Свежий Номер

№ 12 (74), 2010

никак не вылепить это мычащее слово,
которое слышно в любой холодной палате
любого умирающего больного,
поскольку выдоха только на то и хватит,
чтобы тронуть связки этим беспомощным «а»
и слепить губы этим коротким «м»,
пока на глаза сползает липкая тьма
и рот становится необратимо нем.

я терзаю губы, ибо слова не стало.
его нет, если быть точным, ровно сорок четыре дня.
я знаю, чистой любви на всех никогда не хватало.
почему не хватило, слово, именно на меня?

любовь заполняет рот, как сукровица и слюна,
когда воспаляется рана и подмокают швы,
которыми скрыта прореха — на той стороне головы:
выход в зеленую воду бескрайнего сна.

я сматываю одежду, как испачканные бинты,
стыжусь своего тела, смуглею от темноты.
прикрываю влажной ладонью бугристый шов
на затылке. нитки колются, и прозрачная липкая кровь

сползает на шею. кладешь свои пальцы поверх моих.
будто бы это делится на двоих,
якобы шрам сойдет — не останется и следа;
оглаживаешь ладонью стежок за стежком,
и внутри бродит горячее молоко,
а вокруг вроде зеленая пустота.

швы расползаются.
в горло льется вода.

Я буду верить тебе во всем остальном.
Невезучий водитель чинится под окном.
Из-под машины торчит худая рука
в черных пятнах масла и оранжевых — табака.

Этот месяц проходит хуже, чем у Сорокина,
забитый твоими строками, очередными сроками
годности наших с тобой терпений.
Пока я жду, в горах зацветает репейник.

Пока ты едешь, зима превращается в лето.
Тополиный пух летает по всей квартире.
Кошка носит котят, и теперь моих кошек четыре.
Остальных разобрали дети.

Холодильник цветет космическим серым цветом.
Мои глаза давно не меняют цвета.
Нам осталось лишь несколько суток ж/д пути
и вокзал. На который я не хочу идти.

Пока подруги учат ее стареть,
отпускать детей, прикидываться молодцом,
любить все не умирающего отца,
она вожделеет покоя, светлеет с лица,
по частям заполучая последнюю треть
отмеренных ей морщин; видит мужчин
полунагими, лишь вкалывая витамины
в их тощие ягодицы, когда сходится клином
солнечный свет на стене процедурного кабинета.
Пока наступает ее тополиное лето,
сын уезжает, она разводится с мужем,
руки становятся суше и губы — уже,
вторая женщина в доме становится дочерью,
она становится старой и больше не хочет
ни от кого не зависеть. Разводит цветы.
И полсотни лет оглушающей пустоты
прилегают холодной кожей к худым плечам,
когда кислый запах неожиданных слез
пропитывает наглаженное белье,
и она лежит в темноте, стараясь не закричать.

по ночам кошмарные сумрачные стада
приходят пить из твоей холодной руки.
длится агония, плещется пустота.
смеживай веки, закуривай и не моги
расслабить сведенные болью мышцы лица,
даже когда никто не лежит рядом.
тебя ли теперь напугаешь каким-нибудь адом?
когда ты и так в аду. в ожиданьи конца,
который наступит, стоит о нем забыть,
ощущая, как тишина заполняет горло,
ты закрываешь двери своей избы.
навсегда. за неименьем гостей. и сора.