Свежий Номер

№ 11 (61), 2009

В семьдесят два года отец стал ходить, опираясь на палку. Когда он прожил 72 года, я почувствовал, что его руки закостенели, щемило сердце при виде того, как он вставал, садился и поворачивался — было страшно, что батюшка при этом может упасть, стукнуться или споткнуться. В 73-84-летнем возрасте старики обычно не соблюдают никаких запретов — если в эти годы «не призовут еще в загробный мир, сам пойду». Отец говорил, что независимо от этого бесы, прислуживающие Янь-вану — правителю подземного царства, ждут своего часа! Как позовут, так и явятся! Разве не стало у него вместо двух ног три, не превратился ли он уже в старика? В жизни отца было много невзгод и страданий, он испытал изменчивость и непостоянство человеческих отношений. Отец говаривал, что постичь вселенную и смочь познать в ней даже малое, дело нелегкое. Ко всем вещам необходимо относиться серьезно, брать то, что следует, и отбрасывать ненужное.
Отец стал слаб ногами. Его кто-то должен был сопровождать, когда он выходил из дома. Даже при переходе через улицу и переулок его следовало поддерживать. В то время я буквально жил в учреждении, был занят работой по горло, постоянно ездил по деревням, в командировки, одним словом, не принадлежал себе. В такой ситуации у меня, естественно, руки не доходили до того, чтобы постоянно заботиться об отце. Хорошо, хоть мать была здоровой. Иногда она брала супруга на рынок покупать овощи. Отец, опираясь на палку, шел твердым шагом. Мать рассказывала мне, что батюшка, выйдя на улицу, передвигался важно и неспешно, словно ступал под ритм гонгов и барабанов, шел неторопливо — куда было до него Ма Ляньляну на сцене. Отец подтверждал правильность слов супруги. «Да, это верно!» Кто из людей, увидевших походку одеревенелого старикашки, не шарахнется в сторону? В результате ни с кем не столкнешься, ни на кого не натолкнешься.
Мать как-то рассказывала, что в молодости отец был неряшливым — то он испачкает свое платье и халат тушью, то маслом. Ну, а в старости стал следить за чистотой. Когда у отца были еще крепкие ноги, то по субботам в определенное время он ходил мыться в баню в располагавшемся недалеко тайюаньском дворце культуры рабочих. На это у него уходило полдня. Отмывшись дочиста, он в приподнятом настроении возвращался домой. Постарев и взяв в руки палку, он уже не осмеливался в одиночку посещать баню. Пол-то там скользкий и, если отец, поскользнувшись, упал бы, это уже было бы не шуточным делом. Поэтому каждую субботу, несмотря на занятость, я должен был бежать в родительский дом и сопровождать родителя в баню. Отец же с самого раннего утра доставал сменное белье, завертывал полотенце и мыло и садился, опираясь на палку, перед входом в дом, ожидая меня.
Мать поведала не только мне, но и соседкам по улице о том, что наш старик всегда с нетерпением ожидал три вещи — прихода сына для похода на помывку, соревнования по волейболу среди женщин и посещения со своей супругой рынка, где они покупали овощи. Но я-то знал, что больше всего он ждал того момента, когда можно будет с сыном отправиться мыться.
Раньше баня во дворце культуры была ведомственной — при учреждении. Затем, возможно, для того, чтобы заработать деньги, вход сделали открытым и для посторонних. Зал для помывки был небольшим и довольно скромным. Но баня находилась близко к дому, да и помывка стоила один юань. Помимо двух душей в бане также имелось два бассейна — большой и маленький. В большом вода была теплой, в маленьком — горячей. Перед ними — ряд ровных ступенек. А для того, чтобы люди не скользили на них, был постелен половик. Постаревший отец уже не мог сразу шагнуть в бассейн, поэтому ступеньки были очень кстати, как будто специально сделаны для него.
Главной традицией для отца было париться в горячей воде. Говоря его словами, мыться — это значит, париться. Если как следует попарился, то считай, и помылся хорошо. Иначе в прошлом богатеи так бы не заботились о себе — по утрам «кожей обертывали воду», то есть пили воду, чай, а по вечерам «водой обволакивали кожу», другими словами, парились в бане. Так вот, «водой обволакивать кожу» — это и означает «париться». Во время этого процесса сами по себе открываются все поры, расслабляются суставы, начинает медленно течь пот, сила «ци» распространяется по всему телу, глаза не то смотрят, не то нет, ощущение — то ли спишь, то ли бодрствуешь. Вот это и называется пределом блаженства, наслаждением.
