Свежий Номер

№ 7 (165), 2018

Я старомодна.
Я люблю таинственные и бесполезные предметы,
Те, которые приходится прокладывать
Толстой бурой бумагой, точно из советской химчистки,
Чтобы они не трескались при переезде,
Чтобы не теряли свои бисквитные ушки, ручки, головки...
Чтобы не приходилось их нести потом
К злорадному фарфоровому доктору,
К грозному янычару, насмехающемуся над их ранами
И надо мной: «Снова переезд?
А ну как я приготовлю им особую микстуру,
Пасту, гипс, шарики яда,
Чтобы они стояли намертво, чтобы прилипли к своему новому месту,
Как прилипает жена к мужу! А вам — укольчик для профилактики
Не помешает. В следующий раз
Вы будете переезжать без них!»
О, я старомодна, я всхлипываю и оставляю своих раненных малюток
Под капельницей... Пока их оживляют,
Смазывают, подкрашивают,
Я бегу к цветочнице на углу,
К зеленщице, к фруктовщику...
И собираю потребительскую корзину
По случаю грядущего исцеления моих крошек,
Одухотворенных, но всегда таких трогательных в своем безмолвии.

Я старомодна.
Я люблю мужчин.
Люблю их хищные движения, их суровые лица,
Люблю их грубоватую кожу и невероятные фигуры,
Кряжистые монгольские и изящные египетские...
От северян веет прохладной надежностью рыб,
От южан — обжигающей театральностью кошек...
Приятно сознавать, что чей-то взгляд может разбудить
Рыбу или кошку. Они — только для нас, женщин...
Я старомодна. Я предпочитаю думать именно так.
Хотя... Более всего я люблю мужские голоса —
Их не услышишь в соцсетях, придется отключить гаджеты
И выйти на улицу.
Туда, где они особенно звонки, где они напоминают
гордые трубы органа
И крепкие ветви весенних деревьев.
Где они стучат и вибрируют, точно рога на секретном пастбище,
Где они шокируют резким птичьим тоном
И тяжелым, как парча, гудением, ложащимся на женские плечи.
Я старомодна, я люблю действие,
Деяние, делание, скрытое в грамматических формах.
Глаголы прошедшего времени
Мужского рода, —
Они более всего волнуют меня своей недосказанностью,
Своей брутальностью и — пустотой.
Я сказал. Я сделал. Я обещал.
В этом так много красоты! Бедное мое сердце!

Я старомодна.
Я люблю рифмы.
Скажете, они тешат мой комплекс отличницы?
Скажете, я выполняю какое-то сложное задание,
Подбирая дурную рифму к слову «демон»,
Который «не сделан» и «прерван», как тонко свистнувшие
В очаге русской классики сосновые дрова?
Ну, боже мой, почему же все вечно упирается в эти школьные
 метафоры,
Почему мы во всем ищем и подозреваем оценку?
Нет, конечно. Я старомодна и люблю рифмы,
Ведь рифма упорядочивает молочный хаос,
Туман рассеивается, и потерявшийся старик обнаруживает себя
Возле ограды собственного дома, а мальчик, спешащий на уроки,
Навсегда запоминает неожиданно возникшую перед ним
Лошадиную морду — живую, теплую, внимательную,
Лишенную оценок и смысла. Но наполненную порядком.
Как в «Амаркорде» Феллини.
Я старомодна. Гоните меня прочь! А то я своей трясущейся челюстью
Поцарапаю лак вашего письменного стола.
Я испорчу все дело, напомнив вам о том,
Что даже в минимализме,
Даже в помойном ведре,
Даже в так называемой реальности, коркой осевшей на чужих аккаунтах,
На стопках СМИ, на славных блогерских заголовках, —
Может быть, глубина. И эта глубина — время.
Долой брезгливость, берем пару чистых рук
И запускаем их по локоть в этот гумус. И чувствуем: тикает. Живет.

Смотрю передачу, где поэты
Читают свои стихи
В районной библиотеке,
Залитой голубоватым светом
Экономичных ламп... Меламиновые столы,
Стеллажи, стулья...
И зрительный зал — внимательный,
Сокрушенный и сокрушительный.
Поэты читают,
А их обсуждают, препарируют, царапают, клюют,
Щекочут и поглаживают
Совершенно чужие люди.

Вслушиваюсь с трудом
И не могу оторвать взгляда
От бюста Гоголя, который стоит на заднем плане,
Криво, неаккуратно, среди, кажется, самых ненужных книг.
Он слишком бел, слишком ладен и слишком не похож
На все происходящее тут.
Посторонний предмет,
Кастанедовский лазутчик,
Посланник иных миров.
А ну как ухватить его за постамент и
Высказать намерение: я отправляюсь с тобой?
Неси меня, лазутчик, в яркие завитки чужих миров,
В светлые лакуны, в чистые реки,
В красноперые леса!
Прочь отсюда, из тусклого однообразия полок!
Пожалуй, слишком опасно.
А ну как украсть его?

