Свежий Номер

№ 8 (154), 2017

(Внимание! Текст содержит сцены курения табака. Курение опасно для вашего здоровья!)

Горячий ветер всосал занавеску, теперь она победно трепетала на ветру. Сергей в охотку затянулся сигаретой и выпустил дым в окно вагона, за которым бесконечно тянулись высушенные солнцем поля. Он впервые ехал в этот южный городок по весьма важному делу — жениться.
Еще неделю назад он не собирался делать ничего такого. Сергей, свежеиспеченный программист, чудесно гулял с друзьями в Крыму и не помышлял о законном браке. Будущее ему представлялось, разумеется, прекрасным, но весьма туманным.
Однако цепь последних событий, где Серёжа Хорошев был прямым участником, поменяли все планы. Один из его друзей совсем было утонул в море, но они с пацанами его спасли. Вот тогда-то Сергей внезапно поменял билет и рванул на юг к девушке по переписке с твердым намерением жениться и вообще как-то уже остепениться. Их почтовый роман развивался второй год, и в Серегиной спортивной сумке набралась пухлая стопка писем, не утративших тонкий аромат.
Познакомились они совершенно случайно на Ленинградском вокзале позапрошлой зимой. Он возвращался в Питер из зимнего отпуска, а Мила с подружкой собиралась посетить культурную столицу с познавательными целями. Девочки выделялись среди ожидающей публики, как южные экзотические птицы, замерзшие и нахохлившиеся. Хорошев подошел, спросил, чем помочь. Светленькая девушка поджала губы, а темненькая, просияв белозубой улыбкой, попросила сделать погоду теплее. Поговорив про питерскую погоду и достопримечательности Северной Пальмиры, Сергей, против своего обыкновения, попросил адресок, и темноволосая девушка аккуратно вывела почтовый адрес, фамилию и имя-отчество.
Вернувшись в Ленинград студент Хорошев, «подпольная кличка» Бест, окунулся в привычную институтскую суету, но когда поползли долгие дожди вспомнил про девчонку на вокзале и тогда отыскал на дне спортивной сумки листок с ее адресом. Мила легко и насмешливо ответила на его короткое письмецо. Так начался их эпистолярный роман. В неделю приходило два, а то и три письма! В них с удивительной легкостью они рассказывали друг-другу весьма откровенные вещи, впрочем, вполне в рамках приличий, и ее письма чуть-чуть пахли какими-то духами и это было очень наивно, но нравилось Бесту.
Так прошел год, но неожиданно Мила написала, что одна приедет в Питер и попросила снять для них комнату или квартиру. Бест ошалело смотрел, когда она материализовалась на московском вокзале в облаке снежинок и того-самого аромата. Они, держась за руки, приехали на хату. Мила замерзла и сразу залезла в постель. Он присел рядом. В такой позиции они проговорили все ночь, утром он уехал в институт. Вновь пошли письма. Сергей посмеивался над собой и затянувшейся перепиской, но бросить это занятие уже не мог.
Поезд, погромыхивая, проскочил пересохшую речку, пошли дачные огороды, подплыл вокзал с часами. Бест спрыгнул на перрон, покрутил головой. Разглядел будочку с надписью: «Квіти». Нагрянуть в гости без цветов было невежливо. То, что он приехал без всякого предупреждения, как-то не тревожило.
Таксист, услышав адрес, хмыкнул, но окинул взглядом рослую фигуру клиента и букет, кивнул и буквально через десять минут тормознул у розового дома на центральной улице в шеренгах кудрявых каштанов. Бест поднялся на третий этаж и нажал на звонок простой филенчатой двери.
Дверь ему открыла Мила в домашнем халатике. Секунду, похоже, не могла сообразить, кто это и почему тут? Задержав руку на дверном проеме, наконец, выдохнула: «Заходи». Они прошли в ее комнату, и Мила, едва сдерживая дрожь в горле, приказала: «Раздевайся, Серёжа!». Он покорно разделся, Мила собрала вещи в охапку и унесла в ванную, там зажужжала стиральная машина. «Видишь ли, показывать тебя родителям в таком виде нельзя», — пояснила красавица. Пока рубашка и джинсы сохли на балконе, они пили чай с абрикосовым вареньем. На солнце все быстро высохло, потом Мила прошлась утюгом. К приходу родителей Бест уже благоухал свежестью и крымским загаром. Изрезанные камнями в ходе спасательной операции ступни спрятали в отцовы тапки.
Первой пришла мать, маленькая и сухая учительница математики. С интересом протянула руку: «Мария Исаковна!». Вечером загромыхал басом отец Николай Васильевич — главный хирург областной больницы. Сели ужинать. Мать, улучив паузу, осторожно поинтересовалась: «Серёжа, а вы где остановились?». Хирург грохнул: «Да у нас переночует! Вон комната пустая. Старшая дочь замуж выскочила, теперь в Киеве живет».