Все банщики знали отца в лицо. Когда он приходил, они тут же брали у него палку и снимали с него одежду. Первые же слова, обращенные банщиками к отцу, звучали почти как приветствие: «Почтенный, вода только что налилась, как раз нагревается!» Отец так радовался, что на его лице разливалась душевная улыбка. «Спасибо, спасибо!» — отвечал он.
Родитель говорил мне, что париться в горячей воде — это процесс серьезный, к нему следует подходить ответственно и по-научному. Вода не должна быть холодной и в то же время слишком горячей. В очень горячей воде не попаришься и не отмокнешь, а в очень холодной можно подхватить простуду. В самой бане обязательно должно быть немного пара. Горячий воздух поднимается вверх, как в турецких банях. Он нагревает головы и лица и увлажняет их. «Ци», сосредоточенное в животе, само будет распространяться вверх. Некоторые парящиеся спонтанно, звонко могут прокричать «Бао Лунху сидит в созерцании во дворце в Кайфэне». И если окружающие поддержат их в один голос, то в бане отразится сильное эхо.
Обычно, несмотря на занятость, я также мог лежать рядом с отцом в горячей воде, перебрасываться с ним словами о том о сем — до бесконечности. Отец говорил, что это и называется наслаждением жизнью, наслаждением семейным счастьем.
В старости родитель считал, что самое большое наслаждение — попариться вместе с сыном в бане.
Иногда я не успевал возвратиться к субботе домой из командировки. Отец садился со своей палкой перед входом в дом и в оцепенении ждал меня. Его лицо было сумрачным, мать разговаривала с ним, но он не обращал на нее внимания.
Возвратившись из поездки, я первым делом в сильном волнении поспешил домой. Отец как только увидел, что я возвратился, расцвел, хмурое выражение исчезло с его лица. Я поспешно объяснил ему, почему не смог вернуться раньше. Он кивал головой, а его посеребренные старостью брови то поднимались вверх, то соединялись. Он четким голосом сказал, что еще с древности трудно было соединить в единое целое верность долгу и сыновью почтительность, а посему не надо много слов, работа — это важно, а дело — прежде всего. «Я что, в свои года не понимаю этой истины? Если не уничтожить варваров-сюнну, то зачем тогда семья? Настоящий мужик таким и должен быть!» Слово за слово и он взял уже собранный банный сверток.
Мытье для отца в старости стало большим удовольствием. Даром, что он немало испытал на своем веку, а сейчас был словно старый колодец. Однако как скажешь ему, идем в баню, его сразу переполняло чувство радости.
В ту субботу погода как раз была пасмурной и мрачной, моросил мелкий дождь. Мать, ища зонтик, подала отцу палку и посоветовала ему подождать пока погода наладится и пойти в баню в другой день. Отец, держа в одной руке палку, а в другой зонт, сказал: «Бамбуковой палкой и башмаками с колючками легко усмиряют лошадь, а дождевой плащ служил мне всю жизнь». Из этой брошенной фразы можно было понять, что отец хотел пойти в баню.
Тридцать лет назад отец впервые взял меня с собой в общественную баню. В то время наша семья жила в Байцзячжуане, что в восточном пригороде Пекина. Через две остановки на автобусе мы добрались до Хуцзялоу, на перекрестке к северу от улицы и находилась Хуцзялоусская купальня, и ее название соответствовало ее сущности. Она была огромной, как современные супермаркеты. Но самое глубокое впечатление оставило то, что внутри нее находился ларек, в котором продавались сигареты, чай, тыквенные семечки, конфеты и книжки-картинки для детей.
В бане ходили голыми, или обматывали вокруг бедер банное полотенце, однако люди, как и в празднование Нового года, приветствовали знакомых и незнакомых наклоном головы, а на их лицах светилась радость.
Отец спрашивал, где можно увидеть самое большое равенство среди людей? В бане! Неважно, чем ты занимаешься — генерал или маршал, рикша, продавец соусов или же башмачник — разделся и стал равен всем.
В те времена билет в баню стоил 2 мао и 6 фэней, однако уровень и качество обслуживания — не придерешься. При входе с вами уже здороваются, высоким, звонким, раскатистым и сладким голосом радостно выкрикивают: «Проходите!». Концовка слова растягивалась и затухала. Чисто пекинское произношение, пекинский дух сопровождались темпераментной жестикуляцией: «Вы, двое, раздевайтесь здесь, пожалуйста». И хотя слова не очень-то были изысканными, однако этот призыв воспринимался с теплотой. Еще не угасал оклик с этой стороны, как его подхватывал другой: «Вы, двое, поднимайте ноги, будьте осторожны, следуйте за мной! Ваши места впереди, номера 16 и 17».
До этого я никогда не посещал общественных бань. Для меня все было новым и удивительным. Как только я вылез из бассейна, по всему телу потек горячий пот. Банщик тут же набрасывает на спину банное полотенце и провожает до занимаемого места. Затем он передает тебе доску с горячим махровым покрывалом, сам же, взяв другое полотенце, досуха вытирает горячий пот со спины и просит тебя прилечь. Отец говорил, что эта процедура называется «проводы домой». Если ты попросишь чай, банщик с энтузиазмом нальет тебе чашку и передаст в руки. А поскольку все пришедшие помыться люди пьют жасминовый чай, эта процедура называется «посылать цветы». Отец говорил, что все это было свойственно старому Пекину. Сейчас же в ряде мест все это изменилось, и речи не может быть, чтобы рабочих, крестьян и солдат обслуживали так, как раньше буржуазию.
Впечатляло и то, как по-особенному приятно кричали банщики. Однажды отец за один мао купил пакетик жасминового чая и подарил его банщику. Тот воскликнул: «Один цветок жасмина!» Другой подхватил его: «Цветы раскрылись, жасмин стал источать аромат». Отец говорил мне: «Иди купайся, чай уже заварен». Я слушал его как завороженный. Мне было очень интересно.
После купания, когда отец находился в хорошем настроении, он мне рассказывал о пекинских банях. Раньше, по его словам, когда он еще учился в Пекинском университете, среди знаменитых пекинских бань славились баня «Ипинсян» на улице Цяньмэньвай, баня «Цинхуачи» на Сичжушикоу, баня «Цинхуаюань» на улице Ванфуцзин. Я спросил его, посещал ли он их? Отец, посмеиваясь, ответил: «Что, если ты не ел свинины, то и не знаешь, как свиньи бегают?» У нас в Пекинском университете училось несколько студентов из богатых семей. Они относились к помывке не менее серьезно, чем к слушанию оперы. Если баня получала известность, то там работали лучшие банщики, делали прекрасный педикюр, перед лавками для посетителей были расстелены «четыре сухих и свежих» и обязательно стоял «говорящий ящик», другими словами, приемник. В определенное время можно было послушать «С помощью Восточного ветра» в исполнении Ма Ляньляна и «Острие Вселенной» Мэй Ланьфана.
Отец рассказывал мне, что существует и правило, согласно которому следует ставить чайник, когда заказываешь чай. Если на два места пришли вместе двое знакомых друг с другом клиентов, то чайник ставится посередине, так же располагается и носик чайника. Проходящие мимо сразу узнают, что эти двое пришли вместе. Если это разные люди, незнакомые друг с другом, то человеку, занявшему место слева и заказавшему чай, чайник необходимо было ставить так, чтобы носик смотрел чуть влево. Это означало, что этот чайник принесли для клиента слева, и то, что эти два человека не знают друг друга.
Послушав отца, я понял, что париться в бане — великая наука.
Иногда отец был не в настроении, чем-то сильно озабочен. Придя в баню, он ложился в бассейн и, нахмурив брови, закрывал глаза, как будто спал. Я, искупавшись несколько раз, вылезал и брал напрокат за один фэнь книжку-картинку и, лежа на своем месте, читал ее. На улице это стоило бы мне 2 фэня. Считай, она досталась мне очень дешево. Не говоря уже о том, что глубокое впечатление осталось от того, что, скажем, «Сон в Красном тереме» я в первый раз прочитал в книжках-картинках в бане. Впоследствии, когда я стал членом производственной бригады и отправился в деревню, старый, вышедший на пенсию и вернувшийся из уездного города в родные места учитель, заведя со мной разговор о «Сне в Красном тереме», понял, что я даже знаю, что «эта девушка-служанка была не похожа на ту и не носила на голове цветок корицы», внимательно посмотрел на меня испытующим взглядом. На самом же деле, все это я почерпнул из детских книжек, которые брал в бане. Перелистал несколько раз и запомнил.
