Откуда эта жгучая печаль
Залива, обозначенного резко,
И скал полуослепшая скрижаль,
Где слово полустершееся веско?

И что за горечь некогда текла,
Которую, как осыпь, не обрушишь,
В бокал из венецейского стекла,
Где яд в питье ты сразу обнаружишь?

Какое зелье в чашу мне ни льешь,
Лицо поднять и вспомнить не посмеешь,
Покуда не признаешь, не поймешь, —
Ты пьешь и пьешь — и все же не пьянеешь.

Не сам ли я в такие дебри вхож,
Куда без риска лучше не соваться?
Не то чтоб в раж вошел, но все же гож
На жест и шаг — что ж с вами тусоваться?

И дальше, дальше, в логово времен,
Уводит нить крученая наитья —
Туда, где хаос кем-то порожден —
Неясытью ль какой иль чьей-то прытью.

И ноздри раздувающий алан
От берега Согдайи отрывался,
Чтоб крымских лоз хмелеющий туман
Во Франции кипучей оставался.
Великий Путь и млечен, и шелков,
Для колобка славянского малина, —
Катись, катись — и птицей из силков
К истокам рвись Китая-исполина.

По-своему и Запад, и Восток
Молились, но чаи гоняли вместе, —
И дождь, как злато, в общий водосток
Стекал на почву доблести и чести.

Путь в греки из варягов пролегал
Навстречу беспокойному пунктиру,
Который жилкой ртутной пробегал
Куда-то вкось, к Аралу и Памиру.

Неужто зависть известью разъест
На чудеса взиравшие народы? —
Но вот срослись пути — и вышел крест —
И тень его легла на круг свободы.

А нынче ветер помыслы честил
Пустые — и курортники сбежали,
И все на свете воздух упростил,
Которым дни когда-то умножали.

Голодным был для чаек этот год —
И море умирающее пело
О Суроже — и, глядя из невзгод,
О нас, живых, вздыхало, как умело.

Попросту тепло —
Полосами пыли
Шел, куда вело,
Там, где накопили
Этот вот настрой
Строгости и страсти
Где-то за горой
Выигрышной масти.

Кости бы прогреть,
Вытянуть суставы,
Нехотя смотреть
Влево или вправо,
Мысли бы собрать,
Бросить без опаски
Жаждущих играть
Происки и сказки.

Кто бы ни хотел
К тайне приобщиться,
Как бы ни потел,
Дабы научиться
Чуять миг любой, —
Должен хоть немного
Быть самим собой,
Ибо все — от Бога.

Будто бы сверху,
Вне бухгалтерий и смет,
Как на поверку,
Пух тополиный — и свет,

Связаны прочно
С каждой частицей души,
Плещутся, точно
Вырвав свое: разреши!

Духом единым,
Искренне, как на духу, —
Как им, родимым,
Реется там, наверху?

Свыше так свыше —
Не уберечь никому,
Ветру за крыши
Рваться уже ни к чему.

Косноязычье,
Века хранящее дух, —
Полчища птичьи,
Вздох тополиный — и пух.

Все это снова
Живо — и удержу нет, —
Верное слово,
Дух безграничный — и свет.

У тихой пристани достаточно углов,
Где можно призадуматься, забыться,
Забеспокоиться, впотьмах перекреститься,
Встряхнуться нехотя, — пожалуй, хватит слов.

Да что там! — все они присутствуют сейчас
Повсюду, — и куда бы мне ни скрыться,
Везде их невидаль таинственно роится,
Как будто сызнова порыва заждалась.

Так долго властвовать не просто надо мной —
А вот поди же ты, давно уже сумели,
Подняв из гибели, как утром из постели,
Беречь и пестовать в сумятице земной

Речь долгозвучную, в наплывах голосов,
Широколиственную, с горечью степною,
С прожилкой рудною, с извилинами зноя,
С песчаной струйкою мгновений и часов.

Скажи мне, речь моя, откуда ты опять
Навеялась — и где твое гнездовье?
Который год уже встаешь у изголовья
И знаешь — вместе нам вольготнее дышать.