Утром вполне освоившаяся Мила, схватив корзинку, объявила: «Пошли на дачу!». Они проехались сначала на трамвае, потом прошли по тропинке вдоль оврага и вышли к даче на окраине города. Собственно, дачей это назвать было сложно, просто застекленная беседка и кругом фруктовый сад.
«Подожди», — молвила Мила и скользнула в стеклянный футляр. Через пыльное стекло Бест ошеломленно увидел, как она не спеша раздевается и надевает купальник. Они легли на траву под абрикосовым деревом. Серёга вдыхал этот знакомый аромат. Возможно, это пахли спелые абрикосы, которые сами падали с веток.
Вечером оказалось, что у будущей тещи именно сегодня именины, и ее пришла поздравить многочисленная родня. По-семейному расположились за большим столом, одним концом выходившим на балкон.
Бест уже выпил со всеми. Хирург не стесняясь обнимал его своими надежными лапищами и громогласно возглашал: «Все дочки по столицам! Старшая в Киеве, а младшая в Питер поедет!». Бесту мучительно хотелось курить. Одну за другой он смолил на балконе «Приму», других сигарет в доме не нашлось.
На следующий день Мила провожала его на поезд. До вокзала дошли пешком. «Пиши», — попросила Мила и поцеловала Серёжу.
В обратную сторону полетели желтые поля и редкие кусты лесополосы. Бест лежал на верхней полке, остывая, как упавшая на землю пуля. Незаметно он уснул.
В Ленинград вкатились с мелким летним дождем. Мать, увидев порезанные ноги, вздохнула, ничего не сказала. Через пару дней все порезы затянулись, а через неделю Сергей уже забыл о них. Переписка с Милой тоже сошла на нет. От нее приходили листки, плотно исписанные каллиграфическим почерком отличницы, потом цветные открытки, а к Новому Году и они как-то прекратились.
Хорошев вприпрыжку бежал вверх по эскалатору глубокого питерского метро. Навстречу ему спускалась группка людей: парень с девушкой и немного сзади невысокая сухая женщина. Подняв голову, Сергей вдруг узнал в девушке Милу, повзрослевшую, но такую же яркую и красивую. Машинально махнул рукой, дескать, подожди! Спустился вслед за ними на платформу. Мамаша и парень деликатно отошли. «Я выхожу замуж», — спокойно сказала Мила и улыбнулась своей белозубой улыбкой. Они стояли близко, так что Сергей узнал этот, когда-то сводивший его с ума, сладковатый абрикосовый запах.

Таких строительных вагончиков сейчас в Москве полно! Не только на Яузе. Ну, голубые такие бытовки с трубой от буржуйки. По городу их понаставлено сотни тысяч, а может, и больше. Ну, словом, все их видели, дело обычное.
Вот как-то теплым весенним вечером заместитель начальника стройки Еремин Андрей Васильевич, с высшим образованием, зашел в такой вот жилой строительный вагончик. Зашел вечером в нерабочее время.
Далее текст судебного приговора:
«В период времени с 20:00 до 21:30 часов, Еремин А. В., занимавший руководящую должность специализированного монтажно-наладочного управления, находясь на строительном объекте в целях проверки выполнения работ, обнаружил в жилом вагончике мастера участка Скобарева С. И. за употреблением спиртных напитков. На этой почве между Ереминым А. В. и Скобаревым С. И. возник словесный конфликт, перешедший в драку.
В процессе драки, как в помещении вагончика, так и на улице, Еремин А. В. нанес множество ударов руками и ногами по различным частям тела Скобарева С. И., в том числе и по голове. Причинил ему телесные повреждения различной степени тяжести. В том числе: тупую сочетанную травму головы, шеи, груди и живота в виде кровоизлияний мягкой мозговой оболочки, мягких тканей лица, ушибленных ран лобно-теменной и затылочной областей, множественных ссадин, кровоподтеков и кровоизлияний частей лица, оскольчатого перелома костей носа, поперечного перелома левого рога подъязычной кости с кровоизлиянием в мягкие ткани, кровоизлияния в мягкие ткани верхних рогов щитовидного хряща, прямых переломов 8-10 правых ребер, кровоподтеков, кровоизлияний и царапин задней, передней, правой и левой боковой поверхностей груди, разрыва толстой кишки, четырех разрывов брыжейки тонкой кишки с кровоизлияниями в окружающие ткани, кровоизлияния под капсулу в области ворота селезенки, в клетчатку правой почки, в клетчатку нижнего полюса левой почки, кровоподтеков передней поверхности живота посередине в верхней трети и справа в средней и верхней третях, кровоизлияние в мягкие ткани правой поясничной области, царапин левой поясничной области, — осложнившееся острой массивной кровопотерей и жировой эмболией легких умеренной степени, причинившие тяжкий вред здоровью и повлекшие смерть Скобарева С. И. в течение суток.
