Свежий Номер

№ 11 (97), 2012

Если бы я был не «я», а кто-нибудь другой, например, «он», я бы обязательно родился в семье советских интеллигентов, окончил математический факультет МГУ, преподавал бы в средней школе, в 1995 году был бы награжден медалью Ордена «За заслуги перед Отечеством 2-й степени» и стал бы заслуженным учителем РФ в 2004 году. Я бы писал стихи с детства, публиковался в толстых и тонких журналах, выпустил бы несколько книг. Ученики называли бы меня по имени отчеству — Сергей Алексеевич, а друзья-поэты — по-товарищески — Шестаков. Но я — это «я», самоназначенный рецензент, а он — это автор рецензируемого мной поэтического сборника «Схолии» (издательство «Ателье вентура», 2011 год) и мы (ничего, что я говорю и от его лица тоже?), в общем-то, довольны тем, как на сегодняшний день распределились наши обязанности.

Тяжело писать об авторах, которых давно и трепетно любишь. Вероятен риск скатиться до панегирика или ничем неприкрытого пафоса, поэтому заранее прошу прощения за промелькнувшую иронию. Считайте, что она — та соломинка, которая оправдывает написанные мной необдуманные буквы. Впрочем, необдуманные частенько говорят больше крайне осмотрительных. Улыбка. А ведь Сергей Шестаков, наверное, один из самых осторожных авторов, которых я когда-либо читал. Он так бережно и заботливо относится к появляющимся в его голове мыслям, обхаживает их, взращивает, а потом с такой аккуратностью переносит на бумагу, что читатель со спокойной совестью может обвинить его в неискренности. Да-да, со спокойной. Все-таки попробую разбередить ее (совесть читателя).

Человек, который если и крестился, то за пару лет до того, как мог бы грянуть гром, всю жизнь занимающийся точными науками, вкупе с ними — педагогикой, получивший хорошее воспитание, привыкший десятки, а то и сотни раз отмерять прежде, чем решиться что-либо отрезать, а также знающий (образование-то одно из лучших!), что в скромном разуме обывателя поэт — что-то асоциальное, обескураживающее своей беззаботностью, бесприютностью; так вот, человек, обладающий вышеперечисленными качествами и даром чувствовать буквы, способен ли не пойти по накатанной дороге признания через пьяные скандалы, дебоши, примыкания к своре всем и вечно недовольных диссидентов, остаться аполитичным, простым, аки младенец и, несмотря на это, закрепиться в сознании читателя, и что самое удивительное, в сознании собратьев по литературному цеху тонким лириком, открытым, чувствительным и чувственным автором? Способен. И этот автор — Сергей Шестаков.

Безусловно, в его текстах имеется отпечаток древнейшей профессии — педагог — вечные темы, незыблемые постулаты, — однако, они подаются без нравоучительной интонации, назидания, легко, часто не по первому плану, но зарытые где-то глубоко, но так, чтобы читатель получал удовольствие от того, что сам, своей головой доходит до них — эффект первого открывателя, то есть, читатель не соотносит себя с глупым учеником, которому обуревающий от бла-бла знаний учитель втирает в мозг элементарные вещи, а, наоборот, чувствует в себе силы стать учителем, пусть даже только самому себе, но стать.

Есть в текстах Сергея Шестакова и гармония, поверенная алгеброй. Скорее всего, именно она в большей степени настораживает. Особенно при первом прочтении.

Тексты похожи на уравнения: либо со многими неизвестными (короткая строка, восьмистишность, недосказанность, вечные многоточия, отсутствие прописных букв, восклицательных знаков), либо, напротив, с таким количеством известных (неудержимо обильные перечисления, уточнения уточнений уточняемого, под стать известной элегии, посвященной «любителем помикрофонить» Джону Дону, где они изобилуют исключительно ради того, чтобы изобиловать, запредельно длинная строка, многозначительность), что можно потеряться в смысле их существования и, следовательно, забыть о том повествовании, в интересах которого (и я как-то вытянуто излагаю) были написаны.

Настораживает. Пугает. Преимущественно в тех текстах, о которых без налета бескомпромиссного цинизма, трудно что-либо говорить, поэтому помалкиваешь, обходишь стороной, дабы не задеть автора, что называется, за живое. Но это при первом прочтении. Впечатления от последующих, будто оправдывают автора: утопаешь в мелодике стихотворений, удивительно чистой речи, до набатного звона колоколов спокойном голосе автора, — когда он о личных трагедиях и переживаниях говорит / пишет еле слышно, так тихо, что у меня, слушателя / читателя от напряжения не выдерживают барабанные перепонки.

В книгу, как сказано в аннотации, включены тексты, написанные автором в 2007-2011 гг., а также тексты, ранее входившие в другие книги Сергея Шестакова (третья книга — «Непрямая речь» (с послесловием Льва Аннинского) вышла в свет в 2007 году (издательство «Водолей Publishers»), две первые — с одинаковыми названиями «Стихотворения» — в 1993 г. (издательство «Весть-Вимо») и 1997 г. («Христианское издательство») и ставшие частями новых циклов. Оформлена она в лучших традициях издательства — с рюшками да примочками, в которых, к слову сказать, стихи Сергея Шестакова особо не нуждаются. «Вместо предисловия» — Владимир Гандельсман.

