Автор живет в Воронеже, и неслучайно к его стихам очень подходит определение «тихая лирика», — так условно называли поэтов-шестидесятников, которые, в противовес громким «стадионным» поэтам, писали о родной земле, о традиционных духовных ценностях, без эстрадной броскости слов размышляли о жизни и о судьбе. У Нервина слышатся отголоски, например, воронежцев Анатолия Жигулина и Алексея Прасолова. Но в отличие от «тихих лириков» — отчетливо выражено игровое начало и парадоксальность мышления; например, рассуждая о том, что мы рождены для вдохновения и любви, вдруг завершает стихотворение таким выводом: «Какие праздничные листья/ ложатся в будничную грязь!..» Листья — осенняя пора, грязь — то, чем сменяется волшебство молодости, полной надежд и дерзаний.
Впрочем, у стихов Нервина есть главная особенность — они всегда молоды и при всей своей традиционности современны, то есть написаны не позавчера (такое впечатление иногда производят аккуратные «квадратики» строф), а — только что. Оставлю за скобками «молодежные» словечки, лишающие стихи Нервина значительности и смысловой точности даже при всей их «несерьезности»: «по фигу», «выпендриваться», «стремные песни» и даже «стремные метели» (интересно — это какие?); также не буду останавливаться на стихах необязательных, сочиненных просто для разрядки, вроде трехчастного цикла «Размышления о ерунде»; оставлю в покое банальности, рассыпанные кое-где по страницам, вроде «А жизнь твоя постольку коротка,/ поскольку ты похож на мотылька». Ведь на самом деле тон книге задает одно из первых стихотворений: «Проснулся,/ а в комнате солнцеворот!» Валентин Нервин — поэт светлый, улыбчивый; и при этом — всегда, каждую минуту помнящий о том, что жизнь — штука короткая и что если об этом и говорить, то… нет, лучше не говорить, а п р о п е т ь ей благодарность; не сокрушаться, а погрозить пальцем; не погружаться в депрессию — а напротив, опоэтизировать столь драматическую ситуацию. «Душа устремляется по небу вплавь» — словно о счастье, пишет Нервин о завершении земного срока; иногда кажется, что между жизнью и смертью он не видит особой разницы: «Я живу на земле, как умею,/ а по небу ныряет луна./ Постарею и следом за нею/ донырну до небесного дна». Конечно, это не так; Нервин всегда з д е с ь, в жизни, и пишет только о жизни, — о любви к ней: «Не о старости, а о любви/ я хочу говорить на закате». Разумеется, под «любовью к жизни» можно понимать и любимого человека; вот, например, довольно просто исполненное стихотворение, но — какова концовка!

Память — важное свойство стихов Валентина Нервина; она бережет не только мгновения счастья, но и давным-давно ушедших родных; одно из проникновенных стихотворений — о бабушке, и в ней тоже очень «нервинская» концовка: я бы сказал «ударная», если бы она не была столь щемяще-грустной: «…Пополудни выглянуло солнце —/ слава богу, на закате дня/ около небесного оконца/ ожидает бабушка меня». Впрочем, я опять вернулся к вечной теме этой книги, и пора, пожалуй, привести одно из самых характерных в ней стихотворений полностью:

Нервин немногословен; видимо, «в цене лишь то, о чем не говорим», — пишет он, почти дословно вторя Александру Межирову (у того так: «в цене лишь то, о чем я умолчал»). Думаю, что автор раскрывается не до конца; что-то остается в глубине сердца — невысказанным. Но я думаю, что и сказанного — вполне достаточно. Трагедия и юмор — в абсолютном равновесии.