Жена Скобарева С. И. — Скобарева М. Т. показала, что ее муж страдал заболеванием сердца. В июле 2016 года Скобарев С. И. устроился на работу мастером монтажно-наладочного управления. Работал вахтенным методом. В период вахты предшествовавшей данному происшествию жена не могла связаться с мужем по мобильной связи, а потом с мобильного телефона мужа позвонила врач и сообщила о смерти Скобарева С. И., указав на наличие у мужа телесных повреждений.
Свидетель, чьи показания оглашены в судебном заседании, указал, что совместно со Скобаревым С. И. приехал на вахту в Москву, проживали в одном вагончике на Яузе. Видел, что Скобарев С. И. после работы употреблял спиртное. Накануне вечером Еремин А.В. застал Скобарева С. И. за употреблением спиртного и отстранил его от работы.
Утром следующего дня Скобарев созвонился с Ереминым и после этого продолжил исполнять обязанности мастера. Около 20 часов этого же дня Еремин А. В. в строительном жилом вагончике нанес Скобареву С. И. несколько ударов кулаком по лицу, сбил его с ног и стал наносить удары ногами. Потом Скобарев С. И. пытался ударить Еремина А. В. кирзовым сапогом по голове. Изменившись в лице, Еремин А. В. стал жестоко избивать Скобарева С. И. кулаком по лицу, сбил его с ног и лежащему нанес неоднократные удары ногой в область живота. Потом Еремин А. В. сел в машину и уехал.
Протоколом осмотра места происшествия установлено, что труп Скобарева С. И. обнаружен в вагончике для временного проживания на Яузе с видимыми телесными повреждениями различных частей тела, в нижнем белье, в полусидящем положении возле входной двери.
Из заключения комиссии судебно-психиатрических экспертов следует, что Еремин А. В. хроническим психическим расстройством, слабоумием либо иным болезненным состоянием психики не страдает и не страдал. В период инкриминируемого деяния у него остро развилось временное психическое расстройство в форме патологического аффекта по механизму «реакции короткого замыкания», которому предшествовало длительное психофизическое перенапряжение. Указанное временное психическое расстройство лишало его в период инкриминируемого деяния возможности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими.
На основании изложенного и руководствуясь Уголовно-процессуальным кодексом РФ, суд постановил:
«Освободить Еремина Андрея Васильевича от уголовной ответственности за совершение деяния, запрещенное уголовным кодексом. Применить к Еремину А.В. принудительную меру медицинского характера в виде амбулаторного лечения и наблюдения у психиатра по месту жительства. Меру пресечения Еремину А. В. не избирать.
Приобщенные к материалам уголовного дела и направленные в суд вещественные доказательства — предметы одежды и кирзовые сапоги, подлежат возврату жене — Скобаревой Маргарите Трофимовне».

Серёга зажмурился. От головы новенькой исходил свет! Она стояла, образцово сжав коленки и нахмурившись от колющих взглядов. Дополнял картину алый галстук на крахмально-белой блузке. Классная дама выдержала паузу, а затем уверенно подвела новую девочку к Серёгиной парте и посадила рядом. В стриженной «под ноль» Серёжкиной голове мелькнуло: «Пропал!».
Серёжа Прошанов и так сидел на первой парте, дабы постоянно быть в зоне повышенного педагогического внимания. Было за что — он быстро схватывал главное, а потом ему становилось неинтересно. Мог запеть на уроке, залезть под парту и грызть печенье, плюнуть через трубочку. Понятно, что и девчонку подсадили для положительного воздействия. На ясном лбу новенькой отчетливо просматривалась отличница и активистка.
Новую соседку звали Мила, она вовсе не стала немедленно брать шефство над Прошановым, а как бы даже не замечала соседа. Все ее внимание, казалось, поглотил новый немецкий пенал на «Молнии» с бесчисленным количеством цветных карандашей, точилкой и ластиком, который пах почему-то не резинкой, а клубникой.
Впрочем, новенькие в их школе были не в диковину. Школа пряталась в старинном особняке у парка, на окраине южного немецкого города в советской зоне оккупации. Здесь после войны дислоцировалась краснознаменная бронетанковая дивизия, сюда же свозили на учебу детей из других гарнизонов. Русская школа занимала первые три этажа, а два сверху — немецкая. Начало занятий и перемены не совпадали во избежание... «Во избежание» не удавалось избежать после уроков, когда автобусы опаздывали, а немчура высыпала на крыльцо школы. Тут их встречал дружный залп снежков, переходящий в рукопашную схватку. Неслось «ура!» и «русише швайн!». Официально существовала немецко-советская дружба, но и через двадцать лет пацаны яростно налетали друг на друга, чтобы довоевать ту войну.
