![]() Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерРецензииМарина Саввиных, «По великим снегам»
Сборник стихов. — Красноярск, 2016 На обложке нового сборника стихов Марины Саввиных — зима, непролазные сугробы по пояс, ведущие к церквушке на краю сельской улицы. Сколько раз мне, тоже сибирячке, доводилось ходить такой дорогой: ноги вязнут в тяжелом снегу, как в болоте, каждый шаг дается с трудом. Тупик ли, конец улицы без возможности свернуть — все кажется спасительным укрытием от ледяного ветра. Не это ли и есть цель всех земных странствий? Однако, не ища, не обрящем.
Само название книги задает движение. А движению всегда сопутствует сопротивление. Именно так выстраивается концепция книги Марины Саввиных: каждый цикл вмещает в себя противопоставление, на котором зиждется поиск ответов на вопросы — себе, поколению, миру в целом. Вопросы эти мучительны, многие из них остаются без ответов: Родина забытая моя,
Кто к тебе вернется иностранцем? Тот ли, кто в траву твою швырнет Кровью окропленные знамена? Или тот, кого метель взметет Выше крыш — к звезде Армагеддона? Явственно и страшно вырисовываются перед нами картины грядущей гибели человечества, не помнящего родства.
Кто не изменит своего лица, не забудет имена слов, на которых изъяснялись поколения живущих, пройдя через мясорубку мировых войн — останется человеком. Это, пожалуй, автор знает лучше всего. Отсюда такое острое желание объединения народов: Я — Россия.
Над горькой землей возреяв, Дым и пепел смиряют имперский жар. Я не дам в обиду моих евреев, И мою Чечню, и моих татар… Не тупик ли это? Недавний теракт в метро унес жизни шестидесяти, еще не зажили раны после трагедий Норд-оста, Чечни, Донбасса. Бурление мировых процессов — сила разрушающая и творческая одновременно. Народы воюют за самоутверждение, забывая о едином корне.
Автор делает почти невозможное — с Державинским пафосом поднимает читателя над городом и страной настолько, что родной космос видится речкой, история цивилизации — мгновением, вписанным в бесконечность: Все движется, растет — и из конца в конец —
Кровь, пролитая здесь, со стен стекает в Каспий… Как будто на века приказ им свыше дан: Не спать, не отступать, дразнить, цеплять, тревожить — Пока не ввергся мир в один большой зиндан, Который никому уже не уничтожить. В связи с этим теряет значение цвет кожи и принадлежность к религии. В таком случае, хронотоп книги — вся земля, действующее лицо — не отдельный человек, но каждый, ныне или когда-либо живущий. Так не пора ли сделать остановку в «вечном беге», где войны и революции — ничто иное, как самоистребление:
Не торопись, камена, — даже время
Придержит фуэте в своем балете... И ночь нежна… и в золотой триреме Плывет Орфей на пир тысячелетий. И вот, первому циклу в книге дано название — «Лед и уголь». Параллель первая мыслится, в отличии от Пушкинского «льда и пламени» (холодность — жар), как свойство угля загораться и остывать в противовес вечно холодному. Перо Марины Саввиных балансирует «на грани вдохновенья и рассудка». И это — поэзия подлинная уже тем, что нашла точку равновесия между горячным и опьяняющим дионисийством и рассудочным, но безвдохновенным «аполоническим» ремеслом. Глядя через такую призму, автор увлекает проделать путь и читателя. Так рождается собственный миф, где действующие лица вольны менять имена и обличия, не теряя сути.
В стихотворении «Я скрипка полдневного зноя» появляется отголосок мифа об Орфее и Эвридике, красной нитью сшивающий всю книгу: И, бедное детище смога,
Ты брел бы во мгле наугад, Когда бы не эта дорога, Не мой искупительный яд, Не пламя мое проливное, Которым Становишься Ты… Через греческий миф осмысливается и тема скитальчества, отсутствия «земного дома». В этом смысле, «Восходящая Гиперборея» становится «потерянным раем», обрести который вновь — вряд ли посильная задача, тем более что путь пролегает между вечными Сциллой и Харибдой — воплощениями мирового зла, хищничества и лицемерия:
Укажи, настойчивая стрелка,
Направленье верного пути, Чтобы избежать соблазна кривдой, Чтоб, стремясь на еле слышный зов, Просквозил меж Сциллой и Харибдой Шелк моих багряных парусов. В следующем цикле под названием «Ветер и ветви» миф будет дробиться в множествах зеркальных отражений (еще один значимый прием), вокруг скитальчества возникнет трагически-светлый ореол:
Я — нищенка. Вот посох мой.
Песок растрескавшихся губ. Пучок лучей над головой Высок, торжественен и скуп. Промотавшийся Одиссей — уже олицетворение не отдельной судьбы, но всего человечества. Игра зеркальных отражений — не есть ли это — современный «мировой процесс», которому даже небо — уже не ориентир?
Все они заблудились среди согбенных лип,
Мокрых чинар в чадрах, сгорбившихся от плача… Можно ли откликаться сердцем на каждый всхлип? Небо шуршит в траве, и пустяка не знача. Перестают существовать понятия верха и низа, больше нет правых и виноватых, живых и мертвых:
Или твоя — навек… Или мертва — отныне...
Пленнице — под платок: талер, цехин, дукат… Грудь — на разрыв! — Спаси, Господи, Твоя милость!.. То ли кровоточит вечной любви закат, То ли приемлет дух — все, что бы ни случилось… «Ветер и ветви» — новая параллель — плотное/бесплотное, живое/мертвое. То же — в цикле «Камни и птицы». Страшнее и актуальнее этой «путаницы» вряд ли сыскать:
Но затаи в себе кровь,
запахни ветки… не оступись на границе души и тела! Почти весь цикл звучит как молитва перед последним сражением. В связи с этим обращение к «Слову о полку Игореве», и вообще к слову — мыслится единственной спасительной соломинкой. И опять появляется игра отражений: встают перед глазами братоубийственные войны времен феодальной раздробленности, былина оживает в новых лицах. Каин и Авель, Рюрик, Мстислав, Игорь предстают как укор живущим ныне (так и не понявшим «золотого слова»):
На полотне полей — лишь охра, угль и сурик.
И пахарь не пахал, и не косил косарь. Так куда же бредем мы, общество со сбитыми настройками, уже не понимающие, живы или мертвы, спим или проснулись? На этот вопрос автор отвечает по-своему: для него в каждом живет Орфей и Евридика, Зигфрид и Брюнхильда, обретающие бессмертие в собственной самобытности и преемственности поколений:
Что нас ждет за пределом? над домом колеблется свет…
И в скудельном сосуде волнуется жизнь молодая. Старики улетают. Как птицы. Туда, где нас нет, И куда неизбежно за ними отправимся вслед. — Не грусти и не бойся, — мне папа сказал, улетая… Потому что иначе нельзя. Город, страна, земной шар — это мы. Мы — творящая сила. Земная твердь не терпит нахлебников, она сбрасывает их с себя, как прах. Ищущий, да обрящет. И да не будет вовеки окончен путь по великим снегам.
Марина МАРЬЯШИНА
|