Главная страница
Главный редактор
Редакция
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Книжная серия
Спонсоры
Авторы
Архив
Отклики
Гостевая книга
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение
Свежий Номер
№ 10 (132), 2015
Современная польская поэзия на карте генеральной
Яцек Денель (Jacek Dehnel)
ЧЕРЕШНЯ В ГЛУБИНЕ САДА
ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ
(записки на полях программы Международного фестиваля поэзии)
Переводчик
ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ
(записки на полях программы Международного фестиваля поэзии)
Переводчик
Давай оправдывайся, что дал иностранному языку
расплодиться в квартире своего рта
(а свой обрек на терзание, борьбу и досаду)
и пусть он оправдывается, как эта его муштра
проясняет сладкие смыслы слова «небо»
(дай языку палец — всю руку откусит).
расплодиться в квартире своего рта
(а свой обрек на терзание, борьбу и досаду)
и пусть он оправдывается, как эта его муштра
проясняет сладкие смыслы слова «небо»
(дай языку палец — всю руку откусит).
I. Корни
Американка рассказывает, что у нее фамилия первого мужа.
Расстались в мире и согласии, и она сохранила ее.
Потом его мать попросила, чтобы он взял ее девичью фамилию,
потому что в роду он последний, и если не будет носить эту фамилию, она исчезнет.
«Теперь было бы бессовестно отказаться от его фамилии, — говорит американка, —
сам понимаешь».
Расстались в мире и согласии, и она сохранила ее.
Потом его мать попросила, чтобы он взял ее девичью фамилию,
потому что в роду он последний, и если не будет носить эту фамилию, она исчезнет.
«Теперь было бы бессовестно отказаться от его фамилии, — говорит американка, —
сам понимаешь».
II. Числительные
Датчанин говорит, что когда-то в Грендандии
местные жители умели считать только от одного до двенадцати.
А сейчас после двенадцати переходят на датский.
Наверное, они были счастливыми, раз им было достаточно слов для десяти пальцев
и двух про запас —
думаю я. Но вслух не говорю, ведь, может, это невежливо
по отношению к датчанину.
местные жители умели считать только от одного до двенадцати.
А сейчас после двенадцати переходят на датский.
Наверное, они были счастливыми, раз им было достаточно слов для десяти пальцев
и двух про запас —
думаю я. Но вслух не говорю, ведь, может, это невежливо
по отношению к датчанину.
III. Roman à clef
Я его знаю! — кричит исландка, которая
пишет стихи о драккарах рыжебородых ратников, — мы познакомились
на фестивале в Индии. Полно народу, перрвый вечерр,
я очень рробею. Не хочу рразговарривать, ухожу к себе
в номерр, ложусь на крровать, полчаса смотррю Spiderrman 3 по ТВ. Через полчаса
думаю: нет, так не пойдет, ты не должна быть такой рробкой.
Иду вниз, сажусь за стол, возле него, он
прредставляется, я знаю эту фамилию и говоррю: Ты поет!
Лезу в каррман, ширроким таким жестом вытаскиваю
визитку, кладу перед ним. А это не визитка,
а ключ от номерра. Извиняюсь, конечно, а он смеется,
и все смеются.
Потом, помолчав, добавляет: Теперрь ключи уже не настоящие ключи,
а пластиковые каррты.
пишет стихи о драккарах рыжебородых ратников, — мы познакомились
на фестивале в Индии. Полно народу, перрвый вечерр,
я очень рробею. Не хочу рразговарривать, ухожу к себе
в номерр, ложусь на крровать, полчаса смотррю Spiderrman 3 по ТВ. Через полчаса
думаю: нет, так не пойдет, ты не должна быть такой рробкой.
Иду вниз, сажусь за стол, возле него, он
прредставляется, я знаю эту фамилию и говоррю: Ты поет!
Лезу в каррман, ширроким таким жестом вытаскиваю
визитку, кладу перед ним. А это не визитка,
а ключ от номерра. Извиняюсь, конечно, а он смеется,
и все смеются.
Потом, помолчав, добавляет: Теперрь ключи уже не настоящие ключи,
а пластиковые каррты.
IV. In translation
Вечером австриец во хмелю рассказывает о прошедшей ночи:
у нас было два своих языка и третий общий, но чужой.
Поэтому когда тот, кто лежал на простыне,
на мгновение замер, подбирая слово,
и спросил того, кто лежал на нем:
wouldn’t you like to immerse in me?
тот, который лежал на том, кто лежал на простыне,
вышел из себя
и, стоя рядом и глядя на тех двоих, лежащих,
думал о слове immerse
и о том, в кого он действительно хотел бы войти:
холодным потоком, лижущим берега, где-то совсем не здесь,
поэтому сказал: no, thanks, perhaps another time — и ушел.
у нас было два своих языка и третий общий, но чужой.