Если автобус задерживался, Серёжка шел покупать почтовые марки в лавочке у деда нумизмата, а обратно всегда заворачивал за угол, где в витрине магазина гордо красовалась управляемая модель танка. Это была — мечта. Насобирать денег на такой танк было совершенно нереально. В канун Рождества все магазинчики расцветали зажженными свечами и разной мишурой, продавали имбирное печенье и всякие петарды и бенгальские спички. Мальчишки накупали боеприпасов, и тогда их войнушка приобретала и звук, и риск.
Взрослые, однако, гнули свое и примерно раз в полгода школьников везли на «дружбу» в другие города, где не было советских гарнизонов. Отказаться от мероприятия было нельзя, поэтому в тот вечер Серёга вместе с классом трясся в военном автобусе с веселым старшиной за рулем. Под вечер приехали в городишко Альтенхайн с кирхой, силуэт которой угадывался в сумерках. Нарядные гэдэровские пионеры в синих галстуках уже ждали взволновано. К каждому русскому был приставлен немецкий друг, который водил его потом по гулкому зданию ратуши.
     Началось веселье: всякие соревнования, бегалки, бросалки. Победила, понятно, дружба. Потом чай с печеньем. Серёге досталась Ангела — плотно сбитая немецкая девчонка, она не отходила от него и при всякой возможности хватала за руку. Потом затеяли танцы, сначала что-то вроде хоровода, а потом под ажурными сводами полилось: «Лай-лай-лай, ту Лайла!». Немка тут же ухватила его потной ладошкой, но тут на плечи пацану твердо положила руки Мила, и они медленно поплыли, неуклюже переминаясь под стоны неистового Клэптона. Хоть и сидели за одной партой, но только сейчас Серый разглядел, как много веснушек на ее плечах и совсем близко — золотой завиток за ухом.
Утром вырезал ножиком на обратной стороне крышки парты: «Мила». Исхода теперь не было. Прошанов пропал.
Милочка вполне освоилась в новом классе. Для дочки кадрового военного переезд из школы в школу был делом привычным. Школа теперь была не главным в ее жизни. Новые подружки, чудесные заграничные вещи, такие яркие и модные, прогулки на реку, секретные девчачьи разговоры и ожидание праздника. Праздника, который она ждала и который вот-вот начнется и только для нее!
Прошанов внешне никак не изменил свое отношение к соседке. Так же толкались локтями, отличница принципиально заслоняла свои задачки и каллиграфически написанные диктанты. Как-то раз его кореш Вовка Глазов признался, что сильно полюбил Милу, но Сережку это особо и не задело. Разве в нее можно не влюбиться? Однако жизнь пацана переменилась: теперь и отныне в ней жила эта рыжая девочка.
Судьба офицера на войне принадлежит Богу, а без войны — Главному Управлению кадров. Постепенно разъехался и их седьмой «Б». Серёга с Вовкой переписывались, покуда могли, потом переписка оборвалась. Нашлись уже седыми в столице нашей Родины.
Глазыч остался такой же заводной, ни Афган, ни две жены его не угомонили. Собрал юбилей и всех позвал, кого знал по жизни. Сергей оказался за столом с каким-то длинным ветераном. Накатили по рюмке, кто да что. Длинный спрашивает: «Серёжа, а ты меня не узнаешь?» Как ни щурился, не признал. «Ну, мы же в ГДР в одном классе учились! Ты же с Милой сидел, а я в нее был влюблен». Помолчали, неловко как-то. А этот тощий говорит: «Хочешь, я ей прямо сейчас позвоню? Она же в Москве!».
Тут Глазов к ним подсел, взял гитару, стал напевать: «Дает отмашку Леночка, а ручка не дрожит, чуть-чуть дрожит коленочка, а ручка не дрожит…», «Коротенькая челка. Колечками на лбу. Ступай, гуляй, девчонка, пытай свою судьбу!».
Хорошо тогда посидели, долго потом прощались на Волхонке. На углу у старой булочной.

Вечером решили пойти на море.
День выдался суматошным. В аэропорту Сухуми их встретила черная «Волга», а в Эшери начались неприятности.
В санатории поселили в мрачноватый сырой номер. Днем малолетний сын резво носился по субтропическому раю, но к вечеру притих от неожиданно поднявшейся температуры. Остаток дня Степанов потратил на поход к начальнику санатория — седому красавцу с невыговариваемым абхазским отчеством и с вполне православным именем Виталий. Виталий выслушал, покивал и пообещал принять меры. Вечером ребенку сделали укол, и он заснул. Степанов с женой решили пойти на море.