В 1966 году, когда началась великая культурная революция, у отца долгое время не доходили руки, чтобы сходить в баню. Затем, в конце концов, выбрав время, он позвал меня с собой на помывку. Тогда я уже повзрослел, поэтому он позвал меня, главным образом, для того, чтобы помочь ему потереть спину и смыть грязь.
При входе в баню вас уже не встречали и не провожали, как раньше. Перед входом висела табличка ярко-красного цвета с цитатой: «Народ должен организовываться, опираясь на нас, а, организуясь с опорой на нас, идти громить реакционные элементы в Китае. Если не ниспровергать все реакционные силы, то их невозможно будет свалить! Это то же самое, что и подметать пол, пыль сама не исчезнет». И особенно нестерпимым было то, что перед входом пять или шесть представителей «нечистой силы» крикливыми «хунвэйбиновскими» голосами, как будто отчитывая кого-то, склонив головы и изогнувшись в пояснице, нараспев декламировали «Рассуждения об уборке пола» председателя Мао. Как раз миновал «красный август». Ну, не обидно ли? Отец сказал, что не пойдет мыться, возвращаемся! Я потянул его за руку и сказал, что ему нелегко будет прийти еще раз, ведь мы же пришли не на собрание, и, обогнув толпу, пошли мыться.
Когда вошли в баню, отец хотел было снова пойти на попятный. Я проследил за его взглядом. Оказывается, в центре зала висел огромный портрет великого вождя председателя Мао, одетого в военную униформу. В таких условиях раздеться и остаться в чем мать родила?! Отец с сожалением покачал головой и долго не расстегивал пуговицы на груди. Я подошел к нему и провел с ним «идеологическую» работу, сообщив, что в нашем школьном туалете тоже висит портрет председателя Мао, а над писсуаром — ряд больших красных иероглифов — стихи, написанные им под названием «Золотая обезьяна взмахнула тысячецзиневым посохом». Отец с трудом сдержался от смеха, сказав, что только наши ученики осмелились сделать такое.
После этого отец уже больше не ходил в Хуцзялоуские бани. Затем он был оправлен в школу «7 мая» для кадровых работников в провинцию Цзянси. В то время я как раз получал перевоспитание со стороны бедняков и середняков на широких просторах к северо-западу от района Цзинь в провинции Шаньси. Прознав, что отец с матерью отправляются в школу «7 мая» в провинцию Цзянси, я в ту же ночь сел на поезд и приехал в Пекин, чтобы помочь отцу упаковать вещи. Глядя на него, сидящего с усталым видом на лавке, я в душе пожалел его и предложил отправиться в Хуцзялоусские бани попариться в горячей воде. Услышав это, он как будто бы сразу оживился, но тут же его лицо помрачнело. Я знал, о чем отец думал в душе — пойти помыться в баню. Но он уже заступил на свой пост, и, как говорится, оказался далек от меня. Он бросил гневный взгляд и спросил: «Как же тебя воспитывают бедняки и середняки? Почему все-таки ты говоришь много пустопорожнего? Какие сейчас годы, а? Из всех детей я беспокоюсь именно за тебя. Ты не осторожен в словах. Сколько раз я тебе говорил, что «знающий молчит». Язык твой — враг твой. Разве мало таких примеров вокруг?» Я непримиримым голосом сказал: «Очень трудно что-нибудь услышать из уст середняков и бедняков в Шаньси. Если жалуются на пережитые страдания, значит, сетуют на Большой скачок, а если матерятся, то значит, ругаются матом на 60-й год.