И ждешь, как некогда, внимательна поднесь,
Что вот оно начнется, разуменье —
Всего ли сущего иль, может, мановенья
Чего-то близкого, витающего здесь.

С поднятой головой,
Вглядываясь, вбирая
То ли остатки рая,
То ли костяк сарая
В мир обреченный свой, —
Жизнь предстоит вторая —
Встретимся за листвой.

Полно хандрить, встряхнись,
Выпрямись одичало, —
Все, что вчера прощало,
Щурилось и вещало —
Это не даль, а близь, —
Что бы там ни встречало —
Не пропадай, вернись.

Сотканы из тоски,
Собраны из печали
Дней, что права качали,
Щерились и ворчали,
Стынущие годки, —
Склеить бы, как вначале,
Скомканные куски.

Не поддавайся, встань, —
Все это, брат, зачтется,
Все это там прочтется,
Где о тебе печется
Тот, кто глядит за грань, —
Им-то ужо учтется
Вздох твой в такую рань.

Кому доверять?
Проведав растенья,
Готов потерять
Свои обретенья.

Какая-то тля
На листьях роится,
Плодится, — и, зля,
Двоится, троится

Какая-то пыль,
Чешуйки и споры, —
Пора бы в утиль
Сдавать разговоры.

Слоится труха
Распада и тлена,
Словес вороха —
Уже по колена.

И леностный пыл
Вселенского жора
Заходит к нам в тыл
В июньскую пору.

И зреющий жар
Уже в затрудненье —
Ожогом сквозь пар
Грозит промедленье.

Что сбудется? Бред?
Его ль заслужили?
Не атомы, нет, —
Умы разложили.

Отсюда разлад,
Сквоженье напасти,
Не мор и не глад —
Агония власти.

Стал бы не замечать —
Было бы только хуже,
Каинова печать
Всюду видна, к тому же.

Разве что на душе
Чуть поспокойней, что ли, —
Впрочем, и там вполне,
Словно Сивашской соли,

Могут искать приправ
К яствам весьма унылым —
Что, на земле неправ?
Небо авось по силам!

Сыворотка идей
Вроде еще, по счастью,
В кровь не вошла людей —
Видно, не вышла мастью.

Вытравить дух? Увы!
С плотью намного проще —
С меченой головы
Пот упадет на мощи.

Считанные деньки
До отмиранья злобы, —
Страхи ль не велики
Там, наверху? Еще бы!

Луч оголенный жгуч
Давнего прорицанья,
В гуще вечерних туч —
Веянье и мерцанье.

Из глубины, из мглы
Вещею встань, плачея, —
Там, на конце иглы,
Гибель видна Кащея.

Вынесен в пространство
Спорною порой
Месяц мусульманства
Над Святой горой.

Впору бы татарам
Взоры поднимать —
Или же Стожарам
Пыл перенимать.

После курултая
Сгрудился народ,
Вовсе не болтая,
А наоборот.

Свежестью лежалой
Веет от имен —
Зелено, пожалуй,
В шелесте знамен.

Велено ли свыше?
Явлено ли кем
Слово, что — поди же! —
Солоно совсем?

Скрещивать ли брови
С верой заодно?
Голосу ли крови
Это не дано?!

То-то без амбиций
Вправе человек
Жить, чтоб не забыться
Этому навек.

То-то без оваций
Можно услыхать —
Некого бояться,
Нечего терять!


Старость или младость?
Что и с чем связать?
Горесть или радость?
Как тебе сказать!

Всех, кто жег, пытливый,
Два конца свечи,
Жаркий, торопливый
Перечень в ночи.

Луна огромная из мрака поднялась —
И все живущее в сиянии крылато,
И столь томит меня таинственная связь,
Что я шепчу растерянно: Геката!

Малоазийское седое божество,
Владычица земли, небес и моря!
Неодолимое творишь ты волшебство, —
Чего в нем больше — радости иль горя?

О, трехголовая! Пусть утро мудреней —
Ночь притягательней для нас в своем коварстве, —
Повелеваешь ты смятением теней
Вот здесь, повсюду, — и в подземном царстве.