Дыхание большой воды чувствовалось уже при подлете к Абхазии. Море заполнило все иллюминаторы при заходе на посадку, а после дразнило мозаикой под горным серпантином дороги. В санатории запах и звук моря были везде. Они пошли по дорожке вниз к лодочному причалу, потом вдоль берега, пересыпая гальку босыми ногами.
Солнце встречалось с морем... Степанов очень любил такие минуты. Здесь и теперь никуда спешить уже было не надо.
На безлюдном пляже белела женская фигура — маленькая абхазская женщина в медицинском халате стояла, поднявшись на цыпочки, и напряженно вглядываясь в море. Это была врач-педиатр, что делала укол их ребенку. Степанов открыл было рот, чтобы поблагодарить, но все внимание врача занимало неспокойное темнеющее море. Неожиданно женщина начала раздеваться. Сняла халат и осталась в непарадном светлом бельишке.
— Там гости, — показала рукой в море, — они не доплывут!
Теперь и Степанов разглядел черные бусины голов, качающиеся поплавками среди резвых «барашков» волн. Ветер крепчал.
Дальше об этом вечере в голове у Степанова остались яркие, но разрозненные картинки. Вот он бежит к лодке. Вот с ним в лодке плечистый парень на веслах. Вот они уже в лодке с пловцами подходят к причальной стенке. Внезапно волна ставит лодку вертикально, и на Степанова отвесно целится мокрый борт. Он вдыхает и глубоко ныряет, стараясь уклониться от неотвратимого удара. Вынырнув, неподалеку различает пузо перевернутой лодки и ... одну, две, три головы! Потом плывет и тащит одного утопающего к сходням пристани, но у того нет сил взобраться, и Степанов, поднырнув, сажает бедолагу на плечи и вместе с ним поднимается по железной лесенке...
Утром море безмятежно ластилось к берегу, ничем не напоминая вчерашнее безумство. Степанов присел под зонтиком прибрежной кафешки, и к его столику подошел вчерашний крепкий парень, познакомились. Гена оказался нефтяником из Самары, отдыхающим в одиночку. За кофе обсудили вчерашнее происшествие, счастливо завершившееся для всех его участников.
— Ты не вынырнул! — жарко рубил Гена, — я очканул, тебя ж лодкой накрыло!
Беспечными пловцами оказались командированные строители, приехавшие класть плитку в санаторском бассейне, обильно выпившие дешевого абхазского вина и не рассчитавшие сил в борьбе с бушующим морем. Выяснилось, что Гена отдыхает здесь второй год подряд, парню явно не хватало компании, и они со Степановым быстро подружились, как это бывает в поездах дальнего следования и на курортах. В санатории Гена пересел за их столик, и каждый обед приносил на пробу новую бутылочку чачи. Они в охотку пробовали образец, закусывая лиловым развалистым инжиром и овечьим сыром.
Неутомимый Гена, который всех здесь знал, организовал рыбалку, и с его легкой руки они поймали несколько катранов — небольших черноморских акул. За половину улова улыбчивый повар Арщак закоптил несколько рыбин, потом устроили пир в кафешке с красным вином, принесенным с базара в трехлитровых банках.
Абхазия казалась сплошным теплым садом, населенным красивыми и благородными людьми. Сначала Степанова удивляла привычка местных таксистов округлять сдачу. Казалось, в республике в обращении только бумажные деньги. Но когда в маршрутке приезжая дама стала требовать сдачу, а водитель, тормознув на серпантине, не считая, отсыпал ей горсть мелочи, Степанов почему-то почувствовал укол стыда за туристку. Постепенно втянулся, ему нравилось спросить на набережной чашку кофе, сваренного на раскаленных мелких камешках и небрежно отдать потом пару рублей, не спросив даже о цене.
Атлет Гена закрутил курортный роман и регулярно опаздывал на завтраки. Степанов с упоением лупил мячами в стенку на корте. Сын выгорел макушкой. Спины распрямились. Море уже принимало их как родных. Солнце и вино густо перемешались с кровью. Спешить не хотелось никуда, однако пришла пора возвращаться.
В аэропорт привезла знакомая «Волга», они зарегистрировались и сдали багаж. Осталось только выпить «Апсны» на дорожку, когда к ним подошел грузный милиционер и попросил документики. Не ожидая подвоха, отдали паспорта. Потный страж порядка внимательно изучил документы и объявил, что они задержаны.
Обратную дорогу жена прорыдала в самолете. Оказалось, в одном паспорте не была вклеена новая фотка. Все это выяснилось в прокуренной милицейской дежурке, когда, потеряв лицо, Степанов орал на ментов, что они ответят за «превышение», и рвался кому-то звонить. Позже ему объяснили, что в Абхазии милиционерами служили грузины, а их, дескать, раздражали московские туристы. Империя доживала последний мирный год.

