Свежий Номер

№ 9 (47), 2008

Дед Мороз с бородой на резинке.
Школьный Утренник. Старый спортзал.
Ты, конечно, в костюме снежинки.
Я в чем Бог… и пиджак слишком мал.
И звучит что-то вроде лезгинки.
Детство — это как четвертьфинал.

Но, остыв, покрывается пенкой
наша память. Я вспомнил сейчас,
как фотограф на той переменке
наводил долго резкость на нас.
Фон щербатой на вид шведской стенки.
Подпись справа — 4 «А» класс.

Это фото. Улыбки. Фигуры.
И оборван слегка уголок.
Это время писало с натуры.
Кто еще написать это мог?!
Желтый глянец и сплошь кракелюры.
Я его заучил назубок.

Заучил. Постарел. Позолота
облупилась — никак на беду.
И в окне, ставши вполоборота,
я увижу вдруг нашу звезду.
И она, словно ты на том фото,
третья слева в последнем ряду.

Ты знаешь, в этом крае из песка
и камня есть своя скупая прелесть,
хотя бы в том, что местная тоска
с отливом желтизны; и в том, что шелест
листвы вполне рифмуется с людьми,
спешащими по утру на работу.
А, впрочем, ты превратно не пойми —
в степи все дни недели, как суббота.

Короче — выходной... Край из песка
и камня, — в городах — с оттенком стали.
И высыхает к вечеру река.
Пейзаж, бархоткой сумерек хрусталик
шлифуя, видно, на ночь норовит
стать на постой ни где-нибудь, а в сердце
приезжего. Он допоздна сидит
в кафе. Луна на небе, как сестерций,

как чаевые вечеру. И взгляд
уходит в молоко. Ты знаешь, просто
степь — это девяносто, шестьдесят
и снова (извините) девяносто.
Здесь в городе под литерою S
есть улица, что, начавшись острогом,
кончается погостом, то есть здесь
от черта две версты пешком до Бога.

И жизнь летит вперед и лишь назад
отдача где-то в области предплечья,
как от ружья. И сотни здешних хат
для местного ландшафта — части речи.
Он где-то ставит точку с запятой.
И на закате выглядит устало.
И в небе Бог слагает над тобой
из звезд в степи свои инициалы.

Научиться в шесть лет перед школой считать,
пропуская десятки и сотни, до тыщи.
Во втором — не в затяжку, в четвертом — бросать.
Целый год не расти, а за лето стать выше.
И в мужском туалете поддых получать,
будто в детской считалке про шишел и мышел.

Отмечать новоселье с семьею в седьмом.
А в девятом влюбиться в соседку по парте.
Первый раз нализаться с последним звонком
и химичку с подругою спутать в азарте.
Через год в кирзачах подминать чернозем
где-то в поле, а где — не найти и по карте.

Отслужить. Пить неделю. Устроить дебош
в доме той, что ждала, но, увы, не дождалась.
Через десять жениться, нахваливать борщ,
как-то жить-поживать, нааукивать старость.
Постареть. Умереть в паре старых калош.
Посмотри, та, что правая, больше стопталась.

Страстной Четверг. Соседка варит рис
и красит яйца шелухой от лука.
Ей пятьдесят. Она имеет друга.
Но время не идет на компромисс
и оставляет в память ей морщины.
Она стареет со своим мужчиной.
Страстной Четверг. Так быстро дождь прошел,
как будто это был всего набросок
на будущее, как и тот подросток,
что сам с собой играет в баскетбол
резиновым мячом там, у подъезда,
на улице бог весть какого съезда.
Страстной Четверг. Старуха, взяв халат
и выглянув в окошко, кормит кошек.
Ее судьба, как и халат, в горошек,
а прошлое, как антиквариат,
начищенный любовно не иначе
бархоткой ее памяти для сдачи
в музей небытия… Часы идут.
Жизнь, будто чай, — как правило, вприкуску
с любовью… В общем, время — это мускул
материи, и не попишешь тут
ты ничего. И что бы там ни вышло —
Страстной Четверг, цветут каштан и вишня.

В пересуды листвы, в желтизну ноября
с осторожностью первого снега
ты уйдешь. Оглянись и запомни меня,
молодого еще человека.

Мы в грибные леса уезжали с тобой
за дождями, за запахом хвои.
Но под вечер на дачном спешили домой
и на задней тряслись в нажитое.

В этот смуглый проулок с его нищетой
и горбинкой почти человечьей.
Мы кому-то казались семейной четой.
Первый снег прорисовывал плечи.

Козырек остановки. И рядом взамен
тополей столб с листвой объявлений.
И я думал, что смерть, как квартирный обмен.
Только толку в подобном обмене?

Мы еще поживем. Я тебя обнимал
и засовывал руки за хлястик.
Но последний троллейбус уже грохотал
и позвякивал мелочью в кассе.

И троллейбус гудел и тебя увозил.
Под колеса кидалась собака.
Напишу в этом месте, что я закурил,
но на самом-то деле — заплакал.