Свежий Номер

№ 6 (152), 2017

Рано-рано, разгоняя кровь, я, в растворенной к завтра полутьме,
Для фигуры, сердца и здоровья выхожу накручивать кэме,
Где слепит фонарными кругами радужных неоновых корон
Белых новостроек оригами в опереньи ясеневых крон.
Лишь заря блеснет над кромкой зданий, жители окраины, привет:
Нет людей на свете чужестранней и людей отечественней нет.
Сорт космополита, апатрида, в каждом жесте, взгляде уловим —
От Владивостока до Мадрида, от Петрозаводска до Афин,
Где корявых яблонь доживанье, лета золотистая пыльца —
В Бибирево, в Сесто Сан Джованни, за чертой парижского кольца;
В шелесте, в гудении шмелином, там июнь во весь микрорайон
Переполнен пухом тополиным, старых лип цветеньем напоен.
За конечной станцией метро я вижу тот же выцветший газон,
Сизые остовы долгостроя, тучи над руинами промзон,
В красноватой поросли пасленной тонут рельсы подъездных путей,
Словно мир еще — незаселенный и земля в безвидности пустей
Чем подвижно-призрачная даль, та, что в лучах плывет издалека.
Выбоины, трещины асфальта, ветер, кучевые облака;
И, какой ни обложись культурой, ни сменяй на свете адресов,
Здесь, у плит с торчащей арматурой, пыльных смерчей,
                                                                       стай бродячих псов —
Родина. Сколь ни пройди таможен, ты вернешься, коль душа цела,
Январем до сердца проморожен, выкален июлем добела,
В этот край, что, хоть уйди в надир, не сменишь на иной,
                                                                                  сквозь мир пыля,
Где автостоянки, ТЭЦ градирни, кладбища, больницы, тополя.

Что до марксовых штучек, товарищ, твой класс — эконом —
По карьерному росту, жилью, потребительской, мать их, корзине.
Погляди — это голая наледь и бледная даль за окном,
Поутру говори: щас умру, только как ни грози — не

Усомнишься — ни духом, ни сном, как души ни трави,
Эльсинорские страсти в родном подсознаньи затеяв,
Ты героев распнешь, беззаветно внимая закону любви,
Воскрешая злодеев.

Тот же древний раек, скоморохи, мистерия-буфф.
Нам покажут, как вырулить в рай, хоть тормашками вверх, задарма там,
Тот еще анекдот, и, случайно в трамвае толкнув,
Извиняются матом.

Отмолить невозможно чужие грехи. О своих позабыв,
Так и рвешься с землею сравнять коллективной вины казематы,
И готов поперед батьки в пекло, отзываясь на всякий позыв,
И гордишься весьма ты

Сам собой. Приуныв над косматым простором клубящейся лютой зимы,
ноешь: дрянь, темнота, на полгода — такая зараза!
Только жизнь этот холод, братуха, а сами б смогли рази мы,
Удлиняет в два раза.

Да, по классу и я — эконом, и не то, что бы мне не везло —
Вроде были и рожа и кожа.
Руки есть, и в руках — неплохое, считай, ремесло,
И жалиться негоже.

Но по жизни — куда, хоть в заоблачны выси, ни суну я нос,
Очеса аж до слез веселя нам,
Заседает все тот же дремучий козлиный колхоз —
(не в обиду селянам).

И какие там гвозди, не сварганить и годных кондомов из этих людей.
Да и по сердцу, знать, срамота нам,
Завывает повсюду орда неподмытых и те еще виды видавших бля.ей —
(не в обиду путанам)

И никто не зачтет баснословной подставленной левой щеки
В мире том или этом.
Все — бессмыслица, бред, и слова — как слепые щенки —
(Не в обиду поэтам).

Но за городом что-то, шушукаясь в рощах седых
С завываньем пурги, обещая погибель Кощею,
Резко будит в ночи, кулаком ударяя под дых,
И взывает к отмщенью.

Это просто фильм в жанре катастрофик:
Фильм для простофиль, нас, которым пофиг.
Крут герой, в каждой фразе фак;
Спецэффекты класс и сценарий точен,
И тридэ с лихвой нам дополнил то, чем
Привлекает пожар зевак.

Что ж, попкорном хрустя, ты бухтишь, озлоблен:
«От же нах, пиндосу опять свезло, блин,
Девку спас и в придачу мир.
От же гад, пошел бы он, суперстар твой,
Получил полцарства — и на те, царствуй
С телкой глянцевой на гарнир.

Прогулял аванс — оплати по счету.
Приплетая к делу одну — еще ту
Мысль, что гробимся ни за что.
Никому до нас, в общем, дело — лажа —
Полдень черномаз, ночь бела, как сажа;
На гастролях, блин, шапито….» —

Так обрывки фраз — это читка роли.
Слышишь сотни раз — в баре ли, в метро ли,
То же и бормочешь в ответ.
И молчишь, вдыхая слова, так, чтоб раз
В должный миг беспамятно вжиться в образ,
Совпадая на вкус и цвет.

И на что являть мировыя скорби
Плач могильный для урби и стон для орби,
Вышибая слезу из глаз.
И, взглянув окрест, взор склони и сгорби
Плечи, вспомни, как ручкою сделал Горби
И дающий угля Донбасс.

И все то, что ныне молчит безвредно,
Зализав болячки былых побед, но
Не смолкают Луганск, Донецк,
И родная речь, запекаясь кровью,
Шепчет Юго-Востоку и Приднестровью
Сквозь броженье словесных мезг,

Сквозь глушилки «градов» о том, про то как
Плещет жерехом утро в речных протоках,
Разливается серебром,
И, что даже вырвав гортань, не выбить
Тех сказаний где Кий, Щек, Хорив и Лыбедь
И Аскольдов холм над Днепром.

Нынче, бают, окаянны дни:
В людях — ненависть и спесь.
Видишь, на поляне — яблони:
Значит, прежде жили здесь.
И, во дни, не то, что б древние,
Двести лет — предельный срок,
Были тут село, деревня ли
Или малый хуторок.
Здесь, в ненастном, хмуром ельнике.
И не нас ли в свой черед
Заглушит осинник меленький,
Чернолесье заберет.