|
|
|
Мои любимые стихотворения Ведущий рубрики — Евгений СТЕПАНОВ
АНДРЕЙ ШИРЯЕВ «Вот мы и не увиделись. За лето…»
Одна из основных, на мой взгляд, проблем поэтики — критерии оценки поэтического текста. Как его оценивать? По принципу — нравится или не нравится, или все-таки с научной точки зрения? Или — совместив эти два подхода? Много лет назад я предложил термин «тропонасыщенность», подразумевая под ним совокупность тропов и фигур, влияющих на суггестивность произведения. Доктор филологических наук А. Бубнов в беседе со мной развил эту идею и даже предложил ввести в литературоведческий обиход понятие «коэффициент тропонасыщенности». С одной стороны, все это, конечно, может показаться весьма комичным, с другой стороны, совершенно очевидно, что в литературном мейнстриме немало «раскрученных» стихотворцев, которые стихов писать не умеют, никаких тропов и фигур в их текстах нет и в помине. А поэзия — это все-таки не только душа, но и прием, точнее — совокупность приемов. Проще говоря — мастерство. Поэтика трагически ушедшего из жизни Андрея Ширяева максимально сложна и имеет, согласно терминологии А. Бубнова, максимальный коэффициент тропонасыщенности. Здесь нет ни одного приема, который бы нарочито бросался в глаза, многочисленные тропы и фигуры как бы не видны, о них не думаешь и не обращаешь на них внимания. Стихи представляют из себя единую монолитную субстанцию, в которой все точно на своем месте. Это как раз тот случай, когда зрелый мастер, владеющий всем версификационным инструментарием, сумел выразить себя и время, сумел сделать совокупность приемов — изысканной и волшебной поэзией, которой нельзя не сопереживать. Вот характерное стихотворение.
* * * Вот мы и не увиделись. За лето засохло все, что требовало влаги. Сезон ресниц. Стрельба из арбалета в бочонок из-под выпитой малаги. Полет на наконечнике. Гитара в холодных пальцах. Вспышка кокаина и гонка на взбесившемся «Камаро» из джунглей в горы, вверх по серпантину. И море. Пахнет порохом и сеном от партизанской ржавчины и стали, от ночи у старьевщика на сером, когда-то разноцветном одеяле. Прости. Немного слишком откровенны желания и действия. На марке с почтовым штампом — профиль Картахены. Проси. Тебе воздастся. Это Маркес. И это — одиночество. Беглянка, монахиня, хранящая за крохи любви чужую память, точно склянка с водой из доколумбовой эпохи, возьму тебя у терпеливой пыли, войду, огнем и осенью наполню. Ты говоришь, мы были вместе? Были. Наверное, мы — были. Я не помню.
Приемы здесь самые изысканные — строчные анжамбеманы, неожиданные рифмы (eх. марке с—Маркес), аскетичная телетайпность речи и т. п. Но это не главное. А главное то, что стихотворение вызывает у меня (читателя) эмоции, я понимаю лирического героя, я понимаю, о чем трагически говорит автор. Он говорит о том, что нежные чувства быстротечны, о том жизнь проходит (прошла), о том, что шутки закончились. И тут «дышат почва и судьба». Андрей Ширяев — выдающийся поэт. У меня в этом нет никаких сомнений.
ГЕННАДИЙ ГОЛОВАТЫЙ «Слепые не могут смотреть гневно…»
Более тридцати лет назад автор этих заметок работал научным сотрудником Государственного музея Н. А. Островского, где в ту пору постоянно экспонировалась выставка «Люди корчагинской судьбы». Тогда автор узнал судьбы многих удивительных наших соотечественников и иностранцев, которые, несмотря на тяжелейшие физические недуги, сумели не пасть духом, написать интересные картины, книги... Скажу честно, зачастую восхищали не сами произведения, а л и ч н о с т и, их создавшие. Но в искусстве нельзя делать скидки ни на болезни, ни на заслуги авторов. Искусство или есть, или его нет. И каким бы ни был заслуженным человек, если он написал бездарное произведение, его, к сожалению, так и нужно называть бездарным. Геннадий Головатый, царство ему небесное, автор нескольких сборников стихов, был инвалидом первой группы с раннего детства, был лишен радости движения. Но при этом жил полной жизнью, создал семью. У него родились дети. Он постоянно творил. Писал замечательные стихи и картины. Я был однажды у него дома, в Москве, мы долго общались, говорили о детерминированности мира и на другие философские темы. Его оптимизм меня поразил. Общаясь с этим мужественным и израненным человеком, я понял, что не имею никакого права жаловаться на жизнь. Надо в любой ситуации (говоря фигурально) идти вперед. Талантлив Геннадий Головатый был необычайно. Поэт, художник, философ. Словом, это и про него стихи Велимира Хлебникова:
«Это шествуют творяне, Заменивши Д на Т, Ладомира соборяне С Трудомиром на шесте».
