Свежий Номер

№ 2 (189), 2021

Говоря о поэзии, хочется быть объективным читателем, беспристрастным в своих суждениях, но это сложно воплотить в жизнь даже с признанными классиками (поэтому до сих пор не угасают живые споры вокруг великих имен и произведений прошлых веков). Что уж тут говорить о попытке беспристрастности по отношению к тем, кого ты знал и любил.
Я и теперь ясно вижу перед собой маленькую комнату, где когда-то жил Платонов. Именно она стала для нас вторым домом на время наших коротких визитов за шесть лет учебы. На первом ряду, примерно в середине, сидит худощавый человек в светлом свитере с расстегнутым воротником — это новоиспеченный студент Литинститута, мой однокурсник Григорий Артюхов.
Он вполне мог бы сойти за преподавателя не только в силу возраста, но и в силу живого пытливого ума и заинтересованности во всем, что его окружало. Но в момент нашего знакомства я со свойственной юности беспощадностью думала о том, зачем ему только могла понадобиться эта мучительная учеба. Не успев еще даже выслушать первую лекцию, я в мечтах уже видела себя с дипломом в руках, жизнь пока бежала быстро только в моих мыслях. В реальности же я пойму Григория только много лет спустя, когда колесо времени и для меня покатится с неумолимой скоростью и станет страшно откладывать важное на завтра, и будет важно успеть все сделать, сказать, написать в это самое мгновение, сейчас.
Сегодня мне хочется верить, что во время семинаров мы не были для Григория равнодушными слушателями, занятыми больше своими насущными проблемами, чем поэзией, хотя наверняка он не мог не замечать разницу с однокурсниками не столько в возрасте, сколько в мироощущении, и спустя несколько лет учебы с иронией замечал:

Вообще ирония, на мой взгляд, это главное достоинство и самая узнаваемая черта, характерная для всей поэзии Григория Артюхова. Мне не посчастливилось найти и прочесть первый сборник его стихотворений «Простите, что перебиваю», но название здесь говорит само за себя.
Что же касается второго сборника «Разговор с часовщиком», то он пронизан иронией от первой до последней строки. Не случайно Геннадий Николаевич Красников предисловие к этому сборнику называет «Песочные часы с перцем».
Григорий не боится разговаривать с нами языком повседневным, иногда жестким, но при этом всегда мастерски поддерживает баланс игрового и художественного, никогда не позволяя себе скатываться в пошлость и всегда выводя бытовое на лирическую высоту.

В книге «Разговор с часовщиком» живут, терзаются сомнениями, любят и спорят простые люди, животные и даже предметы, а вслед за ними от страницы к странице переходит родной для Григория Петербург, который служит здесь не просто декорацией, но символизирует и саму параболу жизни. И вот мы уже идем вслед за автором от пышного убранства петербургских мостов:

Мимо обычно скрытой от туриста, но всегда доступной коренному жителю изнаночной стороны города без прикрас:

К родному двору-колодцу:

Этот двор, на мой взгляд, и послужит точкой отсчета, станет отправным пунктом для главного путешествия в жизни Григория — поездки в Москву, где начнется совершенно новая, наполненная удивительной лирической поэзией глава.
Москва появляется уже в финале сборника «Разговор с часовщиком» в виде цикла «Замоскворецкое каприччио», который послужит фундаментом для последней книги Григория Артюхова «Петербургская Москворечь».
Говорить о ней сложно, как всегда бывает сложно говорить о подлинных чувствах, о личном, честном, неподдельном. Смотришь в нее, как в замочную скважину, и оттого, с одной стороны, чувствуешь большую неловкость, а с другой — поражаешься, насколько возраст, болезнь, осознание скорого ухода не властны над глубиной человеческого сердца — живого, творящего, открытого, не боящегося мнения окружающих.
На первый взгляд может показаться, что это просто сборник любовной лирики, но на самом деле в нем воплотилась та подлинная поэзия, которая представляет собой баланс жизненного, чувственного опыта и культурного, исторического знания.
«Петербургская Москворечь» органично соединяет в себе историю культуры от античности до современности с бытом двух близких автору городов. И при этом в каждой строке, в каждом стихотворении есть живое дыхание автора:

И вот мы снова идем за автором по привычному уже Петербургу или по желанной Москве, или качаемся в плацкартных вагонах между этими городами. И везде за нами неотступно следует музыка (Пуччини или Пол Маккартни), литература (Вордсворт или Кольридж, Тютчев или Ильф и Петров), архитектура, которую выхватывает мимолетный взгляд, случайно подслушанные разговоры — детали культуры и времени, которые превращают человека в личность. Детали, которые превращают тексты в поэзию.

Теперь, спустя много лет, мне все чаще хочется возвращаться к этой поэзии, потому что сейчас мне уже хватает зрелости понять эту подчас хулиганскую иронию:

И уж тем более хватает сердца скорбеть над пророческим: