Это солнце низкое глаз не режет:
— Что ж, смотри, мой свет целый день кипел, —
обогрев усталое побережье,
покатилось в шелковую купель.

Темноты, ей-богу, бояться глупо:
россыпь звезд, широкой луны алтын...
Залила заря величавый купол
бледно-серым, розовым, золотым.

Тает свет в прохладной дремоте моря,
грузным боком южного голыша
затухая, в зеркало водяное
окунулся огненно-красный шар.

Полный штиль. Армада ленивых капель
перед сном глотает густой багрец.
...Отчего ты бледен, тишайший Авель?
— Горек жребий — мирно пасти овец.

Где твой след, угрюмый бродяга Каин?
В чьем краю ты злобу свою изжил?
...Над водой навис ноздреватый камень,
у воды застыл молодой инжир.



Втихомолку, чуткой походкой лисьей
ночь крадется — спутница всех срамниц,
и дрожит над пропастью звездный бисер,
и пейзажу лунному нет границ.

что сказать?
рай земной —
стрекоза
над волной,

солнца луч
смел и бодр.
камень круч,
зелень гор.

бирюзой
бьет извив,
на песок
повалив

белых брызг
бунтаря…
детский визг:
вот и я.

яркий свет
воздух рвет:
я в родстве
с рябью вод,

ветерком
озорным…
берег мой —
южный Крым.

Когда ломается хребет
Горбатой, звончатой волны,
Пляж, солнцем утренним пригрет,
Вздыхает: силы не равны —

Все, что на свет произвели
Летучий зюйд и тяжесть вод,
Твердь орошаемой земли
О серость гальки резко бьет,

Как торжествующий левит,
Прибой клокочет все мощней...
Барашек жертвенный лежит
На мокром алтаре камней.

Но ветер с новой силой вдаль
Погонит странниц голубых —
Отхлынет гордая вода,
Легко взовьется на дыбы,

Как смех ребенка, весела,
Слезы вдовицы солоней.
И чайка, гребень оседлав,
Качнется на крутой волне.

Высокий берег. Девственную синь
едва прикрыла облачная ветошь.
Лазурь шумит. Сто верст исколесив,
не выйти ль в море ласковое? Нет уж,
Зачем под парус? Гонит глубина
за горизонт, светящийся напрасно:
Даль золотая зверски голодна,
смущает взор живот волны непраздной.

Как много соли в мареве парном!
И горячей, и горше, чем под кожей…
Зов синевы оставлю на потом,
встав у обрыва торбою порожней:

Не там уют, где, словно в «сinema»,
дневной прибой кокетливо расплеснут,
а там, где мирно всходят семена,
скрипят негромко мачтовые сосны.

Несет вода густые жемчуга,
но мой удел — у волн мечтать о сыне:
как побежит по пляжу мальчуган
задорно шлепать пятками босыми.

близилась ночь.
над водой повис
перезрелый август.

средних лет пара стояла у кромки пляжа.
она держала его под локоть.
он спрятал свободную руку в карман.
в море открытом светилась яхта —
гордый, изящный лебедь.
она игриво спросила:
— будь у тебя такая, что бы ты сделал?
он пробурчал: — я бы уплыл от тебя.
…зашаркали сланцы.

когда шаги стихли,
я подумала: наконец-то.
полный штиль —
самое время
сидя на камне горбатом,
обхватив руками колени,
слушать
шорох колючих трав,
треск цикад,
дальний собачий лай,
глядя на окруженный мясистыми звездами
ломтик луны.

здесь, на юге, все так медленно остывает:
бок румяный пышного расстегая,
двор широкий, комната гостевая.

духота как в бане — тяжелый воздух
для дремоты немощной будто создан,
к ленте неба липнут сухие звезды.

есть один рецепт лишь от этой скверны —
метод шоковый, откровенный
(из воды мы вышли, из белой пены!):

на ночь глядя, презрев безмозглость,
не сдержать по-детски веселый возглас,
нагишом ныряя в соленый космос.

…обнимает ласково жизнь другая,
будто в мир языческий увлекая:
говорят, мы были тогда богами…

…а ты ложись и покемарь.
Под утро пепельная хмарь
лохмотья старые латала,
и резкий ветер
— Срам прикрой! —
свистел скукоженной корой
полураздетого платана.

Не спится? С грохотом глухим
воды туманной малахит
пал у приморского бульвара.
Вот, погоди, начнет чернеть:
на вкус — гроза, на ощупь — смерть,
уж сколько раз как смоль бывала…

Что приуныл? Когда штормит,
алкает истовых молитв
душа, размытая печалью.
Свербит, сей миг раздражена,
как муть, поднятая со дна:
молись и кайся — полегчает.

человек человеку — корсар,
голливудский оскал флибустьера.
нынче море туманно и серо:
человек человеку — корсар.
капитан бригантины «Химера»
шутки ради мой бот искромсал:
человек человеку — корсар,
голливудский оскал флибустьера.

сладкая дрема старый бульвар сморила,
в море выходит черная субмарина —
гладь водяная только мерцает зыбко,
бухта сияет — круглая бескозырка.

над Херсонесом ветер гуляет борзый,
колокол древний дышит могучей бронзой,
серые скалы теплый прибой обнял…
жить бы да жить затопленным кораблям.

театр степенный — мраморный ряд колонн.
к сонным ступеням рыжий платан склонен,
будто бы плечи скромный юнец поджал.
пусть над холмами вновь заискрил пожар —

осень к виску приблизилась роковым
дулом холодным, длинной ручной пищалью,
я вернусь в этот город, дымом пороховым
пропитанный.

обещаю.