Степанов рассчитался за бензин и, обходя соленые лужи из воды и снега, затрусил к машине. Машинально сунул мелочь заправщику. Сегодня это была невысокая женщина в несоразмерно большом оранжевом комбинезоне. Она кивнула и, что-то напевая, поднялась на цыпочки, выглядывая следующую машину. Степанов почти узнал врача, которая пошла в штормящее море за пьяными строителями. Опустил стекло и помахал рукой:
— Что это Вы напевали?
— Так… Церковная песня.
— Вы же из Эшери?
— Это неважно.

Кто-то мягко постучал в дверь. Воробей отложил книжку, прислушался. Нет, показалось. Это, наверное, за окном синица постучала в раму, требуя законную корочку. Морозно.
Снова вкрадчиво постучали. Воробей, вздохнув, прикрыл «Хроники капитана Блада», шаркая шлепанцами, прошел в прихожую и, не спросив, приоткрыл дверь. За дверью обнаружился заиндевевший мужичок едва достававший высокому подростку до плеча.
— Вам кого?
— А Воробьевы здесь живут?
— Здесь. А вы кто?
— А я, дружок, троюродный брат твоего отца из Альметьевска — дядя Коля. «Дружок» было сказано так по-свойски, что Воробей спокойно распахнул дверь и пробормотал: «Проходите, пожалуйста».
Нежданный гость долго топтался в прихожей, разматывая шарф и стаскивая ботинки. Воробей подсунул тапки.
— А где родители?
— Они утром уехали в гости.
— Что же, сегодня не приедут?
— Нет. Только завтра к вечеру.
Дядя Коля зажмурился: «Жаль, а я с папкой твоим хотел повидаться. Из Москвы приехал. Я там на курсах…». Воробей уже сообразил, что вечер пропал, но долг гостеприимства обязывал, и он, придав голосу максимум приветливости, промямлил: «Да вы проходите. Может, чаю?». «Чаю? Это хорошо», — быстро согласился гость. Пока пили чай, совсем стемнело, елки из синих стали лиловыми, а потом вовсе неразличимыми. Иней на стекле загустел.
Дядька, похоже, никуда не торопился. Он разрумянился, с хрустом разгрызал сушки, шумно втягивая кипяток. Воробей поинтересовался: «А вы на диване ляжете?». Дядя Коля нахмурился: «Я спать в этом хлеву не буду! Сейчас перестановку сделаем. Ковер, например, не на стене, а на полу лежать должен!»
Потом примерно час они двигали шкафы, передвигали диван. Большой ковер переехал на пол. В завершение дядя начертал шариковой ручкой на потолке в зале большую семиконечную звезду. Воробей, совершенно зачумленный, вытащил чистое белье для гостя и залез под одеяло в своей комнатке, не раздеваясь, подперев дверь гантелей.
Мальчик слышал, как топчется гость в соседней комнате, что-то шепчет и вскрикивает. Не выдержав, припал к замочной скважине. Мужчина в белой рубахе и подштанниках с завязками бегал по зале, бормоча и периодически записывая что-то в зеленую ученическую тетрадку.

Утро настало слабым звоном из кухни и запахом яичницы. «Мама дома!», — метнулся на кухню Воробей, но сразу увидел незнакомого всклокоченного мужика в отцовском халате, деловито хозяйничающего на кухне. На столе стояла початая чекушка.
«Ты знаешь почему у вас вода не сливается?!» — возопил человечек. Воробей задумался. Дядечка заметался по кухне. «Вы… Вы-ыы! — он задохнулся, — Вы тараканов в унитаз бросаете!»
 В голове у Воробьева как будто щелкнуло, картинка стала ясной и очень резкой. Кухня наполнилась светом. Он вплотную подошел к дяде Коле и, сдерживая дрожь, прошептал: «Сударь, я намерен открыть вам тайну». Дядя заморгал, и Воробей, твердо взяв его за шиворот, повел на выход. На пороге гость уперся.
— Говори!
— Здесь не могу. Выйдем!
Когда Воробей все-таки вытолкал кряжистого беса в коридор, тот выхватил из-за пазухи зеленую тетрадку и, поклонившись в пояс невидимой аудитории, прокричал завывая: «…И с есенинской тройкой залетною улечу за пределы Вселенной я!..».
На первом этаже хлопнула дверь, снизу по лестнице все засыпанные снегом поднимались отец и мать.

В Стамбул приехали ближе к обеду. Вахтовый советник сразу понес генконсулу бумаги из роспосольства. Молодой дипломат, он же водитель, прошелся по двору генконсульства — розовое здание царской постройки пряталось во дворе за фонтаном, который не работал, похоже, со времен великого Ататюрка.
