Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПоэзия союза писателей XXI века на карте генеральнойСергей АРУТЮНОВ
УЗЛОВАТОЕ ДЕРЕВО
* * * О, сколько лет опустошенных
Проходит молча предо мной, Когда безвестный пастушонок Стадам командует отбой, Что тут прикидываться, мяться, Когда от лжи так устаем? Вина отпив, зажарив мяса, Я гостя жду в дому своем, И обмирает виноградарь, Груженым возом не пыля, Когда божественной наградой Покой снисходит на поля, И в комнатах недвижны стулья, И тени вечно голодны, Как предвечернего бездумья Серебряные галуны. И мерны шорохи дверные, И дождь, раскидист и крылат, В своей заоблачной твердыне Шуршит гранатом о гранат. * * *
Там, где жгут мои книги, выкрикивая «Ужо!»,
И за здравие молятся там же, слегка поодаль, Где для русских цыган я, а для цыган гаджо, Ты, штатива не ставя, просто меня пофотай. Будет мокрым асфальт и небо серым-серо, Будто луч никогда не касался панельных секций И над овощебазой только что рассвело И заныло в груди хрящеватое солнце, сердце ль. Здесь без разницы, кто ты, заводчик иль конокрад. Просто те ненавидят этих, и вся морока, И туманно похожий на шестерню коловрат Попирает кресты с ухмылкой оксюморона. Говорят, постмодерн: зазеваешься — украдут Или как-то иначе навалятся и обманут. Не тебя ли заждался в казенных дождях травмпункт, Замерзая в унылых московских снегах, как мамонт? …Как тебе это фото, не слишком ли ярок фон, Где за счастьем вселенским идут и идут колонны? Это ль братья мои на первенстве мировом, То черны, как смола, то, как вымя, бритоголовы? Но пока они эту раздвоенность усекут, Можно сгрызть удила и умчаться в родные степи. Полукровкина участь расчислена до секунд: Ни секунды единой ни с этими и ни с теми. * * *
Вот и накаркано столоверченье:
Мне, чье сознанье — плакат, Под покаянные звоны к вечерне, Треск негасимых лампад. В мире безумном, как страсть пиромана, Катит судьба посолонь. Там, где дружина моя пировала, Тянет остывшей золой. Ельник, дубняк ли, итог одинаков: Спички, бензин, головня. Год миновал в расточенье дензнаков. Голо. До снега полдня. В окна глядя, собираясь в собранье, То же лелеешь в уме: Ранние сумерки, осень сырая, Будто бы плач обо мне. Что же останется, малость какая — Просека, россыпь опят? Безблагодатность свою постигая, Галочьи стаи вопят: Жив ли, истаял, юдоль неизменна, Как до тебя — целина. Наперекор беснованью безмена Вечно трава зелена. Вечны — ты слышишь? — бордюрные камни, Парша газонов и клумб, Чьи кошельки, как зобы пеликаньи, Норов задирист и глуп. Пусть же душа твоя напрочь истлела — Дух твой затем уцелел, Чтобы, на миг показавшись из тлена, Снова обрушиться в тлен. * * *
«Вырыта заступом яма глубокая»
И. Никитин Сколько же времени даром потеряно.
