Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерАлександр КАЗИНЦЕВ
ОСНОВА
ПЕРЕМЕНА ПОГОДЫ Ну наконец весна не поленилась!
Сиреневых кустов пучки, как в роднике, плескаются в озоне, и прет трава на влажном черноземе, и воздух катится подобием реки. И обтекает встречные предметы, и облака прохладные плывут. И где ж они достали столько света, чтоб мир промыть за несколько минут! * * *
Какие громады, коряги.
Как небо утяжелено — в скопленьях сияющей влаги сквозит голубое окно. Но нет невесомее веса, чем эта лепная вода, чем чудища эти из леса явившиеся сюда. И сладкий ментоловый холод слетает со светлых высот туда, где пылящийся город в воронке июня живет. Деревья, облитые тенью, лучом изнутри зажжены и в праздничное шелестенье с верхушками погружены. И в городе слышны раскаты огромного лета, и вот — над всеми раскинут пернатый, наплывший на нас небосвод. И в воздухе летних разрядов, в машинах, бегущих гурьбой, и в облаке, в небе, и рядом — приближенность встречи с тобой. * * *
Все будет хорошо и просто.
Душа не делом занята — сильнее всякого уродства противоядье — красота. И теплота. И это рядом. Тобою стало, стало мной. Деревьев голубых громада, раздвинутая под луной. Окна полночного царица, из од Державина луна! По мелким лужам золотится наветреная сторона. А ветки смотрят в небо, в лето, и вечер длится до темна. Пригорок тучи фиолетов, а там закатные тона. И все потонет в этом море — любая боль, любой недуг, вот в этом гаснущем просторе и в доброте вот этих рук. * * *
Впускают день в растворы ставен,
в дом, в сумрак зеленей запруд. И слиток золота расплавлен, и жаркие лучи текут. И словно кровь под тонкой кожей дрожащий свет голубоват. И белоснежие подножий, где к лесу облака стоят, где в глубине горячей хвои бездонный полдень зарожден. И я опять глаза закрою, чтоб длился, длился этот сон. БЕЗ ТЕБЯ
Закутанный до подбородка
в съезжающую простыню, лежу на лунной сковородке и сон, зажмурившись, маню. Но сон уходит напопятный... От центра комнаты к окну неона голубые пятна: их я и принял за луну. Тягучий жар течет навылет — балкон широко отворен. Все небо вспышки световые обхватывают с двух сторон. И мне уже совсем не спится. Мне в тягость эта тишина. Вновь одинокая зарница вдали бесшумно зажжена. ОДА ТЕЛЕФОНУ
Сколько раз надежда явно, хрупко
просыпалась, только я снимал с телефона кремовую трубку и далекий слышался сигнал. А мечта моя уже витала там, где я и сроду не бывал. Будто бы я выходил с вокзала и сейчас на площади стоял. Город у вокзала... явно старый. Вон домишек двухэтажных ряд. И такси у края тротуара — «Волги», но не новые стоят. Площадь пересекши за толпою, я сейчас сверну за поворот. Улица с троллейбусом, с листвою предо мною шириться пойдет. И дорогу расспросив у встречных, я в троллейбус сяду у окна. И салон пустеет на конечной. Деревца. Дома. Река видна. И чуть-чуть потрескивают нити. Где-то в измерении шестом, нелюбезный голос: «Говорите». Тишина. И голос твой потом. Сад раскидывается под дождем, капли тянут с собою листву. — Непогоду с тобой переждем и не сразу поедем в Москву. Загремят осторожно ключи, затворяясь от всех непогод, и трепещущий отсвет свечи вверх по бревнам опять поползет. * * *
Мокрый ветер из чащи летящий,
щеки пышут, разгорячены. Как наполненный музыкой ящик, дом стоит посреди тишины. * * *
Я позабыл, как выглядит трава
на пустырях в земле, с песком, корявой, и я не понял, что это, сперва, и лишь потом дошло, что пахнут травы. Всего-то метров десять… За стеной троллейбусы, асфальты, пешеходы. А здесь — нагретый запах травяной, десяток метров луговой свободы. Я позабыл. Я жил с тобой не в лад, моя Москва, огромная столица, где поезда летят, в кафе пьют лимонад, и носятся с вечерним криком птицы. * * *
Все растеклось в отраженьях —
замкнутый мир двойников. Дерево силой сцепленья втянуто в блеск облаков. Их полотняной основой застланы лужи вокруг. Светлый, зеленый, лиловый полдень плывет под каблук. Рама окна приоткрыта — странный доносится гуд: там по асфальтам политым мокрые шины бегут. У жары выдергивают жало, и приятней видеть мне вдвойне город, остывающий устало в пепельно-закатной глубине. Край у неба тонко золотится, крыши заглянули в пустоту, небосвод вымеривают птицы, крестиком чернея на лету. Вон закат летит в стекле машины. И в тупом, горячем забытьи дачные и потные мужчины тащат сумки тяжкие свои. * * *