Советник вернулся минут через сорок довольный и, потирая руки, заявил: «Остаемся на ночь! В Анкару вернемся завтра с утра, а сейчас — на консульскую дачу, там переночуем». Такой расклад коллег вполне устраивал. Они в первый раз оказались в этом пестром городе, торопиться не хотелось.
Хотелось есть. Когда получили ключи от консульской дачи, живописно утонувшей в густой зелени запущенного парка на берегу залива, то сразу отправились искать ресторан. Искать долго не пришлось. Запах жаренной рыбы безошибочно привел к маленькой локанте на уютной террасе в четыре столика с видом на серебристо-перламутровый Босфор.
Присели за крайний столик. Юный тюрколог, лихо махнув официанту, посоветовал заслуженному дипломату попробовать здешний морской деликатес — черноморскую камбалу, по-турецки «калкан». На большом блюде вынесли показать огромного калкана и унесли жарить.
Под джин с тоником они разговорились — у советника была масса баек и анекдотов, его предыдущая должность — консул в Милане, и он охотно делился с молодым коллегой премудростями и превратностями загранработы.
Рыбу, меж тем, не несли. Они повторили джин, пора бы закусить, за соседними столами, тем временем, уже поели и расплатились! Махнули официанту — тщетно, постучали вилкой по бокалу — напрасно. Их никто не замечал и никто не подходил.
Молодой пригорюнился, советник, напротив, приосанился и как-то церемонно поправил галстук. Буквально через мгновение у столика материализовался официант, переваливаясь, из глубины зала к ним торопился толстый хозяин заведения. Подбежав, он водрузил на стол блюдо с фруктами и долго рассыпался в извинениях. Незамедлительно появился и сам калкан: розоватые кусочки филе дымились посередине подноса, края же были украшены запанированными и обжаренными в масле косточками камбалы…
Наутро они мчались над проливом из Европы в Азию под крики чаек по белоснежному мосту Султан-Ахмет, и молодой человек допытывался: «Что это было?!»
— Понимаете, коллега, — поставленным баритоном ответствовал советник, — Стамбул-Константинополь — это «порто-франко», такое государство в государстве. Он так расположен, что самой природой назначен быть мировым коридором культур и перекрестком торговли. А раз так, подумал я, то тут должны понимать и язык жестов итальянских контрабандистов. Вот и поправил галстук, как это принято у «деловых людей». Ну, а остальное вы видели.

Не хватало воздуха, но вздохнуть было невозможно. Девушка с золотыми волосами и нестерпимо белой кожей склонилась над ним и жадно целовала в губы. Они целовались в палатке на леднике. На палатку монотонно падал снег и уже не таял. Внизу в альплагере Андрей вроде бы видел эту светловолосую девушку, но тогда они даже не поговорили. Альпинистка лишь деловито кивнула и пошла прочь, ни разу не оглянувшись. Теперь он точно знал, что сегодня не умрет.
Последняя рабочая неделя была тяжелой. Андрея Грачёва настойчиво выпихивали в командировку, он сопротивлялся. Эта поездка, по его мнению, не могла существенно продвинуть расследование. Однако додавили, уговорили. По многолетней привычке начал скрупулезно готовиться. Перебрал круг причастных лиц, перечитал материалы дела, подготовил вопросы. Дело было масштабным даже для их компании.
Кто-то позвонил в Италию финансовому директору завода Пьерпаолло Ситци и, представившись Генеральным директором холдинга, на скверном английском приказал срочно перевести семь миллионов евро на три разных счета в Гонконге. Исполнительный до идиотизма фигаро резво бросился исполнять приказ, даже не перезвонив в московский офис. Когда в Москве спохватились, два транша на пять миллионов уже ушли со счетов завода. Удача, однако, заключалась в том, что в банке работали итальянцы. Невзирая на все отметки «весьма срочно» и телефонные звонки безумного финансиста, переводить деньги никто не спешил. Через двое суток почти украденные миллионы удалось тормознуть еще в Италии. По документам выходило, что диреторе развели серьезные люди, однако Генеральный жаждал крови виновника — немолодого, обремененного детьми и кредитами. Цель командировки Грачёва как раз и состояла в том, чтобы лично встретиться с Пьерпаолло и, посмотрев ему в глаза, решить — жертва ли он своей легковерности или связан с мошенниками?
Грачёв умел подолгу беседовать с подозреваемыми лицами, усыпляя их самоконтроль юмором и расслабленностью манер, а в финале встречи задать пару прямых вопросов и в этот момент, цепко ухватив глаза жертвы, заглянуть прямо в душу. Часто это работало лучше полиграфа и других модных штук. Все дни перед поездкой он внутренне готовился к встрече, как готовится актер к премьере или боец к схватке, закручивая внутри себя ту особую пружину, которая в нужный момент выстрелит в поединке.
