Свежий Номер

№ 8 (58), 2009

Я понял, что веду неправильный дневник. Я фиксирую события, а надо фиксировать изменения души, записывать образы и метафоры.
Ничего, я скоро изменюсь.
Я буду работать на два фронта…

Вчера проснулся и понял, что я живу первый день. В первый раз смотрю на землю. В первый раз…
Какое-то странное чувство.

— Что надо делать, человек-дерево, гуру зеленого сада?
— Нужно понять, что все едины. И перестать убивать елки. Да, прежде всего надо перестать убивать елки под Новый год. Тогда природа сможет восстановиться.
— А еще?
— Человек должен научиться питаться от солнца, от солнечных батареек, не есть даже траву, потому что она тоже живая.
— Но ведь это утопия.
— Нет, это реальность. И многие так уже живут, например, я, человек-дерево…

— Я прожил целую жизнь во сне. Научился перескакивать время. Управлять энергетическими стихиями. И не иметь никакого богатства. Не иметь дома и нормальной семейной жизни.
— Но ведь в твоих руках миллионы, которые ты заработал.
— Это не мои миллионы. Это инструменты, которые нужны для работы. Как плотнику — молоток или рубанок. Не более того.

Они говорят и говорят. Они бегут и бегут. Они хотят то, что мне и раньше-то было не нужно. А сейчас и вовсе ни к чему.
В их глазах я не вижу счастья.
Я нежно обнимаю тебя, хотя тебя рядом нет.
Говорю с тобой, хотя ты очень и очень далеко.
Я пятнадцать лет выращивал сад и отдал его другим.
И теперь вижу, как растут мои деревья, хотя за ними ухаживают другие люди.
Я глажу листочки, не прикасаясь к ним.
Я научился.
Трехметровые дачные заборы, которыми я отгородился от соседей-разбойников, теперь в моей душе.
Эти заборы не разрушит никто.

— В чем секрет твоего успеха в жизни?
— Я любил всех.
— Разве это возможно?
— Да, я любил всех, кого встречал на своем пути. И всем старался хоть в чем-то помочь. Уборщицам, буфетчицам, секретаршам, генеральным директорам, миллиардерам, бомжам, чиновникам… Я ничего не хотел взамен. Я просто любил всех. И, может быть, поэтому меня хотя бы не ненавидели. И не мешали работать. И я работал. А деньги пришли сами по себе. Я о них никогда не думал.

— Здравствуй, брат. Я опять с тобой говорю во сне.
— Сон — это тоже жизнь. И раз я снюсь тебе — значит, мы оба живы.
— Мы сделали очень много ошибок, доказывая самим себе собственную глупость.
— Я это знаю. Именно этого я и не вынес.
— А я научился понимать людей, не говоря с ними.
— Знаю, знаю, о тебе у нас есть информация. Ты стал тем, кем стал. Ты стал другим.
— Мне стыдно, что я люблю не всех. Иногда мне приходится улыбаться отвратительным, самовлюбленным и глупым людям…
— Все равно улыбайся. Ты не имеешь права на ненависть. Ненависть — слишком земное и простое чувство. А у тебя другие задачи.
— Какие же?
— Ты информатор. Ты информируешь одну тонкую материю о другой. И наоборот. На тебе очень большие задачи.
— Наверное, ты прав. Но я немного устал.
— Ничего, я тебе помогу. Завтра у тебя опять будет энергия.
— Спасибо, брат.

Человек-паук сидит один в огромном стеклянном офисе, никуда не выходит. Еду ему приносят преданные нукеры в кабинет. У него на столе четыре стационарных телефона, в руках два мобильника. Все звонят, докладывают обстановку.
Он говорит «Да» или «Нет». В детали не вдается. Он знает, что нужно делать. Он дает указания. Он человек-паук.

Есть вещи, о которых я никогда не напишу.

Компьютер пишет стихи.
Появились новые программы — чувства.
Три таблетки еды хватает на три года.
От взгляда происходит зачатие.
Черные металлические листья украшают стальное дерево.
Иван Петрович Бодибобо идет домой. Он живет в роскошной вилле. У него в саду есть настоящее живое дерево.

Сначала мы очень любили друг друга.
Когда мы любили друг друга, все было хорошо.
На ночь я читал ей стихи Гумилёва, Иванова, Волошина…
…Я не вспоминаю, как мы предавались разврату.
Я не вспоминаю, как мы чудовищно ссорились.
Я вспоминаю, как ночью читал ей стихи…

Она приходила ко мне на полчаса. Делала то, что я хотел, и уходила.
Красивая молодая женщина, жена уважаемого человека.
Я переехал с той квартиры. Я не хотел жить рядом с ней.
Свои грехи замаливаю до сих пор.