Спит Москва, стремительно пустея,
тишиной наполнены дворы. Электричек золотые змеи выползли из логова жары. 3-Е АПРЕЛЯ
Зачем пророку жжет язык
и рвется из гортани крик? Зачем вокруг толпой стоят, не верят, верят и кричат? Зачем на темных лицах птичьих под знойным небом меловым горит огонь, меняя им их повседневное обличье? Зачем? Зачем? А, впрочем, нет, К чему ходить нам так далёко — и в нашу грудь в семнадцать лет задвинут смутный жар пророка. А после скажут: детский бред. А после — схожи все пути, костюмы схожи, схожи лица. Мечтательство недолго длится — пора, мой милый, подрасти. Завертывают туже пресс: контора — круг семьи — контора. В столовой клочья разговора. Ты встал на место — Ты исчез. И так вот человек живет? — Проходит день, проходит год, вся жизнь проходит — мимо, мимо, песок в часах, да что песок! А там финал непоправимый из плохо пригнанных досок. Но средь болота, средь трясины засасывающих забот есть твердь, есть праздник годовщины, которой наш союз живет. Оплот... сказал бы — против жизни. Да жизнь ли — мертвая вода, в которой гибнут без следа или — ликующие слизни — кишат, не ведая стыда? «Так не умрет же наш союз Свободный, радостный и гордый, И в счастьи и в несчастьи твердый». Так не умрет же наш союз! P. S. И пусть не так уж это ново, пусть это сказано до нас, и повторится слово в слово. И не один, должно быть, раз. Большой беды не вижу в том — у всех времен одна основа, все жили так, как мы живем. * * *
Кричи — и не услышат крик.
Не уши, а сердца глухие. Из вас — любой — давно отвык от неприглаженной стихии, и темен вам живой язык. Я жив дыханьем вашим. Я — песчинка в буре бытия, — а ты песчинки сосчитал? от плоти плоть, частей частица — и как же насмерть мне не биться, чтоб крик мой вашим криком стал! Есть некий избранный поэт, — ах, это поза, плод разлада, души униженной отрада, которой высказаться надо, а слушателя нет и нет. Я связан с вами жилой каждой, бессмертною душою, жаждой делиться радостью, бедой — а вы и слушать не хотите, не видите и не глядите, отгородившись глухотой. Толпа? — конечно же, толпа. Тупа? — конечно же, тупа. Но это кровь моя и плоть, в любом моей души частица. И чудный дар мне дал Господь, чтоб с вами мог я поделиться. * * *
И туча ночь воздвигла над землей.
И ель огромная, боясь оборотиться, застыла, повернувшись к ней спиной. Трещат цикады, и умолкли птицы. И стихло все. И в воздухе стесненье. И, ах как жалко, что скорей всего громада эта, это божество дождем прольется. — Низко назначенье. ГОРОДСКОЙ РОМАНС
1
Как люблю я город на рассвете, чистый воздух и особый свет, голубые мостовые эти, где и дворников пока что нет. Галка переулок напугала, с фонаря увидевши восход. Вон рассветный пешеход устало на проспект к троллейбусам идет. Тянутся расплавленные нити, движутся троллейбусы лучась. А в домах будильники звенят и уже раздергивают шторы. 2 Жадное последнее тепло. Птицы притаились, присмирели. Тишина. Вдруг лопнуло стекло: лампочки мальчишки бьют без цели, просто так — и дворнику назло. …А деревья будто обгорели, будто жаром листья обдало. Осень. Разве осень? В самом деле... 3 Солнце с тучи сыплет позолоту, и скользят усталые лучи на дерев темнеющих дремоту, на домов облезлых кирпичи. И гремит роялями музшкола, с дочерью ругается старик. И в окне соседнем радиола о любви вздыхает напрямик. За руку жена схватила мужа, что собрался из дому бежать. Развлеченные соседки вчуже драму их пытаются унять. Солнце распростилось с небосклоном и пошло за следующим днем, напоследок хлынув раскаленным, золотым безжалостным огнем. 4 Темноты незримые волокна. Вязкое вечернее тепло. В переулке нараспашку окна: небо, крыши, руки и стекло. Где-то рядом, в двух шагах отсюда, город весь несется сквозь меня, сотни глаз, причесок из-под спуда тяжелеющего, прожитого дня. Ну а здесь... А здесь мне все знакомо: тишина и крики детворы, поворот, за ним громада дома и его пустынные дворы. Здесь опять иду я, как когда-то, и из окон ругань мне слышна. Я иду на уголке заката, надо мною в розовом стена. Женщины в дешевых платьях, выйдя на пороги, в шлепанцах стоят, говорят кому-то об обиде и скликают к ужину ребят. О предтеча ужаса ночного, ужас одиноких вечеров! А ведь это, собственно, основа, мой мирок среди чужих миров. Скоро осень путь дождям откроет... А покамест в кухонном чаду над железом чердаков и кровель зажигают первую звезду. |