Свежий Номер

№ 4 (114), 2014

А у меня тут май
и запахов кавардак.
И сад превратился в рай,
лучами пронзен чердак!

Да пыль на моем старье
цветет позолотой лет.
Как в прошлое юркий курьер,
лежит бубновый валет.

А там холодная ночь,
и пульса времени нет.
Стремясь, пролетают прочь
тела огромных комет!

А здесь и касанья рук,
и губ ночной аромат…
Бич ревности свистнет вдруг,
и мысли в ночи не спят!

Потоком идут стихи,
как ливень или река.
И мучают нас грехи,
но жизнь все равно сладка!

А там — сферический хор
да танцы холодных планет.
И пьющий пустыню взор
пятьсот триллионов лет.

А здесь — светотени пир
и детские «почему».
Живет и сверкает мир,
и нет покоя уму!

Но как мне все описать:
и времени жернова,
и те зеркала, что всласть
вмещают всю жизнь едва!

Вот идут гулять — господин Ван Рейн
да с ним приятель — Ван Гог.
А каналы в тумане уже много дней,
и висит над городом смог.

Так привычно лодки скользят взад-вперед
челноками по ткани воды.
И проносится велосипедный народ
в двух шагах от воды и беды.

— Посмотрите, Ван Рейн, как собор засверкал —
луч случайный его золотит.
Этих туч неподвижный и серый оскал
углубляет лишь колорит!

— Посмотрите, Ван Гог, со старинных картин
наш музей, как сошедший, стоит.
Этой осени охра, сиена, кармин
придают ему царственный вид!

Гей-парад перед ними проходит лихой,
в платье томный мужчина идет…
А в известном квартале туристы — рекой!
Переходят приятели вброд.

И, косяк закурив, Ван Гог складно врет,
говорит: «Ван Рейн, без обид —
то ли Саския там, то ли Стин де Гроот
неподвижно в витрине стоит!»

Сладковатым дымком затянулись мозги,
и не слышно, не видно ни зги.
И не знают уже — кто Ван Рейн, кто Ван Гог!
Да клубится над городом смог…

…И море иное прольется над лодкой земною,
и втянет воронкой единственного пассажира,
да выбросит так далеко, что молитва служила
о новопреставленной Анне лишь нитью связною.
И Анна оставит свои упованья, надежды,
и мысли нехитрые старой одеждою бросит
ненужною. Жизнь остается размеренной, прежней,
отсутствие материально, как проседь.
А в венах у этого города Черное море
пульсирует, бьется, смеется, Слободку качает,
чтоб Анна уснула спокойно и грозди чтоб вскоре
морскою водой налились и восторгами чаек.
Чтоб не было в жизни уныния. Бога любила
покойная, песни любила (земля пусть ей пухом).
О том, что шаланды кефали полны, в забытьи говорила,
кефали полны серебристой от речи до слуха…

Капли дождя на папирусах высохших листьев,
в каплях миры отражаются ярко и рвано.
Всюду костры — в них сгорают легчайшие жизни.
Дымная и хризантемная нынче нирвана…

Вечер, трамвай, психбольница, фонарь и аптека —
все в этой части вселенной для счастья на месте.
За освещенным окном — силуэт человека.
Я же все мимо — с листвою мне падают вести.

Не научилась я жить, и всегда я была такою,
что важнее всего была осень с ее дыханьем.
И для меня мешок с опавшей листвою —
все равно, что наволочка Хлебникова со стихами.

Что-то иное всегда ощущается нами
в зале притихшем, в толпе ли и в дел карусели.
Где-то запахнет осенними резко цветами,
дымом запахнет горчайшим — и вот мы у цели.
Вот мы у выхода — небо оттенков агата
там где иное, как дым над землей, без предела.
Медленный вечер нальет нам в стаканы заката,
там, где другим никакого до нас уже дела.

Что-то иное я вижу в тебе полупьяном
и сквернослове — твои небеса и деревья.
И одинокие лодки, что скрыты бурьяном,
и одинокого ливня слепое кочевье…

А я срослась с телами поездов,
могу сказать, что я уже улитка
или кентавр. Мой стучащий дом
несет меня, мое пространство зыбко.

Мне думать хорошо, куда везет
меня мой дом, протяжный, словно нота.
Одну и ту же песнь всегда поет
о том, что весела его работа.

И вот Урал — на землю стану я,
меня слегка качнет, как после моря.
Меня ты встретишь, здесь твоя земля.
Я — чужестранка, перекати-поле.

А после мы пойдем к реке Урал,
я назвала б ее рекой Молчанья.
Здесь молча ты меня поцеловал,
гуляли молча мы, забыв названья

событий и вещей, и чувств, и мест.
И не было воды той зеленее
и глубже. И деревья все окрест
в ней проросли, ветвями корневея.

Сиреневая опускалась мгла,
и пахло бунтом, пугачевской сталью!
Как сабля в глубину земли вросла,
твоя земля мне в душу так врастала.

