Свежий Номер

№ 11 (121), 2014

не тот тебе ангел, кто слабостям твоим служит
кто заверяет тебя в бессмертии, видя смерть
за твоим плечом
нищим быть — это не значит на паперти
греметь кружкой
беден лишь тот, чья история ни о чем

когда загорелся лес, слетелось столько чудесных птиц.
настоящий птичий базар, колыбельная, спетая наяву
я поправил очки спрятал в волосы monster beats
после навзничь упал в траву

когда загорелся лес, сбежалось столько пушистых лис
столько пухлых младенчиков барсуков, столько белок
запуталось в кудрях густой травы
но уже не хватало сил строить заново проклятый парадиз
копать погреба и рвы

и поэтому радость моя не ешь желтый снег и в седле не спи
не кусай заусенцы — беги от себя в поля
докажи теорему ферма рассчитай до конца ряд пи
расскажи нам как вертится выжженная земля

когда увядает цветочек пчеле достается солнечная пыльца
на любимой ноге чулочек ночью рвется не до конца
разори гнездо ворона выкради мне прожорливого птенца
научи его имя мое как знамение прорицать

радость моя не обязательно превращаться в говно
чтобы любила чернь и не тронул таежный зверь
светлые головы мира сходятся только в одном
доверие значит смерть. не верь никому не верь

сколько же много чести для всяких пустых риторик
уже не поймешь, кто холерик, кто маразматик
каждый из нас дипломированный историк
табелированный астматик

а на деле, конечно, неважно, кто самый левый,
кто самый правый, кто самый великодушный
главное — это не замереть в материнском чреве
пережить послеродовой шок удушья

а потом как-нибудь уже пробовать, разбираться
когда за слабого лучше бы заступиться
когда уходить и когда обязательно оставаться
не улететь, как птица

кого пощадить, а кого ударить — решают годы
на каждого хитрого будут намного еще хитрее
что же я говорю-то! давай лучше о погоде
в нашем районе такие холодные батареи…

календари красным титром отметят пустые даты
не узнала твой голос, назло тебе быть богатым
а ведь прежде моя земля на твоих китах-то
все держалась, не смеющая упасть

и поди ведь держалась огромным пустынным Марсом
обещала тебе не стареть, и бросалась барсом
на тебя, как на мясо, считала тебя лекарством
почитала тебя за сласть

я бы тебя поместила в объятий колбу
я бы тебя ревновала к любому столбу
дуры бабы, им хоть бы и тресни по лбу
в самых конченых людях увидят
надежды свет

я бы с тебя шерсть содрала, пойдешь на шубу
у разлюбленных шутки всегда откровенно грубы
у отчаянных каждая комната в виде куба
бродишь, бродишь, а выхода будто нет

звать чужестранца — то же, что кликать зверя
наследие потомков не переживет империй
ты меня любишь, а я вот тебе не верю
ревет Ярославна — в избу запирают двери

двери завалят камнем, и сверху — щепотку пепла
не так повезло нам, людям, как повезет бессмертным
хочешь вырасти некрасивой — назови себя Гердой, Феклой
после тленной Европы на родине все поблекло

я, как будто бы самый презренный торгаш-китаец,
по земле человечьей ползу пауком, скитаюсь
покажу тому фигу, а этому — средний палец —
ибо против себя повстанец

видел разные чуда и дива, потом приелось
рассказать это честно — признать за собою смелость
жизнь удалась, почему же, скажи на милость,
лезут мысли, что лучше бы все приснилось

послушай меня, человек. почему ты такой дурак?
почему ничему не веришь, почему никому не внемлешь?
великаны ворвались в твой дом, разворотили овраг
ты хотел перепрыгнуть, но упал на мокрую землю

ты знал, что в доме пожар. и полез без мундира в окно
ты слышал, что в поле — змея, и целую ночь там бегал
воспаленные легкие жгли, кашлял и все равно
не смог удержать соблазн босым погулять по снегу

послушай меня, человек. ты ведешь себя как му.ак.
сам себе первый враг, сам себе неприятель
оттого-то тебе предлагают везде кулак
и никогда ведь — распахнутые объятия