Поэтому когда тот, кто лежал на простыне,
на мгновение замер, подбирая слово,
и спросил того, кто лежал на нем:
wouldn’t you like to immerse in me?
тот, который лежал на том, кто лежал на простыне,
вышел из себя
и, стоя рядом и глядя на тех двоих, лежащих,
думал о слове immerse
и о том, в кого он действительно хотел бы войти:
холодным потоком, лижущим берега, где-то совсем не здесь,
поэтому сказал: no, thanks, perhaps another time — и ушел.
V. Память
Вот великий человек — великий поэт и переводчик,
ведь он знал великих поэтов и переводчиков.
«Ах, это был великий поэт! — говорит великий человек. —
Прекрасно помню, как он сидел за столом,
слева женщина, справа женщина,
правую руку он держал на колене той, что слева,
а левую — на колене той, что справа,
одновременно пил вино и говорил об искусстве. Это был
великий поэт», — говорит великий человек.
ведь он знал великих поэтов и переводчиков.
«Ах, это был великий поэт! — говорит великий человек. —
Прекрасно помню, как он сидел за столом,
слева женщина, справа женщина,
правую руку он держал на колене той, что слева,
а левую — на колене той, что справа,
одновременно пил вино и говорил об искусстве. Это был
великий поэт», — говорит великий человек.
VI. Литература
За завтраком американка говорит словаку:
я знаю одну словачку, Зузану. Она художница, они уехали,
когда она была ребенком. Сначала в Германию, потом в Штаты.
Отец развелся с ее матерью
и вернулся в Словакию. Она художница, у нее такие прекрасные вьющиеся волосы.
Словак отвечает: а, да, Зузана, это распространенное словацкое имя.
А я думаю о том мужчине, который бросил жену, бросил дочь,
ее прекрасные вьющиеся волосы,
American Dream, Deutscher Traum,
и живет в другой жизни,
не подозревая, что в этот момент
он статист в беседе двух чужих людей, за завтраком, присказкай к анекдоту.
Думаю о его руках, о слезе на ладони, о слезе, капающей в тарелку.
я знаю одну словачку, Зузану. Она художница, они уехали,
когда она была ребенком. Сначала в Германию, потом в Штаты.
Отец развелся с ее матерью
и вернулся в Словакию. Она художница, у нее такие прекрасные вьющиеся волосы.
Словак отвечает: а, да, Зузана, это распространенное словацкое имя.
А я думаю о том мужчине, который бросил жену, бросил дочь,
ее прекрасные вьющиеся волосы,
American Dream, Deutscher Traum,
и живет в другой жизни,
не подозревая, что в этот момент
он статист в беседе двух чужих людей, за завтраком, присказкай к анекдоту.
Думаю о его руках, о слезе на ладони, о слезе, капающей в тарелку.
Поток
Не дал ты мне ничего познать, ушел в ванную.
Только оттуда, из-за стены — ибо во сне была
эта стена, была эта ванная —
я слышал тот горестный надрывный плач.
Я даже проснулся от этого — и разбудил тебя,
сказать, что мне приснилось. И что все будет хорошо.
Ты заснул. Я — все еще думал о том тебе,
что остался за стеной, погруженный во мрак.
И я, все еще лежа, остановился над потоком сна
и бросился в этот сон, чтобы его спасти.
Только оттуда, из-за стены — ибо во сне была
эта стена, была эта ванная —
я слышал тот горестный надрывный плач.
Я даже проснулся от этого — и разбудил тебя,
сказать, что мне приснилось. И что все будет хорошо.
Ты заснул. Я — все еще думал о том тебе,
что остался за стеной, погруженный во мрак.
И я, все еще лежа, остановился над потоком сна
и бросился в этот сон, чтобы его спасти.
Песня работника среднего звена
для А. С.
Столько раз я поворачивался
с живота на спину со спины на живот
но любовь началась с того как в мобильнике
я поменял местами твое имя и фамилию
чтобы ты был в начале списка
она началась с того что в контактах
зашипели электрические змеи
с того как в маленьком темном мобильнике
я перевернул тебя и увидел что у тебя есть
совсем другая сторона которая
на смску не ответит и трубку не возьмет —
а потом возьмет у тебя все.
с живота на спину со спины на живот
но любовь началась с того как в мобильнике
я поменял местами твое имя и фамилию
чтобы ты был в начале списка
она началась с того что в контактах
зашипели электрические змеи
с того как в маленьком темном мобильнике
я перевернул тебя и увидел что у тебя есть
совсем другая сторона которая
на смску не ответит и трубку не возьмет —
а потом возьмет у тебя все.
Волны
Мятая пластиковая бутылка в темноте:
ромбы, несуразные треугольники — острая щебенка белизны,
никаких полутонов и нюансов, этот рисунок гораздо проще.
Ничего так не болит, как счастье, в котором не живется:
папка «Римские каникулы»: всплеск воды в ванне,
пустые бутылки у стены. В темноте
тела как серебряные воты. И рот — как гвоздика —
круглый, в центре кадра. Он смеялся? Кричал?
