Наконец
Демосфен извлекает из под языка блестящий камешек,
при помощи которого избавился от косноязычия.
Возвращает его морю.

Брошенный в воду,
камень рождает круглые
волны,
которые расходятся
и расходятся
будто произносят философский дискурс
на никому не известную
никому не понятную тему.

Запах разложения стал резче
в два раза сильнее —
разлагается уже не только материя
плоть человека
животного
но
разлагается и дух...

Должно быть... — и дух...

человека..

А
чтобы преодолеть эту ужасную ситуацию
чтобы спасти землю
остается надеяться лишь
на вмешательство космических сил
возможно, божественных...

Или только космических...

Судя по надписям, сделанным на стенах,
в том числе на стенах Сорбонны
или Кремля,
на Стене плача или на
Великой китайской стене — (большинство из которых банальны,
стерты,
окаменели,
повторяют друг друга), — становится очевидно, что
немногие готовы к пониманию поэзии…

...Однако
герои были,
герои все еще есть,

как, впрочем,
и поэты...

Подобно апостолам
поэты освобождают из рабства слова
и идеи
а значит, и истину
поэты
подобно апостолам
подверженные постоянному имманентному риску
стать рабами слов
и идей
которые они освобождают...

Невозможно войти дважды в воды одной и той же реки
или того же потопа

так что и повторное чтение одной и той же книги
в том числе Библии
отличается от первого
десятого
сотого прочтения
одной и той же книги
включая Апокалипсис
про который говорят, что
однажды он, Апокалипсис,
и вправду пришел
         но
увидев, что творится в мире
махнул с отвращением рукой
повернулся
и ушел
со словами:

«Эти меня не достойны»…

Персики расцветают весной.
Проклятое бремя,
снегопад
тут и там
ломает цветущие ветви.
Словно
природа наказывает сама себя.
А ведь и человек
часть природы.

Огромный
наверное, очень старый
беспомощный сом
у ног рыбаков…

Двое тянули —
чтобы поднять из глубин
и окунуть в несправедливость мира
всего мирского.

Мне хочется крикнуть ловцам
смиренно:
— Пощадите!
Может, это Моисей глубин,
рыбий пророк!

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь познать самого себя.

— Наверное,
боль и разочарования идут тебе на пользу...

Ощущение, подобное сверхчеловеческому,
чувствовать, как
стремясь — следуя дельфийскому призыву —
                познать самого себя,
понемногу превращаешься
в собственное воспоминание…

Перечитывая мой неприхотливый дневник,
нахожу иногда в нем идеи для стихов, которые,
неизвестно, по какой причине,
не были доведены до своего завершения —

допустим,
вот эта заметка о том, как
в 1989 году
в парке Кафедрального собора я увидел милиционера,
погруженного в чтение одной из книг Солженицына,
не боявшегося, что его может арестовать
                   другой милиционер...

Быть может, все именно так, как об этом говорят: любовь означает
что он и она должны смотреть не друг другу в глаза
но в одном и том же направлении. Или
что они должны стоять спиной к спине
чтобы расширить поле зрения своей любви
(некоторые утверждают, что в этом положении
читать мысли друг друга даже легче)
на случай необходимости спастись
от угрозы, которая может явиться из единственного направления
в котором им нужно смотреть...

Влюбленным
их верности всегда будто
нужна круговая оборона.

В книгах футуристов с их раскрепощенным стихом
в отсутствие обособленных тактов (так сказать, совсем нетактичный дискурс)
или в просодии, застегнутой на все рифмы строф,
и сегодня,
даже в момент вот этого свободного чтения,
пролетарский цензор, подавленный и мрачный,
отредактировал бы, казалось, еще что-нибудь; воскресил бы
серого кардинала катастроф.
Дозирует пропорции хаоса между добром и злом,
речь размывается, ретушируется
на пороге века
и войны,
на краю пропасти,
в которой уже клокочет сотрясающееся эхо
будущих неизбежных падений
по всей Европе, по большей части — у русских
так что душераздирающее исступленное восклицание О!
выглядит как искривленный рот
или как черный квадрат Малевича,
■!
внутри которого
цензор катастроф даже по завершении этого прочтения сбивает
смоляной кляп.

В действительности
очень много хороших
красивых стихов
как их еще называют некоторые
могли бы без всяких потерь уступить место
молитвам
хранящих нас от зла
стихам которые
всегда уступают место
чтобы родились стихи
хранящие нас от дикости.

Лебедь, рак и щука, или,
другими словами,
душа, тело и разум
задумали однажды влюбиться,
ринуться в море любви…

В конечном итоге, любовь
осталась на берегу...

Маэстро подарил настенные часы музею.
На обоях квартиры остался
контур деревянного корпуса,
желтоватая тень
или попросту пятно времени, выступившее из-за
— можно сказать —
кулис ушедшей жизни.

Снег идет
и будто Господь наполняет нечто
смыслом.

Снег идет.
Мы не вместе.

Были бы мы вместе
на земле
под ногами прохожих —
падало бы меньше снега.

...А перед больницей
снега нет
он не идет
а
кажется брошенным как
флаг побежденных.

...А снеговики, растянувшись на земле,
пребывают в позах,
которые напоминают
пленных,
поверженных в момент
побега...

Откуда?
Куда?..