Свежий Номер

№ 9 (167), 2018

За вечер до этого,
Луна опустилась на город
Будто факел в заброшенный колодец:
В агонии она осветила охваченные бурьяном стены,
Отразилась в сонной и теплой воде закрытых окон
И в следующий мир потухла в маслянистом храпе.
Я гулял среди цветущих лип,
Размышляя об этом странном событии —
Который, не знаю, почему, я связал
Со сложной теорией интеллектуального агента и возможного разума, —
Когда перед неоклассическим зданием Университета,
Передо мной вновь появилась
Прекрасная незнакомка с кавказскими чертами:
Она элегантно улыбалась,
Я, потеряв голову,
Тут же решив купить себе огромного шнауцера,
Которого бы звали Гофманом
И который своей эластичной трусцой на дорогом поводке
Придавал бы мне вид, достойный таких моментов.
Я увеличил шаг. Следом шел ураган.
На прозрачной крыше города
Облака мурлыкали, словно огромные серые кошки
                                                                     с электрическими когтями,
В то время как, опершись на стену Музея,
Напротив пивной,
Какой-то студент все еще играл на гитаре
Пацифистские мелодии 60-х годов.
Ветер сорвал зонт с одной из террас,
Пролистал, с раздражением духа вызванного вдовой спириткой,
несколько стопок книг букиниста
А затем пустился, шелковистый ураган гвоздик
и тюльпанов,
Вдоль влажных тротуаров, синих, как неоновые трубки.
Я побежал. Это была ее рука. Я ее чувствовал.
Я пустился к полям, покрытым виноградниками. Небо было опаловым: зеленым, синим и розовым.
В долине город недвижно повис на веревках дождя.

Как во мне зреют идеи
Гроздья идеи зреют на холоде,
Будто звон колокола в
Хрупкий зимний полдень
Когда аскетичное солнце
Нашептывает цвета
Непостижимые для смертных.

Поэму усталого влюбленного
Лишь по углам можно заметить
Позолоченную вышивку,
Отшлифованные серебряные зеркала, коробки с помадами
Прошлого века.
Лишь под древними потолками,
У озера под арками ивовыми,
Лучи солнца становятся волнами...
Косой свет, его мало;
Крутая тьма
Перпендикулярно миру с венам из пыли
И люди с бесплодными воспоминаниями:
Розы с запахом бездны.
И лишь на твои лодыжки
По утрам осыпается пыльца.

«Слишком стары были те четыре льва,
Охотились они лишь в гороскопах.
Сидели в парке за большой оградой,
На перекрестках безлюдных аллей.
Абстрактная дичь сверкает в их пасти,
И кровь серебром стекает с клыков
Из камня.
И запах липы дрожал как колокол над ними,
И зеркалом их молчаливого молчанья
Служил фонтан с Амуром посредине.
Их господин?
Иероглифы на обелиске. Они ждали
Его прихода…»
Только подумать, что все это искусное убийство
Происходило в моем тихом городке,
Где уважаемые статуи
Профессоров в рединготах, пенсне и с бородкой
Из бронзы
Указывали ночью
С постаментом
Пальцем на луну!

Знаю,
Знаю, тебе не терпится, хрупкий ангел,
Прозрачный и лукавый,
С неоновыми крыльями,
Повести меня через колодца без ведер
Облаков
К лысинам разрушившихся лавр
Со стенами из битума и огромными алтарями из кипящей лавы
Где я наконец уверюсь
Что демоны которые гонят говорящих, синих кобыл
По известковым холмам
Это Музы Пиндара.
Знаю, что ты пришел за мной,
Но знаю также, что у этого города есть
Свои часы бесстыдного воскресного покоя
Когда пустеют осенние площади с округлостями их башен,
С их меланхоличным и зеленым животом;
Когда у Евгения, старого букиниста-анархиста —
О котором ходят слухи, подтвержденные засаленными картами Таро, будто у него ультрамариновое небо, как свод пещеры Али Бабы
                                   или как помешанный джин лампы Алладина —
Уснувшего в старом кресле из ракиты, вынесенном на узкую улочку,
Сквозь хрустальный череп виден
Мозг похожий на хризантему;
Когда дома с плющом, повисшим на костях стен,
Приласканным солнцем,
Похожи на старых, истеричных куртизанок,
Кожа которых, вымоченная пудрой и духами,
Истончилась, оставив на обозрение любому пришельцу
Нервы и вены, древнюю лютню,
Что, даже плохо настроенная, все равно звучит хорошо,
Потому что в ней спит эхо былых гармоний.
Все это по улице Катарджи, в старом помещичьем квартале,
Потому что если смотреть из суеты перекрестков
Через бинокль вдаль
Я вижу лишь светофоры как огромные плотоядные растения
С металлическими лепестками и стеклянным пестиком,
Автобус, зеленый как ящерица,
Малиновый подъемный кран