Ничего, никаких намеков. Рисунок слишком простой.
Кто с кем? Вращаются жернова ревности,
сыплют черную муку. Каждый из них наделяет
других. Нам — смятые бутылки в темноте,
хотя мы тоже стоим тут, на песке: от Остии
нас отделяет только экран, значит, ничего нас не отделяет,
ни полутона, ни нюансы. Рисунок прост,
он отделяет непрошеных гостей от приглашенных,
тех, у которых все есть, от тех, у которых было.
Мятая пластиковая бутылка во тьме:
Никаких полутонов и нюансов, рисунок гораздо проще.
ромбы, несуразные треугольники — острая щебенка белизны,
никаких полутонов и нюансов, этот рисунок гораздо проще.
Ничего так не болит, как счастье, в котором не живется:
папка «Римские каникулы»: всплеск воды в ванне,
пустые бутылки у стены. В темноте
тела как серебряные воты. И рот — как гвоздика —
круглый, в центре кадра. Он смеялся? Кричал?
Ничего, никаких намеков. Рисунок слишком простой.
Кто с кем? Вращаются жернова ревности,
сыплют черную муку. Каждый из них наделяет
других. Нам — смятые бутылки в темноте,
хотя мы тоже стоим тут, на песке: от Остии
нас отделяет только экран, значит, ничего нас не отделяет,
ни полутона, ни нюансы. Рисунок прост,
он отделяет непрошеных гостей от приглашенных,
тех, у которых все есть, от тех, у которых было.
Мятая пластиковая бутылка во тьме:
Никаких полутонов и нюансов, рисунок гораздо проще.
Неблагодарность
Откуда ко мне пришел этот образ: раскидистая
черешня в глубине сада?
И то, как она поникла — нижней веткой почти касаясь земли,
как она приглашает забраться, там с другой стороны еще ветка,
и эта развилка, куда можно
поставить ногу,
и, держась за одну из ветвей, срывать темно-вишневые,
почти черные
ягоды!
Ее спилили пару лет назад, прямо под нижней веткой,
не знаю, кто и зачем — и как объяснить
неблагодарность дереву, которое так преданно
плодоносило,
подставляло себя кроссовкам и цепким рукам
мальчишек?
И где еще так взметнется стая листвы
и кто еще поставит ногу на ту развилку:
черешня сильно сгибается,
ему кажется, он не достанет, но он достает,
срывает сразу три,
подносит их
ко
рту.
черешня в глубине сада?
И то, как она поникла — нижней веткой почти касаясь земли,
как она приглашает забраться, там с другой стороны еще ветка,
и эта развилка, куда можно
поставить ногу,
и, держась за одну из ветвей, срывать темно-вишневые,
почти черные
ягоды!
Ее спилили пару лет назад, прямо под нижней веткой,
не знаю, кто и зачем — и как объяснить
неблагодарность дереву, которое так преданно
плодоносило,
подставляло себя кроссовкам и цепким рукам
мальчишек?
И где еще так взметнется стая листвы
и кто еще поставит ногу на ту развилку:
черешня сильно сгибается,
ему кажется, он не достанет, но он достает,
срывает сразу три,
подносит их
ко
рту.
Соль и граната
для П. С.
Был холодный июль — заснуть, умереть, заснуть —
я столько всего вспоминаю, глядя на этот снимок:
в вышине бушует гроза,
а прямо над морем удивительно ясно.
Хатифнатты? — умереть, заснуть, умереть —
я столько помню. Не то что на фото:
у гранд-отеля четверо стоят в переулке,
по которому с пляжа текла толпа, да и утекла,
и тебя: как, стиснув чеку,
ты бежал по песку, крича и толкаясь,
как втискивался между нами. Вон
за апарт-отелем — море. Каждая волна
говорила тогда — а я не слушал — «Спать!
А кто не уснет — умрет от бессонницы».
я столько всего вспоминаю, глядя на этот снимок:
в вышине бушует гроза,
а прямо над морем удивительно ясно.
Хатифнатты? — умереть, заснуть, умереть —
я столько помню. Не то что на фото:
у гранд-отеля четверо стоят в переулке,
по которому с пляжа текла толпа, да и утекла,
и тебя: как, стиснув чеку,
ты бежал по песку, крича и толкаясь,
как втискивался между нами. Вон
за апарт-отелем — море. Каждая волна
говорила тогда — а я не слушал — «Спать!
А кто не уснет — умрет от бессонницы».
Перевела с польского Евгения ДОБРОВА
Яцек Денель (Jacek Dehnel) — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1980 году. Окончил гуманитарный факультет Варшавского университета. Автор шести поэтических сборников и десяти книг прозы. Лауреат премий фонда Костельских и «Сизезский литературный лавр». Живет в Варшаве.