Свежий Номер

№ 1 (135), 2016

100 лет Константину Симонову. Все будут говорить о «Жди меня» — стихотворении, похоронившем Симонова-поэта и возродившем русскую заклинательную вместомолитвенную, заместительную в жутком безбожии поэзию. Первым, кто назвал «Жди меня» заклинанием, боясь слова «молитва», был Лев Кассиль. Он же первым и услышал самое великое стихотворение Великой Отечественной. Оно было написано в Переделкине, на даче Кассиля, по адресу: ул. Серафимовича, 7. Там нет даже малой досочки с упоминанием.
Симонов сделал невозможное — повернул войну лицом к женщине, поставил во главу остро-рваного смертельного мужского угла войны любовь, семью и верность. И тем спас многих. Даже убитых. И тот, кто этого не понял, называя Симонова «номенклатурным поэтом», полностью глух к русской жизни и русскому стиху. Если это номенклатура, то не партийная и не литературная, а номенклатура органического соединения Поэта и его Народа, номенклатура любви.
Симонова совсем забыли и отовсюду вычеркнули. Перечитайте его хотя бы сегодня!

Когда-то, в состоянии крайней молодости, я что-то такое восторженное излагала ученому грузину про Воннегута. Мода на него была. Грузин слушал, сколько мог, и после укоризненного «Вах!» сказал: «Какой Воннегут!!! Я учу русский всю жизнь, но никогда не смогу понимать Гоголя так, как ты! Ты хоть подозреваешь, чем владеешь за так, от рождения?!»
Когда мне, чтобы сделать приятное, говорят, как хорошо я знаю русский, я только мотаю головой и беззвучно ржу. Читаю Писемского. Кучер говорит об умершем: «Побывшился...»
ПОБЫВШИЛСЯ, слышите???

Русская литература из опасений низкопоклонства все же порой была несправедлива к иностранным воспитателям — боннам, гувернерам и гувернанткам всех мастей. Да, дворянских детей в России 200 лет пасли европейцы — французы, немцы, англичане, швейцарцы, итальянцы, шведы, венгры и поляки. Это только кажется, что одни Бопре и Вральманы не докучали нашим недорослям «моралью строгой» или коллективная мисс Жаксон из «Барышни-крестьянки» «два раза в год перечитывала “Памелу”, получала за то две тысячи рублей и умирала со скуки в этой варварской России». Самого Пушкина воспитывал не Вральман, а граф де Монфор, который много дал воспитаннику, по его же словам. Нет, французов, конечно, было вдосталь с тех пор, как они с кандибобером тикали от якобинского террора:

Но бывший куафюр, бабник и пьяница месье Бопре обучил Петрушу Гринева фехтованию, что ни много ни мало спасло ему жизнь на дуэли со Швабриным. С парижским акцентом русские аристократы говорили до конца дней, и это правда. Но русское усадебное воспитание было равновесным в смысле влияния своих и чужих. Русская семья до ХХ века представляла собою сложносоставный организм, где неродственники — в том числе люди недворянских сословий — находились в практически равном положении с родственниками. Эта так называемая семья расширенного типа окружала ребенка разнообразными связями и отношениями, в которых роль иностранцев была, может, и значительна, но не решающа. Отпрыск дворянской фамилии не только не был изолирован от соплеменников, но находился с ними в теснейшем общении.
Помимо кормилицы и няни, помещичьих детей окружал сонм слуг. Граф С. Д. Шереметев вспоминал: «Со мной был в то время отдельный штат прислуги: две девушки, Александра Ячейкина, Прасковья Шелошенкова, повар Брюхоненко с помощником, дядька Яков Шалин (из данауровских крестьян), лакеи Арнаутовский, Иван Жарков». Заметим, назвал он не французов и не англичан.
Количество дворовой челяди поражало воображение иностранцев. Эндрио Вотчел, автор неплохой книги «Битва за детство. Создание русского мифа», иронически заметил, что русская привычка на всякую работу назначать по три человека берет начало в этой дворянской традиции. Но традиция эта прежде всего семейная. Состарившихся няньку или дядьку не выгоняли взашей, а оставляли «допокаивать» в семье, где они пользовались всеобщим уважением и почетом. А гувернер отбывал контракт — и отправлялся искать счастья на стороне.
Кормилицами царских детей, начиная с Николая Павловича, по велению его осмеянного отца, были исключительно русские крестьянки, дабы царственные младенцы с «молоком матери впитывали лучшие черты русского характера». Павел Петрович даже костюм народный для кормилицы разработал. Как бы там ни было, того же юного Гринева русской грамоте как-то обучил бывший стремянный Савельич. Аксакову «Аленький цветочек» рассказала ключница Палагея. «Главной няне России» Арине Яковлевой хвалы повторять не станем, но не забудем ее заслуг. Не забудем, однако, и знаменательных слов С. П. Шевырева из статьи «Об отношении семейного воспитания к государственному»: «Семья наша, слишком заключенная прежде в самой себе, вдруг растворила настежь двери всему иностранному и приняла в свои недра все чужие стихии Западной Европы. Франция, Англия, Германия, Швейцария, Италия вторглись в наш домашний быт, в лице бесчисленных пестунов и учителей; языки и понятия смешались; Русский человек стал легко превращаться в Француза, Немца, Англичанина и так далее, — и семья Русская представила другую крайность, совершенно противоположную прежней. Свобода европейского образования и многосторонность, нами во всем принятые, конечно, много содействовали развитию особенных характеров у нас в России, — и нельзя не изумиться тому множеству славных лиц, которые в течение столь малого времени произвело наше Отечество по разным отраслям государственной, ученой, литературной и художественной деятельности! Но сильное расторжение национального единства, разногласие мнений, разрозненность семей, разнообразие домашних обычаев, смесь воспитаний, метод учения языков стали угрожать нам тем, чтобы не оправдался об нас в нравственном отношении тот намек, которым иностранные летописатели средних времен толковали имя Россов, производя его от рассеяния. В самом деле, нам, уже сосредоточенным в сильное политическое единство на таком огромном пространстве земли, угрожало рассеяние внутреннее, нравственное и умственное, рассеяние мнений».