И поношенный бюстгальтер как весы в кондитерской.
Знаю, ангел,
Знаю, что ты хотел бы, чтобы я рассказал тебе
О ней, о влажном летнем рассвете ее бедер,
О лодыжках прохладных как фисташковый шербет,
О том как на холмах горит закат тысячью гроздей,
И о том, как потом, в осенние ночи,
С террасы знаков зодиака устремляются
В астральные моря, к атоллам,
Туда где словно рыбы под волнами бьются
Насыпь из звезд, что гонит белесая акула луны.
Знаю, ангел,
Знаю, что тебе нравятся мои вечные сказки,
Но, смотри, ночь спрыгнула
Словно черная кошка
С розовых плеч города.
Наслаждайся рассветом
И дай мне поспать.

Осенний поезд
Стучит средь полей
Кровоточа филигранью послеполуденной прохлады.
Полустанок такой, как и все,
Полустанок,
Полустанок — между ними
Костлявая борзая вечера,
Гоняющая жаворонков.
Коричневые клеенчатые сиденья,
Окно в пятнах ржавчины и мух:
«E pericoloso sporgersi».
Березовая роща,
Озеро без берегов,
С лунной водой,
Венец из звезд
Покрытый инеем...
Сторож
Среди фиолетовых виноградников сна,
Скиталец
Среди садов Господа,
Одинокий, хмурый, печальный ангел
Стрелочник
Перевел стрелку к
Млечному пути.

Потом
Кто-то
Подал сигнал тревоги зари
И ночь остановилась в поле
Подсолнечников.
Пыльная, сельская дорога, окаймленная тополями и шелковицами…
Троица, колодец —
С цепью и жестяными кружками —
Небесные и водные прохлады
Роднили.
Далеко, за холмами,
На краю
Одинокая башня.

Мой язык был покоем,
Глаза, быстрые следы оленя,
На скрытой тропе лица.
Увядшие листья среди
Увядших опавших листьев,
Руки...
Ребра, плющ,
И так испокон веков.

Я не знал, любимая,
Дышала ли ты,
Или это был лес
В тот час, когда только мы вместе с солнцем
Спускались по горным тропам.
Твои тени росли вокруг,
Твои руки и щеки пахли хвоей и родниками,
Или это она
Целовала меня губами холодного света,
Бледные фрезии под осенней изморозью?
Твои листья шелестели,
Скалы были мыслями
Не рожденными, в тебе
Или это она смотрела на меня зелеными глазами
И душой из росы?
Или, может, вы обе были
Одною...

Извилистые улочки,
Робкие,
Как огонь свечи.
Молчание
С известковыми зубами.
Замедляю шаги. Тороплю свою тень.
В синих концентрических
Кругах
Холод.
Оранжевая
Луна
Среди зеркал.

Знаешь,
Вообще-то я остался в рукописи
И меня не могут одновременно прочитать несколько человек.
Теперь твоя очередь...
У меня много вырванных страниц — о, раны, напудренные пылью
площадей, —
А на других помарки или схолии на забытых языках,
Или дожди превратили слова в фиолетовые гвоздики.
Я уже не книга,
А времена года,
Теперь ношу в себе более четкий след небесных сфер,
Чем след орбиты человеческого пера.
Ты будешь меня хранить, творя себе тайну из моих иероглифов,
Или ты выбросишь меня на ветер и в горький полдень,
Меня забвению позволив утончить:
Лист, слово,
Молчание,
Вернувшееся к свету в вышине?

Колокола в воде,
Музыка в глазах молчания;
Веки плюща, стены,
Улочки будто цветы, забытые на этажерках, увядшие, в горшках,
Как время года.
Вечер тлеет в циферблате
Иеромонаха Времени.

Слово на странице,
Подбитое крыло.
Сон, табуретка, на которой сидишь,
В тени, у ворот,
Чтобы увидеть, как течет
Река чернил
Из костей в свет,
Как высыхает луна,
И смерть поднимается по стволу.

Это не рассвет, это туманный свет в окнах,
Молочный, как сок одуванчика, извлеченный
Из стебля ночи, горький.
Луна высохла и опала,
Звезды скрылись в восковых мыслях;
Глаз повернут в себя, земля
Без плуга, ни семени, ни воды в колодце.
Молчание считает свой возраст в дождях, на площадях
И в листьях.
Смерть тихо белит
Черные стрелки часов.