— Я завтра уезжаю, — говорит она, — Буду летать на воздушных шарах. Это невероятный кайф. А потом полезу в подземелье. Тоже экстрим.
— А зачем тебе это? — удивляюсь. — Может быть, лучше создать семью, родить ребенка?
— Нет, это не мое, — отвечает она.
Она красива, элегантна, очень талантлива.
Я ничего не понимаю.

Если у меня нет авторучки в руке, мне плохо.
Если я не сижу за компом, мне вообще фигово.
Графомания — это тяжелая болезнь.
Я умею ставить диагнозы.

По-моему, не все знают, что шизофрения — заразная болезнь. Если общаешься с шизофреником, сам можешь им стать.
Вывод простой — лучше не общаться. И уж, разумеется, не вступать с ними в дискуссии.

Тот, кто нам мешает, тот нам поможет.
Эти слова, которые говорит герой Фрунзика Мкртчяна в фильме «Кавказская пленница», для меня очень многое значат. По этому принципу я стараюсь жить.

Сколько трусливых и подлых компромиссов совершили наши предки, чтобы выжить. Чтобы появились мы, спустя миллионы лет…
Герои не выживают.

Мой брат был книжник, читал с утра до ночи.
И мои родители — книжники.
А я в детстве книжником не был. Я играл в хоккей, футбол. Занимался боксом.

В общем, в семье не без урода.
Но потом и я стал книжником.

Тебя может признать цех поэтов, но не признать социум. Или наоборот. Например, Алексей Парщиков — безусловная фигура в среде поэтов. Но кто его поймет из простых читателей?! Андрей Дементьев вызывает улыбку у профессионалов. Но именно он всенародно любимый автор.
Вывод простой — нужно уметь писать разные стихи.

Для того чтобы стать всенародно любимым поэтом, необязательно быть лучшим поэтом. С точки зрения версификации, богатства словаря, глубины Клюев на десять голов выше Есенина.
А любят Есенина. Он проще, доступнее. Он действительно всенародно любим.

Многие поэты стараются поспеть за модой. И пишут то как Бродский, то как Айги, то подражая Всеволоду Некрасову. Они стараются стать знаменитыми.
Чудаки! Можно писать как угодно. И совершенно неважно — что. Знаменитыми поэта делают не стихи, а имиджмейкеры, pr-специалисты, литературные критики и т.д. Кого они захотят сделать знаменитыми, те и будут. Им достаточно любого крепкого профессионала. А то и просто обаятельного и небедного графомана.

Часто общаюсь с поэтами. Еще чаще — с графоманами. Стало модно говорить, что стихи посылаются свыше, мол, кто-то их за автора надиктовывает. Намекают на Всевышнего.
Начинаешь читать такие стихи — чушь несусветная. Бог тут ни при чем.

В литературе сюжетов и тем очень мало. И приемов мало. Один из самых распространенных приемов — антагонистический параллелизм (термин мой, хотя не исключаю, что он был и раньше). Добро—зло, положительный герой—отрицательный, смерть—бессмертие. И т.д.
Граф Монте-Кристо.
Эдмон Дантес — Фернан, Данглар, де Вильфор…
Два капитана
Иван Татаринов—Николай Татаринов.
Саня Григорьев—Михаил Ромашов.
Кортик
Терентьев—Никитский.
Фактически эти великие книги написаны по одной схеме, только внешний антураж меняется. Суть — та же.

Что же такое истинная культура? Неужели это то, что показывают по ТВ или передают по радио? Ну вот снят фильм «Мастер и Маргарита». Это культура?
Или сверхпопулярные песни Пугачевой… И это культура?
И Макаревич — культура?
Или все-таки это массовая культура?
Я, правда, не знаю. Я задаю сам себе вопросы.

P.S.
Когда я слушал Ростроповича, у меня таких вопросов не возникало.

Запрет на поэтическое инакомыслие сохраняется. Еще сильнее, чем на политическое. Целые направления в поэзии исключены из нормального литературного процесса.
Неужели так думаю только я один?

Леонид Костюков на страницах журнала «Волга» («Волга», № 2 (415), 2008, сайт magazines.russ.ru/volga/2008/2/) пишет:
«Тут можно выбирать, кто более виртуозно и ювелирно владеет хореями и ямбами, тогда от русской поэзии XIX века останутся Минаев и Курочкин, или можно выбирать по принципу поэзии, тогда останутся Пушкин и Лермонтов.
Вот высказывание о том, что Арутюнов выше Гандлевского, заставляет меня считать, что Степанов отобрал бы как раз Минаева и Курочкина. С точки зрения стиховой оснастки и Пушкин, и Некрасов, и Тютчев слабее: они все трое рифмовали «себя-тебя». С точки зрения Евгения Степанова — это стиховой сбой. Я читал, что он пишет о рифме у Гандлевского, и это напоминает ахинею».