Отец не соглашался пойти в баню и попросил меня налить таз горячей воды и дома помыть ему спину. Впервые я мыл отца не в бане. Я тер ему спину и выслушивал его доброжелательные «наставления». Я был молод, очень вспыльчив и в ответ на каждое слово отца у меня находился десяток. Отец сказал, что высокое дерево в лесу обязательно повалит ветер. Я спросил его: «Какое еще дерево, что за лес?» Самое большое, что я себе представлял — это шип ююбы. Деревья повалятся, ну, и ладно. Отец сказал, что политическое движение ведется очень сурово, что он совсем не понимает меня, ведь скажешь что-нибудь неправильно, будут считать, что совершил большую ошибку. Я отвечал, что сейчас в шаньсийской деревне ежедневно, находясь лицом к земле, а  спиной к небесам, исправляю планету. Есть ли по сравнению с этой работой что-либо более трудное? Если кто-нибудь скажет мне не заниматься добыванием «пропитания из земли», я только поблагодарю его. Отец, повернув голову, посмотрел на меня то ли с любовью, то ли с укором. «Побольше слушай бедняков и середняков, ведь ты поехал к ним на перевоспитание», — с глубокой сердечностью сказал он. Я ответил: «Бедняки и середняки относятся ко мне очень хорошо, все они говорят мне, что учиться у Дачжая означает следить и ухаживать за общественным, если можешь экономить силы, экономь, вышел на работу, не прилагай усилий, все равно все заработанное будет принадлежать коммуне». Отец на это промолчал. Но я-то наверняка знал, что он огорчился. Хотя ни одна фраза из его поучений не доходила до меня, я все же сказал: «Папа, все, что ты сказал, запечатлелось у меня в душе, прошу тебя, успокойся!». Тогда отец рассмеялся и похвалил меня: «В деревне ты стал прогрессировать. Хорошо и досуха вытираешь спину, был бы только бассейн с горячей водой, можно было бы славно попариться!»
В то время стали проводить новую политику. Если родителей отправляли в школы «7 Мая», то они могли забирать с собой из производственных бригад в деревне своих детей. Считалось, что их принимают на работу. В наших сердцах вспыхнул огонь надежды, и мы с радостью отправились с родителями в школу для кадровых работников.
По прибытии я сразу же столкнулся с очень интересным явлением. Все «ученики» школы были организованы по армейскому принципу — в роты, взводы и отделения. Все передвигались и действовали по-военному. Отец входил во 2-е отделение 4-го взвода 1-й роты. По утрам они должны были выходить на строевую подготовку и бегать, декламируя цитаты. Я как-то потихоньку спросил отца: «В первый раз я нашел ваши игры забавными, но каждый день заниматься этим вам не надоедает? Хорошо, я сдаюсь! Вы, пожилые люди, ежедневно делаете это с глубокой убежденностью, но все-таки крестьяне будут покрепче нас, иначе стали бы мы «грамотной молодежью в производственных бригадах», а вы «бойцами школ "7 мая"»?» Отец тихо ответил мне: «У этой группы, приехавшей в школу для кадров, не все в порядке, есть проблемы. А кто не боится, что на него навесят ярлык? И не только на него, но и на жену и детей?» Я подумал, что сказанное отцом имеет смысл.
В тот день место работы 2-го отделения, куда входил отец, находилось в свинарнике. Хотя батюшка и был пожилым человеком, он все же не жалел сил на работе. Вот уж действительно — он не боялся ни трудностей, ни грязи. Однако работал неумело и весь с головы до ног измазался в дерьме. Я, потянув его за руку, сказал: «Пойдем помоемся». Его лицо вытянулось от радости: «Здесь есть бассейн?» Я, смеясь, сказал ему, чтобы он следовал за мной. Мы, «грамотная молодежь» третьего набора, как только приехали в школу «7 мая», сразу же изучили местность и знали, где можно хорошо развлечься, а где поплавать и помыться.
Это был пруд среднего размера. Возможно, крестьяне разводили в нем рыбу и креветок.
Мы не раз ходили на этот пруд, вода там радовала прохладой и чистотой, на дне не было ила, а по берегам росла зеленая трава и несколько масличных пальм, которые походили на зонтики от солнца. Мы с отцом пришли на берег водоема, он даже крякнул от удовольствия. Я быстро разделся, как змея освободившись от одежды, и в одно мгновение нырнул в воду. Отец постоял в нерешительности, и наконец-то надев короткие подштанники, спустился в пруд. Я сказал ему, чтобы он разделся полностью и, как следует, помылся.