В далеком 1963 году «Комсомольская правда» объявила Всесоюзный поэтический конкурс. Участвовало несколько десятков тысяч авторов. Первую премию получил Геннадий Головатый. Вот за это — для меня несомненно великое! — стихотворение, которое не нуждается в комментариях.
* * * Слепые не могут смотреть гневно, Немые не могут кричать яростно. Безрукие не могут держать оружия, Безногие не могут шагать вперед. Но — немые могут смотреть гневно, Но — слепые могут кричать яростно. Но — безногие могут держать оружие. Но — безрукие могут шагать вперед.
ЛЕОНИД ГУБАНОВ. «Молитва»
СМОГ — легендарное неофициальное сообщество поэтов, прозаиков и художников, возникшее в СССР в застойные шестидесятые годы. Информация из Википедии: «СМОГ (расшифровывается как “Смелость, Мысль, Образ, Глубина”) — литературное объединение молодых поэтов, созданное Леонидом Губановым в январе 1965 года. Одно из первых в СССР и самое известное из творческих объединений, отказавшееся подчиняться контролю государственных и партийных инстанций. Организаторами СМОГа были: Леонид Губанов, Юрий Кублановский, Владимир Алейников, Аркадий Пахомов. Через некоторое время в СМОГ также вошли Саша Соколов, Сергей Морозов, Вадим Делоне, Борис Дубин, Владимир Сергиенко, Татьяна Реброва, Александр Величанский, Владимир Бережков, Юлия Вишневская и другие — всего несколько десятков человек. К СМОГистам был близок художник Николай Недбайло. Почетным членом СМОГа был философ Арсений Чанышев. Аббревиатура СМОГ расшифровывалась обычно как “Самое Молодое Общество Гениев”, лозунгом которого был: “Смелость, Мысль, Образ, Глубина”, а творческий девиз — “Сжатый Миг Отраженный Гиперболой”. По свидетельству Юрия Кублановского первоначально СМОГ был аббревиатурой от слов “Смелость, Мысль, Образ, Глубина”, а остальные значения появились позже». [ 1 ] В интервью пишущему эти строки один из отцов-основателей СМОГа Владимир Алейников рассказывал: «О СМОГе я сам написал довольно много. Другие — тоже писали, да только изрядно врали. Всю правду о СМОГе знаю сейчас только я один. Когда-нибудь, возможно, напишу новые книги о нашем содружестве. Осенью 1964 года я подружился с Леонидом Губановым. Идея — создать содружество талантливых молодых поэтов и прозаиков — была моей. Губанов — придумал слово СМОГ. Оно стало знаком времени, паролем, девизом целого поколения. Начало СМОГа — январь и февраль 1965 года. Все тогда происходило стремительно и шло по нарастающей — бурное общение, чтения стихов, преследования. Власти вовсю старались изничтожить нас на корню и считали, что СМОГ разгромлен. Но он выжил, был — с нами, в наших писаниях, остался — навсегда. Для меня было неприемлемым стремление некоторых сомнительных деятелей втащить СМОГ в политику. СМОГ — это литература». [ 2 ] Владимир Алейников к СМОГистам также относит, помимо перечисленных в Википедии, поэтов Олега Хмару, Юрия Каминского, Леонарда Данильцева, Петра Шушпанова, Александра Морозова, прозаиков Вячеслава Горба, Николая Бокова, Дмитрия Савицкого, художника и поэта Игоря Ворошилова, публициста Вячеслава Самошкина. [ 3 ] Безусловно, ярчайшей фигурой СМОГа является Леонид Губанов (1946—1983), значительный русский поэт, который сумел создать собственную неповторимую поэтику. Наследие Губанова невелико, и не случайно редки его посмертные публикации на портале «Журнальный зал» — всего 2 (в журнале «Знамя», № 11, 2007, и журнале «Дружба народов», № 7, 2009). Основным правилом Губанова было — не соблюдать правила; он разрушал метр и ритм стихотворения, не выдерживал канонов рифмовки, использовал эмоционально экспрессивный словарь («я умилен, как Гумилёв/ За три минуты до расстрела!»). Чувства, переполнявшие поэта, врывались в каркас его стихотворной строки и разрушали ее, создавая гармонию хаоса. Эклектичность письма не только не ослабляет поэтику Губанова, но делает ее максимально гармоничной и естественной. Именно т а к а я форма позволяет выразить т а к о е внутреннее содержание. Показательно в этом смысле стихотворение «Молитва», которое я считаю великим.