Вот вроде бы и все, что позволяет мне сказать об этой книге формат небольшой рецензии. Нет, не все. Рекомендую перед тем, как открыть ее, покопаться в значении слова, давшего ей имя. Этот опыт поможет найти отправную точку, обозначить систему координат, в которой она имеет место находиться и, стало быть, подскажет как ее лучше читать и, если кому-то вдруг захочется, оценивать. Наконец, самое последнее: подумал, как бы назвать все то, что я сейчас написал. Думал, думал, но ничего лучше банального «Сергей Шестаков» придумать не смог, так что, не обессудьте. Удачного чтения!

Зачастую поиск смысла существования сводится к тому, что люди начинают примерять на себя одежды богов, ровно, как и боги примеряли на себя одежды людей. Если абстрагироваться от общехристианской морали и ценностей, которыми она апеллирует (а это нужно сделать, поскольку иначе продолжение разговора невозможно, то есть, необходим обряд очищения от вероисповедания), и взглянуть на Религию (здесь Религия — с большой буквы, как нечто самоценное), на ее историю незамутненным глазом, допустим, атеиста или на худой конец какого-нибудь вечно копающегося в мозгах окружающих агностика, то можно увидеть иную картину мира, сравнимую разве что с лучшими полотнами нидерландского живописца Иеронима Босха, когда смотришь и не понимаешь, «кто есть кто» на самом деле: боги ли, ангелы, демоны, мифические животные или просто люди со всеми своими тайными желаниями, страстями.

Все-таки язычество, жившее в нашем сознании многие тысячелетия и занявшее теперь наиболее выигрышную позицию, из которой ее вряд ли удастся когда-нибудь выковырять, — подсознание, — неискоренимо. И креативные постеры нового поколения «бог один, а провайдеры разные» с изображением на них представителей четырех мировых религий, говорящие о якобы единобожии — обычная склонность человека к политеистическому мировоззрению, язычеству, многобожию.

Я не говорю «хорошо» это или «плохо». Я говорю только о том, что она (обычная склонность, ставшая такой привычной, что уже практически незаметна) существует, несмотря на то, что абсолютно недоказуема, даже когда навязчиво ощутима.

С такого ракурса книга стихотворений Юрия Влодова «Люди и Боги» (издательство «Время», 2012 год) для меня — больше, чем просто событие, стихи, философия, взгляд одного отдельно взятого автора. Скорее, в ней метания эпохи, где она (эпоха) представляется не коротким промежутком времени, имеющем незначительные характерные особенности, но той, которая определяется существованием всего человечества. Мы же не будем отрицать, что первобытные люди, окруженные идолами, танцевавшие вокруг деревьев, огня, поклонявшиеся воде или… Чему они только не поклонялись! Так вот, не будем же мы отрицать того, что первобытные люди являлись такими же божьими тварями, какими являемся сейчас мы? Не будем. А эти, скакавшие вокруг деревянного или глиняного фаллоса, древние греки — они, чем они отличались от нас? Только тем, что носили иную одежду, пели иные песни, читали иные книги, вставали с правой ноги и ложились с левой. Только и всего.

Если я люблю одну женщину, а какой-нибудь Фёдор Иванович — другую, то это никак не значит, что я принадлежу к человеческому роду, а несчастный Фёдор Иванович к нему совсем не принадлежит. Так и с вероисповеданием.

Автор «Людей и Богов» опирается на христианскую символику. Но все общепринятые в этой религии образы: кресты, сыны божьи, блудницы, дьяволы — несут в себе функции языческих идолов. У каждого своя «иепархия» и они ничем между собой не связаны. Каждый из них отвечает только за вверенное ему (автором) пространство, подобно древнегреческим божкам. Господь и Сатана являются братьями-близнецами и предаются дионисийским забавам — пьют вино, говорят между собой «за уважение». Христос уподобляется Икару. Венера отличается от Марии Магдалины только тем, что не может покаяться, вознести руки к небу, поскольку их нет. Бог отнял за то, что, как говорится, дала, а вот удовольствие забыла получить.

В своей книге Юрий Влодов (1932-2009) рисуется первобытным интеллигентом или интеллигентным первобытийцем, в данном случае, от перемены мест эпитетов смысл не меняется. Юрий Влодов, для тех, кто не знает — тот самый автор, который сумел одной ироничной репликой «Прошла зима. Настало лето. Спасибо Партии за это» описать жизнь многомиллионной, ныне канувшей в лету страны под названием СССР.

Стихи являют собой наиболее продуктивный способ выражения внутренних противоречий автора. (Берем слово «автор», как определение человека творящего, создающего, стало быть, равного ясно кому.) Можно уйти в алкоголь, наркотики, блуд, что также является одним из показателей душевной разладицы, но стихи, согласитесь, даже если в них воспевается что-то ужасающее, несут в себе неистребимую тягу автора ко всему прекрасному, к производству и воспроизводству (слова из лексики экономистов) духовных ценностей. Пусть идущее через саморазрушение, но все-таки созидание.