Ураган появляется ниоткуда, внезапно, в ночь.
Ураган — это выдох Яхве, что полной грудью вдохнул.
Хорошо тем, кто спит в домах — им бояться невмочь —
все в театрах своих сновидений, там радостный гул,
иль азартные крики, иль стоны любви, иль смех…
Каждый сам себе зритель, герой, драматург и суфлер.
Ураган набирает силу — почти уже смерч!
Горе тем, кто в пути: честный труженик он или вор.
И деревья на землю падают, как дрова,
провода разрывая, калеча, сминая, круша!
И беспомощно корни торчат, как отчаянные слова,
обращенные к Богу, когда погибает душа.
Все сравнялось сегодня: платан, человек, таракан,
подчиняясь могучей воле, пришедшей извне.
Только корни торчат, как символ бессмысленности корней,
и рассвет стекает лекарством на множество ран.

Я знаю тебя уже тысячу лет…
Ты помнишь: вставал золотистый рассвет,
по древнему полю мы шли босиком,
и было безлюдно кругом.

Я помню тебя: ты был друг, ты был враг,
но имя мое ты носил на устах.
Меня заточили тогда в монастырь…
Ты был мой слепой поводырь.

Ты женщиной был, я мужчиной была —
друг друга мы испепелили дотла!
Но мы ощущали друг друга всегда
всей кожей, умом и нутром до хребта!

Когда-то ты был моим рыжим котом,
учителем музыки, фатом, шутом.
Однажды, в плену ненавидящих сил,
меня, дорогой, ты зачем-то убил.

А, может быть, я убивала тебя
в течение жизни, и день ото дня…
Столетья прошли как одно, дорогой.
И снова ты рядом со мной!

Я люблю тех, кто умеет говорить шепотом.
Кто говорит вполголоса, тот умеет иное слушать:
ход облаков по небу, звуки лучей по комнатам,
паденье ореха с дерева, брожение соков в грушах…
Кто говорит шепотом, осторожен тот, как охотник!
Охотится он за словом, которого нет вернее.
Чувствовать, слушать, знать — участь его почетна —
слышать небесный гул — предтечу песни Орфея!

А те, другие, они говорят слишком громко
и слышат лишь только себя, собой упиваясь и млея.
И речь их витиевата, как узорная кромка
на заглавном листе старой книги — и вкус елея
в их словах распрекрасных, на пахлаву так похожих.
Я не знаю, о чем говорить с породой умников гладких!
Ведь я всей душой, нутром, исцарапанной кожей
слышу только тех, кто умеет говорить шепотом.
И мне чужды иных повадки!

Я родилась в день Весеннего равноденствия,
когда все равно,
равновелико,
уравновешенно.
В этот день бывает солнце и ветер,
бывает дождь и серое небо.
В этот день телефон звонит не переставая,
и это меня радует.
В этот день придумали чудный праздник —
Всемирный день поэзии.
Я до сих пор думаю: это знак судьбы
или ее насмешка?
Еще это день Навруза,
начала сезона роста и процветания,
То есть первый день иранского календаря.
По-персидски день Ормазд, месяца Фарвардин.
Также 21 марта — это Всемирный день сна.
Не зря я чувствую, что живу как во сне,
и все кругом — сновиденье.
Еще это день актера-кукловода.
Возможно, я тоже кукла, которую водит
мною непознанный Бог.
Я его не видала, но всей кожей его ощущаю.
И, наконец, совсем недавно узнала,
что это День человека с синдромом дауна.
Наверное, такие люди — немного поэты,
и все поэты — немного с этим синдромом.
Да здравствует содружество поэтов и даунов!
Поэтов и сновидений!
Поэтов и кукловодов!
Поэтов и весеннего равноденствия!

Не прилетайте за нами,
не зовите в иные сферы!
Мы там нужны, как цунами,
или как над Парижем фанера.

Вот мокрый снег, и грязь,
и Манька на остановке.
Она там живет, смеясь,
а вокруг селедочные головки.

У нее там постель на скамейке,
она там поет и пьет, иногда она плачет.
К ней приходят гости — одна все ж семейка!
А вам кажется — все могло быть иначе?

Не прилетайте за нами! У наших домов
слепые глаза и глухие уши.
Не зовите нас! У наших умов
есть Верка Сердючка — не тронуть вам
                                                       наши души!

У нас альтфатеры, полные елок —
Новый год уже отгуляли.
У нас есть бары, полные телок,
и вам нас соблазнить едва ли.

У нас на углу наливают:
и Вовчик стоит, и Коля — друг друга
                                                 мы уважаем!
И чем плоха наша жизнь такая —
совершенно не понимаем.

И, в общем, не нужно нам этих бед!
Народ мы простой, но ловкий.
Но что там, испуская нездешний свет,
зависло над остановкой?!!!