МОЛИТВА Моя звезда, не тай, не тай, Моя звезда — мы веселимся. Моя звезда, не дай, не дай Напиться или застрелиться. Как хорошо, что мы вдвоем, Как хорошо, что мы горбаты Пред Богом, а перед царем Как хорошо, что мы крылаты. Нас скосят, но не за царя — За чьи-то старые молебны, Когда, ресницы опаля, За пазуху летит комета. Моя звезда, не тай, не тай, Не будь кометой той задета Лишь потому, что сотню тайн Хранят закаты и рассветы. Мы под одною кофтой ждем Нерукотворного причастья И задыхаемся копьем, Когда дожди идут нечасто. Моя звезда — моя глава, Любовница, когда на плахе, Я знаю смертные рубахи, Крахмаленные рукава. И все равно, и все равно, Ад пережив тугими нервами, Да здравствует твое вино, Что льется в половине первого. Да здравствуют твои глаза, Твои цветы полупечальные, Да здравствует слепой азарт Смеяться счастью за плечами. Моя звезда, не тай, не тай, Мы нашумели, как гостинцы, И если не напишем — Рай, Нам это Богом не простится. [ 4 ]
Любопытно, что при всей кажущейся неряшливости и «мятежности» стиля этого стихотворения (где бросаются в глаза неточные рифмы) оно написано строгим и выверенным четырехстопным ямбом. В этом сочетании несочетаемого — весь Губанов. Рифменная система Губанова заслуживает отдельного разговора, это как раз тот показательный случай, когда форма и содержание едины, когда форма является квинтэссенцией сущности лирического героя.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ. «Теряю голос 2012»
Вознесенский — после болезни — говорил шепотом. Очень тихо. Но было все понятно. Заболев, он стал абсолютно похож — в моем представлении — на поэта. Даже более, чем в годы юности, когда не жалел собственного горла. Репортер времени. Пророк. У него были детское лицо и твердая рука. Однажды я сказал ему: лицо поэта — ваше лицо — это тоже поэзия. Он изумился: «Вы так считаете?». Вознесенский всегда удивлял. Скорость, с которой поэт, точно ежедневная газета, отражал происходящие события, поражала. Мобильники, Интернет, дартс, ОРТ, НТВ, олигархи, Чулпан Хаматова, Шнур, Киркоров, Фрадков… все это атрибуты и герои поэзии Вознесенского… Зачем он это делал, возможно, напоминая кому-то ребенка, играющего в слова, как в игрушки? Вознесенский понимал: скучно и занудно — не значит профессионально. Будучи профессиональным артистом, ветераном эстрады, он знал, как привлечь к себе внимание, как начать разговор на доступном современнику языке, чтобы потом сказать о главном — о душе. И тут поэт показывал обывателю его самого, как честное и порою нелицеприятное зеркало.
В нас Рим и Азия смыкаются. Мы истеричны и странны. Мы стали экономикадзе Самоубийственной страны.
