Свежий Номер

№ 8 (142), 2016

Вот прилетят синицы
и на мои ресницы
сядут, до слепоты —
в иней, в мороз, в кусты,
в сахарные кресты
после ночной пороши.
Хлопнешь легко в ладоши —
а все равно сидят,
богом в глаза глядят.

В снегах, у неба под подушкой,
сквозь частокол чужих ресниц —
как сумасшедший, с белой кружкой —
идешь кормить своих синиц.
Подсолнухов сухое семя
несешь на доски под навес,
где шелушит большое время
душа, упавшая с небес.

Долго ангелов сугроба
по дворам разводит дрожь —
злые молнии озноба
в кулачках домой несешь.
Бабка с дедом греют воду —
дом качается в горсти…
чтобы страшную свободу
до подушки донести…

Поперек летящего снежка
не хватает красного флажка
или снегиря на голой ветке,
или уголька на сигаретке.
Снегопад сегодня без синиц —
сивая больница из больниц,
белый ангел на кроватной сетке.
Словно выбираешься из клетки
сквозь заиндевелый сад ресниц.

Допили водочку — и ладно,
посмотришь в небо, как в окно:
а где же бог?.. Здесь так прохладно —
Его так много, что темно.
Все, что безвидно, стало взглядом,
и время высохло во рту.
И новый дом под листопадом
переоделся в пустоту.
И на крыльце белеет кружка,
и небо смотрит, как в окно.
Сосновая гуляет стружка —
шумит янтарное руно.

Дядя Миша, пьяница и плотник,
деревенских ангелов работник,
поднимает руку, как версту,
к Господу, качаясь на мосту —
с пересохшим временем во рту…

Мы еще прекрасны и телесны —
но душа засмотрится в окно:
музыка твоя — изнанка бездны,
шерстяное грубое сукно.
Хороша сорока: как цыганка —
чертит юбкой, снегом говорит.
Бездна — это музыки изнанка
горло натирает и болит.
Не сорвешь с загривка шерсть озноба,
шевельнется всей тайгой страна:
далеко деревня смотрит в оба:
в два последних, господи, окна.

Гуляет печь, толкает в бок —
зачем топить ее весною…
А под подушкой — холодок
лежит, как яблоко лесное.
И кошка бродит босиком,
умру — она меня разбудит:
потянет временем, дымком
оттуда, где меня не будет…
Ты спишь — давно молчит огонь,
распутав нитку золотую…
И держишь горсточкой ладонь —
с холодным яблоком — пустую.

Я теперь, как земля, босиком —
слышу вечное слухом запретным,
а потянет из жизни дымком —
задохнусь, затянусь — сигаретным.
В каждом счастье — такая беда.
Я в беде, где ни дна ни покрышки.
Прилетаю к тебе иногда —
и колю, собираю дровишки,
и курю — на дворе холода,
и не помню, кто я и откуда,
а потом возвращаюсь туда,
где свершается горькое чудо.

Из жизни, из жизни приходит сюда
живая и мертвая ваша вода —
глазами, слезами и взглядом,
и ты, умирающий, знаешь, когда
вернешься домой снегопадом.
Из жизни, из жизни возьмешь на зубок
мороженной музыки черствый кусок,
нетающий и бесполезный,
когда, от прозрения на волосок,
ты музыкой плачешь над бездной.

Скворец у дерева во рту —
оно поет и высоту
вытягивает из землицы,
как песнь, звучащую версту —
дрожат ресницы
у воды,
особенно в садовой бочке,
и капли счастья и беды
сюда идут поодиночке,
и небеса растут в земле —
и распускаются отсюда —
уже в тепле, уже в петле
великой гибели и чуда.

Вода вспоминает о времени — и понимает
движение вверх, когда обнимает
себя или время, песок, потерявший и небо и дно,
себя или время, кувшин и вино,
себя или время, себя и окно:
вода и окно на воде, отворенное в небо
и в землю, в темницу и в замысел хлеба,
где теплые зерна родная вода обнимает —
вода обнимает и помнит, вода понимает…

Ветер врывается в лес — и лес бежит,
или — как прибежавший — стоит, дрожит.
Где он был? Куда это он? Откуда?
Там, наверное, лес работает ветром — и чудо,
как вода, на ладонях твоих лежит.

Собака и огонь,
и я в земном поклоне.
Тебе — моя ладонь,
а мне — огня ладони.
Мы хорошо летим
туда, где все — объятье.
Где, превращаясь в дым,
не умирают братья.

Вот земля показала плечо:
тронешь — холодно и горячо,
это небо и снег недалече —
так накинь телогрейку на плечи,
скоро теплое станет большим,
просто рядом с тобой полежим —
станет легче…

Если на землю смотреть из земли —
очи устанут: она необъятна,
сада надземного плавают пятна —
так глубоко мы легли.
Так глубоко, что в щепоть не возьмешь
коршуна, зрения, сердца распятье —
смертью, когда воскрешения дрожь
шире любви и объятья.

Воздух в очи одевает,
душу тянет — мотылек.
Время розу раздувает,
как последний уголек.
Что-то с музыкой… Бывает:
и, шмелиной, не хватает
у шиповника струны.
Все, что плачет и летает,
состоит из тишины.