Свежий Номер

№ 6 (104), 2013

Ясное, теплое октябрьское утро. В старой Казани, на старой липе каркает старый ворон. Казани — тысяча лет, ворону, может быть — триста, мне — тридцать.
Что может город поведать ворону? Что может ворон накаркать мне? И сколько лет корявой черной липе, которая привлекла мой взгляд и приютила ворона?
Потянуло сквозняком. Люблю этот осенний прозрачный коктейль запахов: приближаю-щихся холодов, пожухлой сухой листвы и городской пыли…
Ворон улетел. Липа нехотя отдала ветерку последний лист. Я вчера здесь пела, сегодня — уезжаю домой.
А старый город, большой и шумный, мудро молчит и хранит тайны каждого, кто в нем растет и стареет, ходит и летает, каркает и поет…
И у меня вдруг появилось чувство, что все мы — ровесники, просто у каждого свое течение времени.

…Отрадно, любо в ласковый зимний день упасть на чистый, еще нетронутый снег — он манит, влечет неодолимо. И ты падаешь, широко раскидываешь руки и глядишь в небо. Как славно, как здорово просто лежать — распростертым, свободным. Просто смотреть! Видеть, как падают, падают пушистые снежинки: неторопливо, завораживающе. Они летят, не сталкиваясь даже в густом снегопаде, — для каждой есть место в пространстве. И невозможно проследить путь ни одной из них, они появляются, будто ниоткуда, и исчезают в никуда. И, кажется, глаза разбегаются в стремлении охватить необъятный снежный простор: он над тобой, под тобой,  всюду. И уже трудно понять, то ли лежишь, то ли летишь…
А потом начинает слепить белизна, и ты закрываешь глаза. Но сквозь смеженные веки продолжаешь видеть свет. А снежинки все падают. Падают на лицо, словно легкие поцелуи. И тают, тают. И вот по щекам текут снежные слезы — прохладные, беспечальные.
Если облизнешь губы, то почуешь — именно «почуешь», в этом есть что-то изначальное, глубинное, — вкус необычайной свежести: такой не бывает ни в мартовской сосульке, напитавшейся первым солнечным теплом; ни в родниковой воде даже в самый знойный июльский полдень; ни в только что сорванном августовском яблоке; ни в осеннем дожде. Только в снеге! И нахлынет нестерпимое желание пить, пить эту прохладу… И ты пьешь. И думаешь, что утолишь внезапную жажду. Но это только думается, кажется: пьешь-пьешь и не напиваешься. И вдруг осознаешь: ею не напьешься, как, наверное, невозможно напиться настоящей любовью.
Большой.
Может быть, вечной.
Просто падающей с неба.

…Запах. Узнаю этот запах: раннее весеннее солнце наполняет воздух особой смесью влаги и света, которую называю «ароматом фиолетового кварца». Неторопливо иду в сторону метро. Иду по улице Руставели. Тихо. Странно тихо. Даже редкие машины проезжают так, будто боятся развеять тоскливую, сонно-белесую дымку утра…
В душе — баховская «Сарабанда», — музыка, вторящая ритму сердца, печальная мелодия разлуки.
Вдруг в сознание проник легкий, еле уловимый запах миндаля, а вместе с ним ворвался веселый воробьиный гомон. Остановилась. Оглянулась. Словно облако на фоне еще черных лип и кленов — пышный куст. Зацвел терновник. Белые лепестки плотно облепили густые ветки, и невозможно стало разглядеть бесчисленные длинные колючки, которые совсем недавно сердито ежились в снежные холода. А теперь — щедрый белоснежный цвет, воробьев — целая стая. Заполонили куст от земли до макушки и кричат, кричат…
Весна!
Я глубоко вдохнула. Вслушалась. Взволнованно забилось сердце. Весна…
Хм!.. Слышу стремительную баховскую «Шутку» — неудержимую музыку новой встречи.