Картина не радужная. Такая — какая есть. Иногда Вознесенский отказывался от жаргонных и бытовых словечек, как бы забывая о том, что нужно обязательно привлечь внимание, и говорил, вспоминая, что «поэт небом аккредитован», как настоящий парнасец. «Хищный глазомер» с годами не давал осечек.
Как палец, парус вылез. И море — в бигуди. И чайки смелый вырез у неба на груди.
Особый разговор — версификационное мастерство поэта. Его излюбленные приемы — усеченная строчка (в данном случае он наследник по прямой Андрея Белого), стремительная перемена ритма в жестких границах одного стихотворения, его характерный размер — раешный стих, хотя поэт не чурался и более привычных ямба и хорея… Об этом многое сказано, остается напомнить: о Вознесенском написано, наверное, не меньше, чем написал он сам. В чем его только не обвиняли! Хулители как бы не замечали, что самые жесткие оценки поэт уже вынес себе сам, называя себя то представителем плебса, то и вовсе, прости Господи, подлецом. Одно из характерных произведений поэта — «Озеро жалости». Это стихотворение — как бы квинтэссенция позднего Вознесенского. Здесь есть все: и непревзойденная наблюдательность («Сплющен озера лик монголоидный»), и звук, и ритм, и главное — гуманистическая позиция. На то Вознесенский и поэт, что при всем своем авангардизме (на мой взгляд, условном) он был (и остается!) художником пушкинской традиции, ни на секунду не забывавшем о том, что одно из основных предназначений поэта не только, как он сам пишет, «демонстрация языка», но и — «милость к падшим». Не только любовь к ближнему, но и «любовь к неближнему» — вот основной лейтмотив поэзии Вознесенского. Он верил в будущее страны: «Входят неворующие / Русские новейшие!» — и в нас, современников: «Темнеет. Мы жили убого. / Но пара незначащих фраз, / но белая роза бульдога, / но Бога присутствие в нас»… А я верю, что Андрей Вознесенский в раю. И жалеет нас, бедных и несуразных жителей Земли.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ ТЕРЯЮ ГОЛОС 2002 1.
Голос теряю. Теперь не про нас Гостелерадио. Врач мой испуган. Ликует Парнас — голос теряю. Люди не слышат заветнейших строк, просят, садисты! Голос, как вор на заслуженный срок, садится. В праве на голос отказано мне. Бьют по колесам, чтоб хоть один в голосистой стране был безголосым. Воет стыдоба. Взрывается кейс. Я — телеящик с хором из критиков и критикесс, слух потерявших. Веру наивную не верну. Жизнь раскололась. Ржет вся страна, потеряв всю страну. Я ж — только голос… Разве вернуть с мировых свозняков холодом арники голос, украденный тьмой Лужников и холлом Карнеги?! Мной терапевтов замучена рать. Жру карамели. Вам повезло. Вам не страшно терять. Вы не имели. В Бюро находок длится дележ острых сокровищ. Где ты потерянное найдешь? Там же, где совесть. Для миллионов я стал тишиной материальной. Я свою душу — единственный мой голос теряю.
2.
Все мы простуженные теперь. Сбивши портьеры, свищет в мозгах наших ветер потерь! Время потери. Хватит, товарищ, ныть, идиот! Вытащи кодак. Ты потеряешь — кто-то найдет. Время находок. Где кандидат потерял голоса? В компре кассеты?.. Жизнь моя — белая еще не выпущенной Го , горе! Р you, м м ос те ю!
3.
…Ради Тебя, ради в темном ряду белого платья руки безмолвные разведу жестом распятья. И остроумный новоосел — кейс из винила — скажет: «Артист! Сам руками развел. Мол, извинился». Не для его музыкальных частот, не на весь глобус, новый мой голос беззвучно поет — внутренний голос. Жест бессловесный, безмолвный мой крик слышат не уши. У кого есть они — напрямик слушают души.
Евгений Степанов — литератор, кандидат филологических наук, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института, Университет христианского образования в Женеве и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Президент Союза писателей XXI века. Автор книг стихов, прозы, многих публикаций в периодике. Живет в Москве.
|