Господи, ты меня спас, когда я болел
выдал мне пылкий ум и несложный нрав
не раздирал моих старых ран,
не судил моих мелких дел
так не оставь же меня, коли чую я,
что я прав

я бросал в церкви нищим грошик
я прочел сто любовных книг
и не впал во грех

разреши же мне быть хорошим
для каких-нибудь там одних
ибо я не могу для всех

в письмах к любимым не ставятся запятые
генерал никогда не стреляется холостыми
мы уснули рабами, проснулись — а мы святые
Бог ходил к нам тайком, не услышали его имя

орешек вкусней для тех, кто не пробовал чернослива
счастья желают те, кто не был никогда счастливым
на песке танцевать легко первое время после отлива
но в первое время после отъезда особенно сиротливо

разонравится море, коль долго ходить под килем
в тихом омуте черти копытом волозят в иле
лошадь не слышала сказок о лошадиной силе
справедливости нет, мы всех здесь давно купили

коль теряешь себя, не звони по ночам знакомым,
коли кличут козлом — не спеши отрастить рога
и запомни одно: чтобы дом оставался домом
никогда не зови на порог своего врага

не ходи под стрелой, избегай витиеватых лестниц
и не ешь сахарок из тебе не знакомых рук
и запомни одно: если друг тебя кормит лестью,
то он с этого дня совершенно тебе не друг

стерегись тех, кто может тебе
за бесценок продать оружие
не пей воду с лица, не точи понапрасну нож
не держи нелюбимых рядом, борись за нужных
ежедневно борись, чтобы знать, для чего живешь

и вот уже осень врезается в истовый горизонт,
и летняя невидаль кашлем едва шебаршит в груди.
первый принцип казенных домов и опасных зон —
больше не «не убий», а «не навреди»

корабль покидает гавань — мечтается — в пакистан
узбекистан — канет в сказку, где не купола — мечеть.
провожая, всегда понимаешь, что третьего мира стран
первый принцип — хотя бы досрочно не умереть

целовать чернозем на чужбинах,
или гиблые земли грызть —
это личное дело тех, у кого еще впереди
целое лето бабье, короткое, как вся жизнь
первый принцип соблазна, возможно,
«не укради»

когда ты уходила, я нашел в твоем сундуке
загнивающий запад и скорбный запах
фотографий, на которых любовь
едва просвечивала
сквозь красок летнее буйство
твой нашейный платок, а на нем пару капель слюны
вперемешку с глоточком граппа
в этот день мы нагнули мир.
мы назвали себя искусством.

когда ты уходила, ну ты понимаешь, о чем я
все эти колебания и амплитуды
пожалуй, уйду, пожалуй, останусь
и легкий обморок на лестничной клетке…
я так хотел рассказать, как нашел в сундуке у тебя
сколы бабушкиной посуды
и совершенно неженские книги,
и две рыночные барсетки

а еще одну нерабочую компьютерную мышку,
морской бой, в который не играли ни разу,
пособие «как правильно целовать в подмышки,
как говорить надежные фразы»

когда ты уходила я понял, как мало мы
друг о друге знали. поверь мне, слишком
меньше чем мертвые знакомы
с вынужденным попутчиком
вниз по течению стикса
и не сдерживаемый ничем, наконец-таки
выкинул из сундука все твое
сокровенное барахлишко
и залез в него сам.
вот ведь чудо, что я туда поместился

я поняла, что такое жизнь. это долгий, протяжный взгляд.
взгляд в себя, опустевшего, неглубокого, неживого
выяснение, кто кому должен, кто кому братский брат,
реже — в небе, закопченном смогом, полоска безумного голубого

жизнь — это лишь расстояния от пункта а к пункту б,
где ты меня уже ждешь, с пирогами и земляникой
и все самое выдающееся и любимое мной в тебе —
по моим чертежам прорисовано легким бликом

жизнь — это лодка, которую надо раскачивать,
иначе не поплывет
упорно работать веслом, пока не снесет течением
жить — значит выйти лихим фигуристом на сильно
подтаявший лед
и скользить по нему вплоть до точки
финального назначения