Речь далеко заводит далеко не каждого и поэта, а вот любопытство заводит любого в немыслимые чащобы. Каюсь — любопытна я донельзя!
Тут меня в моих нобелевских изысканиях заинтересовало стихотворение первого африканского нобелиата нигерийца Акинванде Воле Бабатунде Шойинка, имя которого для нашего удобства сократили ровно вдвое. Это что! Одного из нигерийских подполковников, который совершил неудачную попытку очередного госпереворота, звали Сука Бука Димка. Нет, ей-богу!
Стихотворение называется «Звонок Иосифу Бродскому в связи с делом Кена Саро-Вивы». Воле Шойинка получил Нобеля аккурат перед Бродским, в 1986 г., и как драматург. Но он — поэт и, судя по названию одной из его книг — «Самарканд и другие рынки, которые я знаю», поэт тоже любознательный (надо ли говорить, что в Самарканде автор отродясь не бывал).
Про Нигерию я знала необходимо мало, как Шойинка про Самарканд. Более 260 разноязыких племен. Седьмая в мире страна по добыче нефти. Население живет меньше чем на доллар в день — часто в картонных коробках. «Элита в законе» — в мраморе и позолоте, но обнесена колючей проволокой и стенами с пулеметными гнездами. Рождаемость высокая.
Сырую нефть воруют, откачивая ее шлангом прямо с поверхности Нигера, в дельте которого она добывается. Истории, связанные с нефтью, вообще достойны лучших перьев. Например. Взрыв нефтяной трубы, на которой в Нигерии традиционно сушат белье, уносит жизни сотни жителей деревни. Медики и спасатели прибывают на место происшествия через два дня. Причиной трагедии, как оказалось, стала искра, вылетевшая из выхлопной трубы проезжавшего мимо мотоцикла. Расследование показало, что трубу вскрыли за шесть недель до случившегося.
Постоянные военные перевороты. Постоянная угроза гражданской войны между мусульманами и христианами (мусульман численно уже больше). Для охраны разводят гиено-собак, поскольку никакой другой охраны нет. Коррупция, из-за которой продвинутые комментаторы зовут Россию «Нигерия в снегах». Чтобы не подхватить малярию, приезжему полезно активно бухать. В 2009 г. (подчеркиваю дату!) полиция арестовала за попытку ограбления автомобиля черно-белого козла, в которого с помощью черной магии превратился подозреваемый. И т. д. Чуть не забыла про «нигерийские письма» — мелкую, но мирового масштаба аферу, которая стала визитной карточкой крупнейшей страны Западной Африки. Такие чуть не каждый получал хотя бы раз, а некоторые даже и велись.
Первоначально меня интересовало два вопроса: почему Шойинка «звонил» Бродскому уже после смерти последнего (Бродский умер в январе, а сочинение помечено февралем-мартом 1996) и кто такой Кен Саро-Вива? На первый вопрос мне помог ответить арестованный козел. Что же странного, если нигерийский нобелиат, несмотря на все западные образовательные прививки, общается с душами умерших собратьев?
С Кеном все оказалось куда драматичнее. Его вместе с восемью соратниками повесили ровно 20 лет назад — 10 ноября 1995 г. То есть сочинение Шойинки написано и после смерти Кена тоже. Кен встал против транснациональной, но голландской нефтедобывающей корпорации «Shell», которая губила — и продолжает губить — земли африканского народа Огони. К этому племени принадлежал Саро-Вива. Нигерийские войска, полностью преданные ТНК, систематически разрушали деревни, убивая огони тысячами. Саро-Виву арестовали по подозрению в убийстве четырех племенных лидеров, «которые на самом деле были расстреляны военными во время очередного погрома», как утверждают журналисты-африканисты. Теперь «Shell» предлагает родственникам казненных по 15 лямов, поскольку население помаленьку вооружилось, взрывает нефтепроводы и похищает иностранцев, требуя выкуп.
Эти скорбные знания потребовались мне для того, чтобы объяснить строки Шойинки:
В Москве холодно. А вот Огони — жаркое, дымное место, Где факелы горят день и ночь, и жирная копоть Оседает на крыльях бабочек, чешуе рыб и на листьях деревьев. Но, куда ни взгляни, смерть — это смерть, и твой дом — как чужбина…
(Перевод К. Щербицкого.)
Саро-Вива из тюрьмы ухитрялся слать малявы. В одной из них написано: «Те, кто заправляет и командует этим постыдным спектаклем, этим трагифарсом, напуганы… И нет у них чувства истории. Они настолько напуганы мощью слова, что — не читают. И в этом их гибель». Вот сказал, так сказал!
В общем, стихотворение, я считаю, проанализировано.