Отец спросил: «Ты что, забыл три принципа дисциплины и восемь правил поведения бойцов? Шестое правило гласит: когда купаешься, прячься от женщин». Я сказал, что эти правила для бойцов Красной армии, 8-й армии и Освободительной армии. «А ты разве боец восьмой освободительной?» Подобное мой отец, возможно, слышал впервые. Скорее всего, ему послышалось «красная восьмая сестра», поэтому он рассмеялся лишь через некоторое время и чуть не поперхнулся водой. Я знал, что отец боится во время купания столкнуться с женщиной, но в этом месте, говоря словами председателя Мао, и в подзорную трубу, и в микроскоп не увидишь ни мужчины, ни женщины. Лишь на масличном дереве сидела неизвестная птица с куцым хвостом, да где-то в километре отсюда находилась мать. Отец рассмеялся, и я увидел, что он смеется от души. «Не знаю, за годы пребывания в бригаде выросло ли твое мастерство, но в словах твои способности выросли». В конце концов, отец разделся догола, и я стал мыть его как следует! Отец не мылся нормально уже более полугода и грязи на нем было предостаточно — потру и отходит слой. Отец сказал, что достоин двух му земли. Я тер родителю спину и разговаривал с ним: «Папа, выпускаемая вашим отделением стенгазета уж очень злая». Отец, не поняв, спросил: «Почему злая?» Я сказал, что злая до низости. Отец рассмеялся и как бы ненароком сказал, что в роте в пример ставят военного представителя. Разве твой уровень выше его? Я спросил: «Что это еще за фрукт такой?» Отец изменился в лице, посетовав, что я не осторожен в словах…
Я спросил отца: «Некий Чжэн не тот ли доктор наук, который стажировался за границей? Он что, был одержимым или большой нечистью?»
В Пекине мы жили напротив его дома. Я часто слышал от отца о Чжэне и уважал его. При встрече с ним всегда вежливо уступал дорогу и называл его дядюшка Чжэн. Он вывесил в стенгазете статью об идеологическом перевоспитании, что заставило меня переменить мнение и нетерпимо относиться к нему. Он выгребал дерьмо из уборной в ротном управлении. Уборная в школе «7 мая», куда ходили не только из ротного управления, но и из отделений и взводов, была неказистой, и, если говорить честно, то называть ее следовало бы простым деревенским сортиром, крытым соломой. Чтобы убирать испражнения, нужно было спускаться вниз и только тогда становилось возможным их вычерпывать. Этот доктор наук говорил, что когда брызги от дерьма попадают в рот, то по вкусу они горькие, если попадают в глаза, то щипят. И хотя он весь пропах дерьмом, тем не менее, он чувствовал в душе, что революционная линия великого вождя председателя Мао стала ему ближе. Он чувствует себя роднее с председателем Мао и считает еще более правильным и верным вновь обращаться к «указаниям от 7 мая» председателя Мао. Я спросил отца, не душевнобольной ли этот доктор, нет ли у него проблем с психикой, ведь если он считает дерьмо родным, то пусть переезжает и живет себе в выгребной яме, разве чушь несусветная, которую он несет, не может не вызывать неприязнь к нему? Вопреки ожиданиям отец после короткого молчания ответил: «На плечах твоего дяди Чжэна лежит кандальная колодка потяжелее, чем у твоего папы. Только в коровнике, где он проработал год с лишним, Чжэн натерпелся столько страданий, что грешить против совести у него есть все основания. Ты посмотри, нет никого, кто бы насмехался над ним. Старина Чжэн — неплохой человек. Когда он приехал из-за границы, у него развалилась семья, от него отвернулись близкие и друзья. Кто бы мог подумать, что сейчас он останется в одиночестве?» Мы замолчали.
В тот день я тщательно обтер отца с головы до ног, посчитав, что выполнил сыновний долг. Отец радостно произнес: «Снова ожил! Самое прекрасное в Поднебесной не может сравниться с купанием в воде, неторопливый почти как святой, наверху блаженства почти как божество». Я раньше не видел отца таким радостным, воистину он сиял от счастья. И я понял, что такой строгий и такой душевный человек имеет детское сердце.
Одевшись, отец лег под масличную пальму и сказал: «Что называется приятным наслаждением? Сегодня лежать под масличным деревом, видеть солнечный свет, быть сильным подобно ветру и не знать когда остановиться, плыть по небу, отрешившись от внешнего мира, стать небожителем, взобраться на гору...»