Комментировать не хочется, но надо.

Когда литератор в качестве аргументов  использует домыслы и хамоватую брань, это говорит всего лишь о его скверном воспитании и непрофессионализме. Более ни о чем.
А что напоминает ахинею, а что нет — давайте разберемся.
1. Я благодарен г-ну Костюкову за внимание к моей персоне, но я не приглашал его на работу в свою пресс-службу (в Холдинге «Вест-Консалтинг», которым я руковожу, вакансий в этом структурном подразделении сейчас нет) и не просил что-либо предполагать за меня. Я и сам в состоянии выразить свои мысли.
2. Мною, начиная с 2004 года, составляется Антология русской поэзии (она размещается на сайте www.futurum-art. ru). Там представлены стихи и Александра Пушкина, и Фёдора Тютчева, и многих других замечательных авторов. Стихов Дмитрия Минаева и Василия Курочкина там на сегодняшний день нет.
3. У меня нет опубликованных статей о Сергее Гандлевском. Я несколько раз писал о нем в своих дневниках, высказывался в интервью, но что именно читал г-н Костюков — не знаю. Он об этом умалчивает.
4. Кто выше: Арутюнов или Гандлевский — я не знаю. Я не измерял их рост. А вот стихи мне действительно больше нравятся Арутюнова — согласитесь, это мое право.
5. Рифма «себя—тебя» не самая удачная. Даже если ее используют классики.
6. Если ты служишь русской литературе, а не обслуживаешь узкую группу литераторов, то выбирать надо и Александра Пушкина, и Дмитрия Минаева, а не противопоставлять одного (одних) другому (другим). Значимы оба. Хотя сравнивать этих поэтов в данном контексте непросто. Они не были современниками. Пушкин, как известно, родился в 1799 году, погиб в 1836-м. А Минаев родился в 1835-м, умер в 1889 году. Это поэты разных поколений.
7. Сравнивать Гандлевского с Пушкиным, на мой взгляд, преждевременно.
8. Проводить параллели между хорошим поэтом ХIХ века Минаевым и хорошим поэтом ХХI века Арутюновым я бы тоже не стал. Прежде всего, потому что у них совершенно разные поэтики. Минаев — по преимуществу поэт-сатирик, Арутюнов — лирик.
9. А вот проводить параллели между двумя одаренными авторами — между Сергеем Гандлевским и Сергеем Арутюновым стоит.
По ряду причин.
Во-первых, они современники.
Во-вторых, оба пишут в традиционной силлабо-тонической манере (я не встречал в печати ни одного верлибра ни у того, ни у другого).
В-третьих, круг тем у них во многом совпадает (темы совпадают у большинства поэтов) — это жизнь, смерть, любовь, одиночество, человек в большом городе и т.д.
А вот версификационное мастерство у них разное. На мой взгляд, оно у Сергея Арутюнова более изысканное. А рифменная система, безусловно, более современная.
Вот некоторые рифмы Сергея Гандлевского:
понемножку—кошки; суша—душу; поиграла—бренчала; любила—разводила.

Есть и более впечатляющие «находки»: себе—тебе; на счастье—несчастья.

Подобные неточные и глагольные рифмы встречаются в современной поэзии часто. Нередко, замечу, у абсолютно непрофессиональных стихотворцев.
А Сергей Арутюнов старается избегать штампов, находить менее «заезженные» рифмы, например, такие: облезла—подъезда; подворотней—огромней; Балашиху—ошибку и т.д.
Эти рифмы встречаются в русской поэзии гораздо реже.
Поэзия — это не только содержание. И не только форма. Поэзия — это содержание и форма, слитые воедино.
Вот что писал известный филолог А. Л. Жовтис («О способах рифмования в русской поэзии», М., с. 64.):
«Когда говорят о «современном стихе», имеют в виду прежде всего ритмику да еще, может быть, так называемую «левую рифму». Но компоненты эти, как бы важны они ни были, не существуют сами по себе, а взаимосвязаны с лексикой, синтаксисом, графическими приемами поэта, с наиболее общими принципами создания художественного произведения. Процесс перестройки структуры русского стиха непременно должен был затронуть все его стороны, в том числе закономерности, которые определяли в силлаботонике рифменную композицию. С такой точки зрения вопрос о «способах рифмования» не должен показаться частным, ибо это в конечном счете — проблема стихотворной формы в целом».