Может получиться нелепо и весело.
В краже и так есть что-то легкое и потустороннее,
А в краже бюста Гоголя из библиотеки
Есть что-то... Многообещающее.
Препарирующее, царапающее, клюющее,
Щекочущее и поглаживающее...
Эротичное
Кража и секс — кажется, они всегда были сродни друг другу...
Но как? Почему?
Я не могу нащупать, не могу понять.
Бессмыслица, но какая!
Тяжелая и темная, как пушечное ядро,
Как черная дыра, как алмазные копи!

В далекие девяностые
Одна знакомая дама,
Образованная, интересная, живущая в достатке,
С сомнамбулическим упорством
Крала редкие издания из маленьких книжных,
Вынося целые стопки в бездонных сумках,
Из тех, о которых говорят,
Что они лишь снаружи такие маленькие,
А внутри — очень даже вместительные,
Как раз для «настоящей женщины».

Узнав об этих кражах, другие мои знакомые
Решили попробовать тоже что-то стащить
Из книжного магазина.
Не для того, чтобы обладать,
Но лишь для свершения самой кражи,
Чтобы почувствовать хотя бы что-то в своей
Постылой жизни,
Давно лишенной любви и желания.

Я до сих пор помню книжку китайских гороскопов —
Красную, пухлую, глянцевую,
Которую они вынесли, ослепленные ужасом
И возможностью быть пойманными,
Из перегруженного книгами, пыльного, густого, затхлого
Подвальчика...
В далекие девяностые,
Когда новинки почти не отличались от букинистики,
Когда русская литература, освобожденная, невротическая,
Сошедшая с ума от острого желания
Быть любимой, понятой, доступной,
Стала смешиваться с западной, с восточной, с литературами
 всего мира...
Пожалуй, это было похоже на карнавал,
На хоровод, на языческий танец,
На экстаз, на что-то шокирующее, запретное и притягательное...

Я спросила у этой пары, почему они выбрали
Именно китайские гороскопы,
И они признались, что дело было не в самой книжке,
А в краже.
Препарирующей, царапающей, клюющей,
Щекочущей и поглаживающей...
Радостной, чистой, по-детски чистой краже.
(Впрочем, умеют ли дети красть не ради обладания,
 а ради ощущений? —
Вряд ли.)

Всю дорогу из магазина домой
Они бежали, подпрыгивая,
Как крестьяне, утомленные засухой, бегут под долгожданным ливнем,
Бежали, опьяненные тем, что их не поймали.
Не пристыдили, не наказали, не опозорили.

Оказавшись в спальне, они швырнули гороскопы на кровать
И предались любви
Прямо на украденной книге.
Они мяли ее глянцевую обложку (я потом разглядывала
С интересом и легким отвращением
Эти глубокие морщины,
Которые оставила их внезапно воспламенившаяся любовь
На бумаге),
Они трепали страницы,
Они кричали и комкали буквы,
Иероглифы, знаки зодиака и послания тем,
Кто должен был купить и прочитать
Этот сборник.
Извивались,
Сходя с ума от страсти,
От радости
Кражи...

Это была их первая и последняя кража.
Спустя год они расстались.
И больше никогда не встречались друг с другом.

И теперь, глядя на бюст Гоголя, я вспоминаю девяностые,
Вспоминаю своих знакомых,
Потерявших головы в книжном магазине.
Что, если сейчас украсть этот бюст из библиотеки?
Что, если мягко и незаметно
Взять его, ощутив в ладонях холодные складки гипса,
Нащупав знаменитый пробор, знаменитый нос...

Что, если положить его в дамскую сумочку —
Из тех, о которых говорят,
Что они лишь снаружи такие маленькие,
А внутри — очень даже вместительные,
Как раз для «настоящей женщины»...

Положить его в дамскую сумочку
И невозмутимо направиться к выходу,
«Стараясь вовсе не смотреть на встречающиеся предметы»...
Заметит ли кто-нибудь в библиотеке пропажу?
Испытаю ли я приступ веселого безумия,
Буду ли бежать, подпрыгивая, смеясь,
Обратив взор к небесам,
Наполненным моим внезапным счастьем?
И, в конце концов,
Захочу ли я сделать изображение классика
Немым свидетелем моих любовных утех?
Превратит ли меня кража бюста
В дикого зверя,
Выпустит ли она из меня
Овцу, львицу,
Лосося, медведицу,
Беркута, крольчиху,
Змею?
Унесет ли она меня в яркие завитки чужих миров,
В светлые лакуны, в чистые реки,
В красноперые леса?..

Об этом вы узнаете в следующей серии.