Кажется, годик-другой, Станешь, как то узловатое дерево С холкой, поросшей травой. Ты ли товарищей водкой отпаивал, Грел их дыханьем своим До петушиного крика White Power! — Дескать, на этом стоим. Были обещаны тихие гавани — Где ж они? Снег да шуга. Берег, обложенный псами легавыми, Гонит и рвет чужака. Их ли проколют от скорбного бешенства, Остерегут от беды? Шавка с оскалом бездомного беженца С мраморной смотрит плиты. Что ж так мигала и гасла заманчиво, Лед у подъезда сколов, Промерзь янтарная снега собачьего Возле осклизлых стволов, И не по ней ли рывками колотится Памяти свежий отпил, Навзничь бросается, пахнет колодезно Музыка в стиле ампир? Блоками жгли, выселяли районами — Бей, загоняйся, довлей. Зимнее небо, как сталь вороненая, Виснет над хлябью твоей. День пробежит, и считай, что отмазали. Славно пацан шиканул. Полночь мазутная сыплет алмазами Прямо на крыши конур. * * *
Могли бы сказать поконкретнее,
Эстетским скривившись таблом, Кого убивает курение, Кого — постоянный облом, Прикованность к затхлой бредятине, Где тот молодец, кто шустрец, Отчетные мероприятия, Распил государственных средств. Ну что же ты, Настя Каменская, Менты — или как вас, польты? Далеко вела нас коммерция, До самой могильной плиты. Бузили, орали на митингах, Мол, вся изодралась дратва. Чего ж, нас, таких изумительных, Забили, как в печку дрова? И чем же мы так обнадежены, Не тем ли, что вечно в пути, И жизнь, и судьба нам недешевы, Но сбудутся, только плати? А эти, с надменными рылами, Которым дорога в горторг, Ноздрями апрельскими, рыхлыми, Вдыхают бессмертья глоток. За что ж вы нас, милые, хаяли, Куда со свободой своей, Свечами да козьими харями Помчались шеренги саней? Ах, это был праздник… Ну, надо же! И праздники нынче в ходу! Детва собирает окатыши И режется чернь в чехарду. Бухта Видяево
Сидеть бы нам на макаронах
И гибнуть, чтобы не сдаваться, Но в мерзлых копях оборонных Повеяло зарей аванса. Отложенных желаний свиток Поднял с души такую заверть, Что тут же мельтешенье скидок Над нами принялось гнусавить, И задирался подбородок На блюзовые рокабилли: Не тормозя на поворотах, Перчаток зимних прикупили. На крупной областной премьере, Где собралось ползаполярья, Дышали тише и прямее, Чем венчанные соболями. И проходя чрез оцеплений Вполне маклайскую миклуху, Всего наивней и целебней Мечтали о картошке к луку, Структуре трат, простых, как бублик, Беспечном счастье мальчиковом — Змеином шепоте бабулек Да радуге над отчим домом. Мы что? Шампусика-шампуся Не опекаемые чада. Привет, камины и джакузи, Сосульки говорят вам — чао! И, наторевшие в дилеммах, Им вторят от холмов чубарых И писк антенн оледенелых, И ад полночных кочегарок. * * *
Когда темнеет в городе моем,
Где с кваса сдачу мокрую давали, Чем я дышу? Ушедшим декабрем, С кем говорю? С деревьями, домами. И больше не с кем: здесь бетон живей Срамного панегирика проныре. Вы мне теперь как мята и шалфей, Панельные, кирпичные, родные. Пусть небу я чужак, но вам-то — свой, Как луч ветрам и кладбищам кутенок, Пляши, мой дух, облепленный листвой И полусветлых дней, и полутемных, Когда на млечном чреве пустыря Разрывы туч слепят глаза питбулю, И в черных окнах плавится заря, И я встаю навстречу, как под пулю. * * *
Андрею Новикову
Ни дворняг, ни ворон, только скрип чердаков опустелых,
Штукатурки пещеристой осыпь да смрад головней, Только ветер с реки, только мутные блики на стенах — Вот где Троя моя, где от солнца еще холодней. Как мы жили тогда, мерзлый уголь долбя из отвалов, От путейских свистков под вагоны сигая стремглав. Прочирикали жизнь, по-пацански о ней не заплакав, Буржуинам секретов детсадовских не растрепав. Только след наш, прерывистый, тонкий, похожий на росчерк, Протянулся по льду, за которым ни лжи, ни греха. Только ветер с реки, только ветер в растерзанных рощах, Только ржавчина смыслов, которая просто — река. * * *
Когда их жгли, в Москве была жара,