P.S.
…Постараюсь в ближайшее время включить в свою Антологию стихи Дмитрия Минаева и Василия Курочкина (хорошо, что Леонид Костюков мне о них напомнил) и написать статью о Сергее Гандлевском, чтобы четче сформулировать собственное представление об этом талантливом поэте.

Графоман:
— В моем творчестве я…
— Я как поэт…
— Моя поэзия…
Инна Лиснянская:
— Я не поэт. Я стихотворец.

— Алло, это детский журнал «Ра»?
— Нет, это журнал поэзии «Дети Ра».
— Отлично. Я как раз недавно поэму написал. Вы напечатаете?
— Вы для начала ее пришлите. Мы внимательно прочитаем и решим.
— А как послать?
— Пришлите, пожалуйста, по электронной почте.
— У меня электронной почты нет. Можно, я вам по телефону надиктую?
…………………………………………………………………………………

В литературу надо входить группами (группировками), а потом расходиться по своим делянкам. По сути, у Кручёных, Хлебникова, Бурлюка, Маяковского, Гуро так мало общего. Абсолютно разные стилистики. Разные темпераменты. А вошли в литературу как футуристы (будетляне). Только потом каждый занял свое место.

Постоянно читаю Хлебникова. Не устаю удивляться. Вот он пишет в 1918 году в заметке «Пути сообщения. Искрописьма» («Лебедия будушего»): «Каждый ловецкий поселок обзаводился своим полем для спуска воздушных челнов и своим приемником для лучистой беседы со всем земным шаром. Услышанные искровые голоса, поданные с другого конца земли, тотчас же печатались на тенекнигах».
По-моему, совершенно очевидно, что поэт-пророк описывает Интернет и принтер.

Сейчас оценивать таланты современных поэтов бессмысленно. Сейчас время всех напечатать. Оценки должны дать последующие поколения. Современные оценки необъективны.

Как хорошо, когда в печати ругают!
Ужасно — когда хвалят. Расслабляешься. Привыкаешь. Начинаешь хотеть произвести благоприятное впечатление.
Нет уж, дудки. Я останусь самим собой.

Я очень долго не знал, откуда появляются дети.
Лет в шесть-семь, помню, спросил об этом у мамы.
Она сказала:
— Люди должны пожить вместе. И тогда — как чудо! — появляются дети.
Видимо, так и есть.
Совершенно точно — дети появляются не от полового акта. Не только от полового акта.

Я так долго куда-то бегу. Все время мечтаю об отдыхе.
Мне кажется: ну вот еще чуть-чуть и будет передышка.
А ее все нет и нет.
Недавно я понял, куда бегу.
И когда будет передышка.

Постирал сегодня, 21 июня, скатерть.
Сам себе, точно заправский официант, накрыл на стол.
Сам себе налил вина.
Сам зажег свечи.
Еще чуть-чуть — и я сам себя поцелую.

Когда сегодня смотрел «Ассу», вспоминал Крым. Я ведь тоже был крымским мальчиком. Я там учился в школе в седьмом классе. Крым, Ялта, море, купание в холодной воде, туман, пустынные зимние советские улицы, пальмы, пирамидальные тополя, любовь, поэзия, торжество поэзии. Гениальный Соловьёв это все показал.

В отрочестве я играл в ансамбле аккордеонистов-баянистов при Доме пионеров и школьников в Кузьминках. Выступали мы в основном в кинотеатрах. Исполняли Глинку и Чайковского, народные мелодии. А мечтал я стать тапером в ресторане. Тепло, уютно, сытно. Вокруг красивые девушки.
Я и сейчас мечтаю стать тапером. Тепло, уютно, сытно. Вокруг красивые девушки.

Я помню приморский город. Это было лет семнадцать назад. Я взял свои последние 200 долларов, и мы поехали с тобой в какой-то пансионат. Купались, загорали, любили друг друга.
Вечером выходили на балкон, радостно болтали ни о чем, и ты открыла для меня такое невероятно-простое и вкусное блюдо — черный хлеб с помидором.
Вчера, сидя один в своей большой и пустынной Удельнинской квартире, я отломил себе кусок черного хлеба и порезал помидор…

Из домашних животных у меня только цветок. Один цветочек. Как называется — не знаю. Высокий такой, зеленый. Очень люблю его. Поливаю, протираю листочки. Остальные почему-то не прижились.