Вечером накануне командировки неожиданно позвонил сын с Кипра и попросил встретить его в аэропорту с купленной на курорте детской коляской. Отказать было невозможно.
Андрей загодя приехал в Домодедово и, пробившись в толчее машин перед терминалом, успешно встретил сына и коляску. В Москву они возвращались радостно возбужденные, перебрасываясь короткими веселыми фразами.
Запарковавшись на Шаболовке, Грачёв резво подхватил чемоданы и потащил их на третий этаж кирпичной пятиэтажки, но вдруг потерял равновесие и чуть не упал. В квартире померили давление у Андрея, оно зашкаливало. Однако надо было возвращаться, ехать на машине в другой конец большого города.
Когда внедорожник мягко тронулся, он вдруг отчетливо понял, что может вовсе не доехать домой. Та пружина, что закручивалась всю неделю, распрямилась. Все напряжение последних дней выстрелило внутрь него самого.
Знакомые улицы разом переплелись в клубок, распутать который стало невозможно. Автомобиль кружил и кружил по узким улочкам Замоскворечья не в силах вырваться из заколдованного круга. Казалось, воздух вокруг машины загустел каким-то ледяным гелем. Несколько раз останавливался, его рвало желчью на хрупкий заиндевевший газон.
Сколько времени занял обратный путь и как оказался дома, он не помнил. Происходившее разбилось на отдельные кадры, больно вспыхивавшие в голове. Реальность вывернулась из-под ног и бросила его на пол. За окном победно завыли все бесы северо-западного округа. Теряя сознание, набрал номер неотложки.
Бригада неотложки прикатила быстро. Два санитара в синей спецодежде деловито вкололи что полагается и отвезли бедолагу в бедную городскую больницу, согласившуюся, однако, принять пациента в пять утра. В больнице долго везли на коляске по бесконечным подземным коридорам. Маленькая санитарка, задыхаясь на подъемах, была не в состоянии вкатить коляску. Грачёв, приходя в себя, цеплялся за стены и как мог подталкивал экипаж. В палате интенсивной терапии сестрица долго не могла разыскать дежурного врача. Когда нашла заспанного небритого паренька, тот буркнул: «На МРТ», и она опять покатила Грачёва с его раскаленной головой по бесконечным кафельным коридорам. «Вот так примерно выглядит преисподняя», — отстраненно думал он, — «Ты бесконечно мучаешься, а тебя бесконечно куда-то везут». Однако все имеет свой конец, и его привезли в палату, перегрузили на кровать и подключили к капельнице. Андрей понял, что на сегодня сделано все что можно, и провалился в сон.
Приснилось его первое восхождение. Сначала альпинисты прыгали по огромным камням морены на подходах к леднику. После короткого отдыха пошли на лед. Андрей решил вернуться к месту привала за забытым ледорубом, поэтому подниматься наверх пришлось в одиночку.
Сверху сыпался снег и ледяная крошка. Он шел по ступеням, протоптанным группой, один и без страховки. Наклон возрастал, стало не хватать воздуха. Внизу, вверху и по бокам, насколько хватало взгляда, расстилалось бесконечное ледяное пространство. С жизнью теперь связывала цепочка дырок во льду, уходящая наверх. Подкрался дремавший страх: «Вернуться?» Без палатки, еды и примуса он, наверняка, разделит судьбу тех ребят, чьи фамилии с датами были написаны масляной краской на валунах морены. Идти наверх стало невозможно. Любое неверное движение, и без страховки он полетит вниз к камням, стремительно набирая скорость и подскакивая на выступах. Стали замерзать руки в намокших перчатках. Осторожно по миллиметру залез рукой в карман. Там нащупал липкий комочек и положил в рот. Сморщенную ягоду чернослива ему бросила на привале светловолосая девочка, а он машинально сунул ее в брезентовый карман штормовки.
Сначала потеплели руки. Удалось переставить на следующую ступеньку правую ногу. Сосредоточенно глядя перед собой, двинулся наверх. Свою группу догнал на перевале. Инструктор молча пристегнул его к страховочной веревке.
Палатки базового лагеря поставили на заснеженном карнизе, откуда на скалы вершины выходили двойками. На вертикальных стенках били крючья и вешали веревки для завершающего рывка — группового восхождения на вожделенную вершину.
 После изнурительной работы на стенке Андрей дремал в спальнике и не видел, как в палатке появилась эта золотоволосая девушка. Ангел? Он чувствовал особенный медовый запах ее кожи. Когда престали целоваться, она шепнула: «Дыши».