Я решил показать отцу мастерство в плавании, которое я приобрел в Вэйцзыкэнском научном обществе. Прыгнул в воду и стал плавать. То нырну, то вынырну, то поплыву по-собачьи, то на боку как летает ястреб-перепелятник. Устав, я потихоньку вылез на берег и на цыпочках подошел к дереву. Отец уже сладко спал и храпел. Храп то нарастал, то затихал, ритмично перемежаясь. Я потихоньку сел около отца и стал наблюдать, как он спит сладким сном. Когда я был маленьким, а затем уже повзрослевшим, отец всегда следил за тем, чтобы я шел спать. Как рассказывала мать, когда мы спокойно спали, отец все еще беспокоился и хотел убедиться, что дети действительно спят. А когда все успокаивались, он уже мог со спокойной совестью сесть и, переведя дух, почитать книгу. Сейчас же я, став взрослым, впервые увидел безмятежно спящего отца. И я в реальности осознал себя взрослым человеком. Я превратился в него. Рядом со спящим отцом. Два коричневых муравья нерешительно ползли по отцовской шее. Я поспешил найти травинку и аккуратно сбросил насекомых. Сон у отца был очень глубоким. Он словно совершенно и не почувствовал муравьев. День становился жарче, по его лбу медленно стекали тонкие струйки пота. Я разыскал большой пальмовый лист и стал легонько обмахивать отца. Мне показалось, что вокруг больше никого не существует — только я и отец, мы вдвоем живем в этом мире.
Последний раз отец ходил мыться в баню после своего дня рождения, когда ему исполнилось 85 лет. Тогда семья стала жить лучше, установили ванную и душ, поэтому чтобы помыться, можно уже было не ходить в общественную баню. Однако мама потихоньку сказала мне, что отец все еще мечтает сходить в баню попариться. Он говорит, что хорошо помыться можно только там, дома же от мытья нет таких ощущений, как в бане.
Я понимал отца, но он очень постарел. Он постоянно опирался на палку и почти не ходил. Я позвал несколько своих друзей, нанял машину, и мы отправились в самый роскошный банный центр — «Хуанцзиньхайань». Мы с товарищами помогли отцу войти в бассейн. Он был наполнен водой голубого цвета. Отец радостно вытянул ноги вперед, я же тихонько подложил ему под голову маленькую подстилку. Отец слегка прикрыл глаза. Я знал, что старики, перебирая быстро промчавшиеся годы, предаются приятным воспоминаниям.
В «Хуанцзиньхайани» работал известный мастер мытья и массажа из Янчжоу. Мы попросили его размять нашего старика. Отец с радостью сказал, что еще до 50-60-х годов слышал о славе янчжоуских мастеров в этом деле и сейчас может насладиться искусством профессионала.
В тот день отец был полностью удовлетворен помывкой. На обратном пути он спросил, сколько же на это истратили денег, а, узнав, немного расстроился. Он был прижимистым человеком. Отец сказал, что за один доллар можно купить три пакета иностранной пшеничной муки, а три юаня можно поменять на 1 доллар. Таким образом, отметил он, на деньги, которые вы сегодня истратили на баню, можно было купить две тележки муки. Я спросил его, когда был такой валютный курс? Когда была такая конъюнктура? В Китае живет более одного миллиарда человек, но кроме тебя больше нет никого, кто бы переводил стоимость муки в цену банной помывки. Друзья в машине деликатно, про себя посмеялись. Потом отец не поднимал вопроса о походе в баню. Я подумал: возможно, отец испугался дороговизны. Несколько раз советовал ему пойти в баню, но он решительно отказывался, говоря, что он старый, не может двигаться и довольствуется помывкой дома.
Впоследствии отец тяжело заболел и целыми днями лежал на кровати. Летние дни были жаркими, и, боясь, что у отца будут большие пролежни, я обтирал его мокрым полотенцем. Однажды родитель, вдруг горестно вздохнув, сказал, что он мечтает пойти в баню и как следует попариться! Ты помнишь, как мы голышом купались в пруду около школы «7 мая» в провинции Цзянси? Вот было весело! Сейчас это уже нельзя.
Глядя на изможденное лицо отца, я увидел, что оно озарилось счастливой улыбкой. На глазах у него навернулись слезы, и не в силах сдержать их, он отвернулся. Слезы полились ручьем.