Во дворике офиса, где размещена наша редакция, вчера было небывалое оживление. Высыпал весь офисный планктон. Дело в том, что из гнезда выпал вороненок. Мать-ворона взлетела на дерево и стала на всех каркать — не подпускает к малышу. Народ, разумеется, обходит вороненка. Какой-то крутой бизнесмен пошел слишком близко с ним — ворона отломала веточку и бросила вниз.
Потом как-то этого бедного вороненка подняли назад, в гнездо.
А больше ничего глобального за день не происходило.

Время безжалостно пожирает годы, точно сливное отверстие в ванной — воду.

Мир податлив и равнодушен.
И можно стать, кем захочешь.
И можно брать все, что ты хочешь.
Приходи — и бери.

Гламурненький.
Галимый.

Не обижай. Не обижайся.

Данность: все умрем. Почему же так суетимся и мельчаем?

Мы едем в метро, на эскалаторе. Я стою внизу и смотрю в ее голубые огромные глаза. Я понимаю: эта женщина совершенна. Когда мы приедем ко мне домой, мы займемся чудовищным развратом. Это продолжается уже много лет.
Я не знаю, как относиться к самому себе.

Один из любимейших фильмов детства — «Неуловимые мстители». Он создан по повести «Маленькие дьяволята». И буденовец там поет песню про дьяволят. Один из лучших фильмов о войне — «Офицеры». Главный герой (настоящий герой!) в этой картине — симпатичнейший Иван Варава.
На самом деле Варрава — это разбойник. Пилат предложил первосвященникам казнить его вместо Христа.
Вот так в советское время исподволь манипулировали сознанием. Внедряли в сознание людей — зная их религиозную генетическую сущность! — антирелигиозные символы.
Манипулируют сознанием людей и сейчас.

Для того чтобы объясниться окружающим тебя людям в любви, необязательно писать стихи. Можно писать и прозу, и дневник, и статью…
А для того чтобы объясниться в ненависти, вообще ничего писать, наверное, не надо. А мы пишем, пишем…

На столе в Удельной у меня стоит маленькая стеклянная пепельница. Откуда она? Как тут оказалась? Ведь я не курю… Ах да, вспомнил. Ее мне привез много лет назад один мой сотрудник. Я тогда работал заместителем исполнительного директора крупной московской рекламной газеты. И отправил по бартеру своего подчиненного на отдых в Испанию. Договорился с начальством — оно поначалу сопротивлялось, но пошло мне навстречу. И вот мой сотрудник меня отблагодарил — привез пепельницу.

Я жил в разных местах — в замках и коммуналках, на квартирах и в квартирах гостиничного типа, в пятизвездочных отелях и в гостиницах без звезд, в общежитии и в офисе… Я жил даже в подвале. Кстати, в подвале надо уметь жить. Самое главное, когда обитаешь в подвале, приходить домой как можно позже. Приходить и сразу ложиться спать. Иначе можно испортить зрение.

Я работал в госструктуре. Если министр был мною недоволен, мой непосредственный начальник тут же переходил со мной на «Вы».
Если министр был мною доволен — мой начальник называл меня лучшим другом. Правда-правда — я не выдумываю.

Я помню себя малышом, помню подростком, мечтавшим стать взрослым. Я хотел перескочить через годы. И перескочил.

Звоню маме. Чувствую по голосу, что она плохо себя чувствует.
Спрашиваю:
— Чем помочь?
— Нет, ничего не надо, — отвечает мама. — Может быть, тебе деньги нужны? Я пенсию получила.

Наташа — это душа мира. Вселенский свет доброты.
Терпеть не могу говорить красивости.
Но иначе о Наташе не скажешь.
Я знаю ее почти тридцать лет.

Я много лет дружил с Татьяной Бек и Геннадием Айги, Юрием Болдыревым и Александром Ивановым. Дружу с Сергеем Бирюковым и Константином Кедровым, Славой Лёном и Юрой Милорава, Кириллом Ковальджи и Мариной Кудимовой. Господь послал мне великих друзей.
Как же мне повезло — все, что я пишу, они читают. Спасибо им.

Когда мне было двадцать лет, я работал на практике в деревне Платоновка учителем немецкого языка. Одну мою ученицу звали Наташа Скрипка. Я это вспомнил просто так. Правда, ведь замечательно — Наташа Скрипка…

Смотрю сайт своей гениальной дочери. Голубоглазая белокурая красавица. Известная немецкая артистка. Фильм с ее участием поехал в Канны. Как-то даже не верится во все это.

Собираю свои наблюдения — говорю о методе — точно пчела пыльцу.
В руках у меня авторучка и фотоаппарат, в кабинете компьютер и Интернет.
Глаза и сердце открыты.