимку.
Кот напроказничал на чердаке.
Дети резвятся…
Живет невидимкой
память, подобная зимней реке.

Как глубоки вы, синея на белом,
неба разрезы бессмертной душе!
Школьной доскою, расчерченной мелом,
в потустороннем своем нагише
лед поддается коньку фигуриста…
Город бежит, безнадежно спеша.
Мост над бездонной рекою искрится,
и по тропинке дыша серебристой,
тихо сутулясь, походкою быстрой
плачет бесслезно живая душа.

Солнечная пыль висит над бездной...
За стеной во сне соседка умерла:
37, муж на рыбалку ездил,
возвратился, смотрит — все дела…

Солнечная пыль висит над бездной —
мириады кем-то бывших лиц:
сонмы старцев в думах бесполезных,
легкое дыхание девиц…

Я нажму на клавишу, как будто
замерла мучительная тень…
Просто так подаренный кому-то
Драгоценный лучезарный день!

Где-то там, где радостное близко,
где из сна и лето, и весна —
ждет душа счастливой гимназисткой,
замерев пред зеркалом одна.

Замерла — и сразу закружилась…
И осталась в солнечной пыли —
на просветах лиственных прожилок,
что живут от неба до земли.

1
…Империя, где все бежит в Москву,
похожая на камбалу. Глаз Питер
поменьше. Регулярно утопите
или сгноите в климате гнилом
побольше граждан, с мифом не тупите,
нагородите память о былом,
царя-прораба сфоткайте в корыте,
историю проспите наяву —
но жизнь вернется к заданной орбите…
К империи, где все бежит в Москву.

А если стало некуда бежать
в империи, где все бежать устало, —
весь выбор меж визжать и умножать
постылые посты у пьедестала
негоден, ибо сжать — и дребезжать.
…Апологеты, судьи и гераклы,
увитые свободами креаклы
одно не перестанут умножать.
О дно души, осклизлый сей ушат!
Мудрец сказал: движенье неизбывно,
но столь же и безмозгло.
…И спешат
крикливо орды новых индюшат,
от жажды захлебнувшиеся ливнем.

2
…В маршрутке переполненной, да так,
что голова и зад в одном ансамбле,
пенсионерка голосом, как саблей,
вдруг рубанула каждому чердак:

«Все голосуем за КПРФ,
иначе революция!»
…Отклеив
звеняще ухо и немного охренев,
ее я успокоил, возлелея

шантаж сей, когнитивный диссонанс
и прочие премилые уродства.
Но истребилось чувство превосходства,
едва скакнул на кочке дилижанс.

Из зада вынув голову тогда,
я злобно провожал фрагменты зданий…
Не слишком ли нас много, господа,
для уникальных мыслящих созданий?

В смартфоне ленты озырнув свои,
угрюмый, как матрос революцьонный,
детсадовец как с кашей порционной,
ну просто падший ангел де Виньи,

я к выводу пришел, что если б семь
не миллиардов было б нас, а тысяч —
таких скрижалей можно перевысечь,
что и не надо многого совсем.

Мы б жили вольно, не кирпич в стене,
у каждого была б своя столица…
И даже квирам, сохранись оне,
мы б разрешили петь и веселиться.