Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПерекличка поэтовОльга АНИКИНА
ИМПЕРИЯ МОЯ
* * * Отечество мое, не за царя,
не за давно утраченную веру — меня зовет в свои легионеры несчастная империя моя. Я, стиснув зубы, чту ее закон. Я — пуганый подранок девяностых, я здесь живу, я здесь держусь за воздух, и за язык, звучащий высоко. Все так же негодую и люблю, и слова злого выкрикнуть не смею, и вслух — горжусь, и про себя — жалею несчастную империю мою. * * *
Огороды, поля, огороды,
птичий, жалобный клич над рекой, словно дышишь тоской первородной, сокровенной сыновней тоской, а вдохнуть до предела не можешь, и молчишь, и стоишь у воды, вот и вырвется — господи, боже, словно кто-то сказал, а не ты, и в такой опрокинешься омут, что ни проблеска там, впереди... ...Уходи же, к чужому, к чужому. Уходи поскорей. Уходи. * * *
...остынет ветер, сдует мошкару.
и, пуговицей с ворота, к утру, укатится душа и сгинет в травах. изрыта, обездвижена земля. и вот в дыму, горланя и скуля — жестоких птиц голодная орава. куда тебе — да все равно куда. звезда тебе — и ладно, что звезда. звезда, вода, плеснуть воды на кожу. и некому командовать «ать-два», и только степь, и поле, и трава... а с той, в траву упавшей — как же, что же... Из цикла «Большая московская бетонка»
Ботово
Железный мост, бревенчатый настил, и под камнями верещит источник. Мне говорили, Сергий здесь ходил. Наверное. Но я не знаю точно. И серебрится свет среди стволов полупрозрачных, словно бестелесных, и дальний переклич колоколов не заплывает в сонный перелесок, и синева сквозь облачную муть. А может, то глаза Варфоломея. А может, я их вижу потому, что до сих пор молиться не умею. Хомяково В Хомяково маленькая церковь над дорогой, выгнутой губой. Золотая крепится плацента к стенке неба, тонкой, голубой. И, по-птичьи поджимая руки, молча, чтобы слова не сронить, хомяковские бредут старухи бабку Евдокию хоронить. А была когда-то Евдокия горькою зазнобою села, той, что трех мужей в сороковые у односельчанок увела. Кто живой — об этом не помянет, а иным теперь ответ другой. Топчутся у церковки селяне, над дорогой, выгнутой губой. Дремлет небо в кучевом окладе. Все, что тлен — да обратится в тлен. Лишь качнется колокол, как платье у округлых девичьих колен. Районка Он один не то, чтобы боится. Так теперь повсюду и у всех: едет дед в районную больницу, чтобы помереть как человек. В марте на деревне, долго, трудно сходят омертвелые снега… А у деда внуки в Долгопрудном. А у деда синяя нога. И не в ней, наверно, дело, в синей. Просто — не поправить ни черта. А на что пока хватает силы — фонари за окнами считать, и глядишь на них, и вроде легче. И неясно, вспомнились к чему, музыканты, те, что гасят свечи, молча уходя по одному. * * *
Над полем, по травам некошеным
случайный рассыпался звук: то прошлое сделалось крошечным и выскользнуло из рук. И как мне теперь отыскать его средь мертвых, колючих стеблей… А путь за околицей — скатертью, ложится, белей и белей. Там ходят иваны, непомнящи, менять на злосчастье уют: не просят иваны о помощи, и сами ее не дают. Там правда твоя — в одиночестве, там звякают десять монет, и быть человеком не хочется — да выхода, кажется, нет. * * *
Тысячу дней в неделю сейчас и впредь
молча ходить на службу и умереть тихо и незаметно, среди вещей, карандашей, бумаг, пылевых клещей. Как тебя звали, в чем были смысл и цель, кто за тебя доносит твою шинель, чьи-то бока до дыр изотрут сукно, страшно подумать, и оттого смешно. Страхи привычны, выверен счетчик дней. Страшно внутри, снаружи — еще страшней. Не покидай бессмысленный свой уют. Здесь или там, тебя все равно убьют. * * *
Бульвары, третье и садовое.
Круги заезженные, дантовы. Под фонарями двухголовыми ютятся липы бородатые. Пока вовсю чадит над пробками огней малиновых горение, ты в круге тесном, как на проповеди, стоишь и учишься смирению. И кинолентой сумрак тянется, а день необъяснимо короток, когда спешишь под вечер в пятницу туда, куда спешит полгорода — в свою нору, в свое убежище, где за стеной соседи лаются, туда, где ненависть от нежности ничем в тебе не разделяются. * * *
…то скрежет, то гомон, то шелест колесный,
вокзалы, авралы, билеты на входе… Одних провожаешь легко и бесслезно, как выдох, как вечер, как лед в половодье. Но ветреным днем уезжают другие, и кажется — вы уезжаете вместе… И следом за ними проходишь круги их, и крестишь их спины, и крестишь, и крестишь… Ольга Аникина — поэт. Родилась в Новосибирске, сейчас живет в Сергиевом Посаде. Первая публикация — в 1990 году, в новосибирской газете «Гудок». В дальнейшем публиковалась в газете «Вечерний Новосибирск», в «Литературной газете», в сетевом журнале «Подлинник», «Русский переплет», в журналах «Сибирские огни», «Дружба Народов», «Волга», «Контрабанда», в детском журнале «Кукумбер». Студентка Литературного института им. А. М. Горького, семинар поэзии Г. И. Седых. Лауреат премий «Поэт года», «Заблудившийся трамвай», «Пушкин в Британии». Автор трех поэтических сборников.
|