И заклинания клубятся над горой
В разрывах облачных, в немыслимых провалах,
И призраков сквозит безмолвный рой —
И вдосталь страхов нам, да и хлопот немалых.

Геката-Тривия! Твоя откуда власть?
Да что сказали бы Гораций иль Овидий,
Когда опять собаки воют — вот напасть! —
И раздвигаются в глубинах створки мидий.

Трехликое светило! Что за ночь? —
Держава рушится — из хаоса и пепла
Восходит новь, — ты чудо напророчь,
Чтоб явь мужала и дыханье крепло.
Луною на небе нередко ты была,
А на земле была ты Артемидой —
Так исполать тебе! — развеяна зола
И соль рассыпана, — хоть ты теперь не выдай!

Да вовсе не случайно, видно, ты
Бывала, в свой черед, и Персефоной —
И высвечены фосфором черты
Уже отринутой эпохи беззаконной.

Ковш Медведицы все ниже
К западу склоняется, —
Видно, что-то впрямь — поди же! —
В мире изменяется.

Дрожь проходит по дороге,
Вдаль куда-то катится,
Отсыревшие пороги
Щерятся, горбатятся.

Не Орфеева ль кифара
Как-нибудь сподобится
Быть защитницею дара? —
С ним уже приходится

Не считаться, так смиряться —
Временно ль, надолго ли,
Только впредь не притворяться,
Злобствуя, — но толку ли

От охальников дождешься?
Мало ль что не чаяно!
Разве только улыбнешься
Горько и отчаянно.

Холода, неразбериха,
Всплеск перед разрухою,
Матереющее лихо,
Эхо тугоухое.
Нержавеющие звенья
Общего затмения —
И рассвета мановенья
Или дуновение.

На старуху ли проруха,
Ахая да охая? —
Уж не сретенье ли Духа
С новою эпохою?

Тебя ли я припомнил в эти дни,
Страна неувядаемого полдня?
Так смилуйся — ведь мы с тобой одни
Живем, не только веря, но и помня.

Скажи-ка мне сама на этот раз —
Откуда ты явилась? — я не знаю —
И ворох роз растерянно припас,
Все то, что молвишь, сразу принимая.

Пою, покуда дышится легко, —
Откуда ты взялась — не все равно ли?
Наверное, не слишком далеко
До тайны не случайной или боли.

Куда девались Генуи льстецы,
Венеции всеядные умельцы?
Иль фряжских башен сточены зубцы? —
Тавриды не осилили пришельцы.

Залетный ли артачился купец
Иль сдерживал волненье покоритель —
Умывшись, прозревал уже слепец,
Отшельник воздвигал свою обитель.

Дракон заморский выдохся давно,
Следы кочевий выветрены всюду —
Но если раскрываешь ты окно,
Тебя, конечно, снова тянет к чуду.
И время, замирая и томясь,
Пред истиной склоняется устало.
Чтоб августу, продолжившему связь,
Венец надеть, — и этого немало.

И, к дому приближаясь своему,
Так просто говорящему о лете,
Когда-нибудь я все-таки пойму,
Какое это счастье — жить на свете.

И уже не узнать — почему
Все разъялось — и сжалось мгновенно?
То ли впрямь зимовать одному,
То ли вновь привыкать постепенно
К тем, кто могут еще навестить
Пусть хоть изредка, — все-таки с ними
Будет проще о чем-то грустить,
Вспоминать позабытое имя.

Не зови меня другом своим,
Если ты не внимателен к слову,
Если свет его днесь не таим
Тем, что смысл его гнет, как подкову,
Если путь его дольше порой,
Чем хотелось бы, может, кому-то, —
И глаза хоть однажды открой
На сердечную, кровную смуту.

Чтобы дружба с годами росла
И плеснулось волной пониманье,
Прикоснись к рукоятке весла
В Киммерии и там, за Таманью,
Подивись возрастанию крыл
В Диком Поле, в раю поднебесном,
Там, где скифскую волю укрыл
Кто-то свыше покровом чудесным.