Струился воздух, плавились кондеи, И жизнь текла, едва полужива, Почти такой, какой ее хотели, Разрублено шипела рыбья плоть, Горючим спиртом жегся каждый продых И силился сознанье пропороть Больничный кафель в красноватых ромбах. Поскрипывая в духе арт-нуво, Катились дни, ленивы и прекрасны, И не было средь них ни одного, Кто был солдат и выполнял приказы. Никто из них не грел щекой приклад, Ушей не зажимал, не выл спросонок В чаду моторизованных бригад На месте друга находя кроссовок. Ветвей древесных зыбкие клешни, И зябкий пух, и тени на фасаде Познали мы в тот миг, пока их жгли, И пламя тихо подступало сзади. * * *
Отыщется ль туман волнистее,
Когда, нага и криворота, Выходит осень по амнистии За проржавевшие ворота, А там поля, «зилок» в распутице, И в небесах разливы нефти, И ничего не образуется, Поскольку нечему и негде. Чего вы тут кружите, коршуны, Какой вам эдакой поживы? Одни борщевики, не кошены, Стоят, надменны и паршивы, Шуршит бурьян, гниет поленница, И в такт живому прониканью Под ветром воздухи колеблются И ощутимо пахнет гарью. * * *
Не любуясь ничем — не собою, ни прошлым, ни прожитым,
Кое-как сознавая масштабы и сроки работ, Над путями стоишь, проводами и гравийным крошевом, И звенит, словно нимб, однодневной мошки хоровод. Отчего ж не домой? Иль почудились некие трещины, Где не надо им быть и не могут нигде и никак? Но посадки шумят, и, друг с другом навек перекрещены, Родники пробиваются в темных лесных родниках. То, что будет всегда, то, что свято, и мило, и дорого, По ходатайству бед, истекающих ржавой слюной, В поднебесную гавань ракушечным корпусом торкнуто, Словно ты отмолил и ручьи, и коллектор сливной, И дренажной канавы заросшие ряской промоины, И облезший, как череп, поросший травой бензобак — Все они на земле этим шелестом скорбным отмолены Под свистки электричек и вой одичалых собак. * * *
Шмуцами копии офсетной
Холмы цветов белоголовых В меня впечатывала Сетунь, Петлявшая сквозь околоток. Мне было три. Среди ромашек Я с нянюшкой, рябой старухой, Внимал качанью трав, рыдавших Перед грозою толсторукой. Как будто дверь небес подергав, Над ивами бедой нависла, Взойдя зарей кровоподтеков, И задышала ненавистно. Махнула нянюшка — беги, мол, И вдруг — шипенье роковое, И будто дух меня покинул, И душу словно прокололи. Мне показалось — я в пещере, Средь золота кровавых бликов, И вымолить себе прощенье Возможно, нянюшку окликнув. И я воззвал, и, шерстяная, Возникла рядом, словно стержень, Умело подавив стенанья Пред молнией отшелестевшей. * * *
Когда бы свет с утра не тормошил,
Кем были бы в итоге все они мне — Стояние домов, езда машин, И целибаты их, и симонии? Что мне до жалоб их, до их угроз, Когда ни слез, ни снов не отвергая, Скрипит приямков остеохондроз, И притолока плачется дверная. Истлела связь. От света отделен, Я тенью стал и вылинял, как плевел, За три фигуры кончив котильон И позабыв, о чем так страстно блеял. Но в час, когда фасады золотя, Лучей рассветных колется щетина, Невыносимо жажду забытья, Но мне оно уже неощутимо. * * *
Судьбу просиживая сиднями,
Не стали ни мудрей, ни старше, Годами пялясь в небо синее, Людской подверженное саже. О, где ж ты, где ж ты, время летнее, В каких запряталось новинах, Когда покой — не привилегия, Но достояние невинных. Что раны? Резаным и колотым, Смердеть им, под бинтами прея, Как вестникам летать по комнатам, Седые сбрасывая перья. От клекотания и кликанья Сползти бы в темень, будто аспид, Пока земля, от крови липкая, Стеной встает и тут же гаснет. Готовься же. Клыки оскаливай, Язык вывешивай багровый, Пока над пустошью асфальтовой Стожары грохают авророй, И зной такой, что тухнут заводи, Хоть освежителей попшикай, Когда бомжиха крестит ауди, И крест восходит над бомжихой. Так снарядите, препоясайте Парных — и парных, и непарных, Сцедив с души тоску по ясности, Чреватую телами в парках, Чтоб на визира пленке радужной Запечатлелись в назиданье И пикировщики над ратушей, И хрип в расстрелянном седане. Сергей Арутюнов — поэт, прозаик, критик, публицист. Родился в 1972 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Т. Бек и С. Чупринина). Печатался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Знамя», «Вопросы литературы», газете «Вечерняя Москва» и других изданиях.
|