Свежий Номер

№ 8 (94), 2012

Удивительно, но закономерно — в нашей самой пишущей стране мира (читают-то куда меньше!) подобных оренбургской «Башне» (так называется выходящий под патронатом местного отделения Союза российских писателей альманах) форпостов можно собрать целый легион: альманах «Тверь» в Твери, «Иркутское время» в Иркутске, «Стержень» в Самаре и другие.
Но вот парадокс: широко представляя региональную литературу, они становятся заложниками своего же маленького мирка, выйти за пределы которого задача отнюдь не из легких. И — становятся подобием башен, защищающих границы своего лена как от проникновения извне, так и от попыток прорваться за кордоны. Замкнутый круг.
«Башня» — счастливое исключение — попала в семейство «Читального зала» и кардинальным образом расширила ареал присутствия в литпроцессе. Всероссийском.
Альманах составлен бережно, но это и неудивительно — его выпуск несколько раз откладывался и, в итоге, книжка за 2010-2011 год вышла лишь к лету 2012-го. Хорошо, что вообще появилась на свет, но в провинции это сделать, пожалуй, легче, чем в столицах.
Правда, труднее отстоять право быть другим, писать иначе, чем «есенины всех мастей», за последние десятилетия расплодившиеся на карте российской. Псевдопоэтической. «Башня» счастливо избегает этой участи, предоставляя страницы не только адептам силлабо-тоники (что само по себе отлично!), но и поборникам верлибра и авангарда, подчас, правда, разрабатывающих схожие темы.
Владимир Крун переводит поэтические скрижали (в значении памятных событий) в плоскость сочувственного одиночества:

Борьба с одиночеством — в том числе внутри себя самого (а, может быть, и в первую голову) бывает самой разной. Герой романа Платона Беседина проходит через многие круги ада усиленно деградирующей души, прежде чем затормозить на перекладных, одуматься и задохнуться накатившей отрешенностью (я сознательно не говорю о концовке романа). Крун подмечает незначительные отличия в поведении. Сегодня все не так, как вчера. Все иначе. Нежнее, взрослее. Но чтобы прийти к этому, нужно спуститься вниз, припасть к разверзшемуся жерлу и пусть не так, как бесединский Грех (Даниил Грехов), но — отличить себя от толпы, а чувство свое наполнить — или самим собой, или тем, кого любишь. Кажется, в данном случае, отправная точка выбрана верно.

Но чем в действительности сильна провинциальная литература (Марина Кудимова, впрочем, антагонист данного «термина», однако здесь он мне, каюсь, необходим), так это документами, зафиксированными памятью писателей, — прозаиков, очеркистов, краеведов.
Жаль, что полноценного краеведческого раздела в «Башне» не наблюдается, впрочем, на эту роль вполне могут сгодиться воспоминания Владимира Лапина, его повесть «Жил-был мальчик». В основе основ — воспоминания о военной поре. О тех, подернутых пеленой памяти годах, когда Владимиру Лапину было не более пяти — он родился в 1940 году. Но оправдывает «военные воспоминания» авторское вступление: «Не станет скоро последних участников войны — останутся их дети. Но и они уже давно поседели, постарели, подорвав свое здоровье в то труднейшее для страны время — не на манной каше выросли. Хранят бережно свою память в надежде, что она, может быть, будет нужна уже их детям и внукам». Эта повесть и есть попытка автора передать свой кусочек памяти — пока еще помнится.
Это важный документ — отшумевшей эпохи, несломленной, выстоявшей, прошедшей горнило многолетнего ужаса, надвигавшегося со всех фронтов (в том числе и изнутри). Полагаю, что подобные воспоминания, слепки с душ, оправдывают вообще всю провинциальную литературу, поднимая ее над самодеятельностью, потому что правда в своем исконном значении и самодеятельность несовместны.

Одним из знакообразующих авторов «Башни» стал Виталий Молчанов, о котором, впрочем, мы писали не раз; потому отметим и подчеркнем еще раз лишь основное качество его поэтики — тяготение к сюжетности, попытку в короткой форме создать некое подобие эпичности. Это может касаться чего угодно, даже такого, казалось бы, банального «происшествия», как измена жене — курортный роман, банальный как сама жизнь и пошлый, каким только и может быть секс без любви.
Сюжет заключается всего в нескольких строках (их у Молчанова раза в три больше):

Впрочем, не только оренбургскими авторами полнится «Башня». Иногородние голоса не кажутся чуждым элементом, они «структурно близки» коренным обитателям «твердыни», отчасти сливаясь в общий хор (что, естественно, не есть хорошо), отчасти оставаясь саморепрезентативными (что, конечно, много лучше). Светлана Демидова, ставшая частью авторского корпуса «Башни», известна по публикациям в «Неве», «Студенческом меридиане» и «Зинзивере». В нарративе — попытка найти себя в окружающем мире с традиционным (и единственно возможным) поиском корней — в прошлом.

Традиционная поэтическая форма в провинции — определяющая и, полагаю, таковой и останется в обозримом будущем. Это понятно и логично. Читателю по большей части чужды эксперименты с формой и словом, он, читатель, ждет отражения самого себя в тексте, надеется прочесть не о ком-то и чем-то абстрактном, а о себе. Впрочем, полагаю, это свойственно всем нам. И авангардисты, ломая догмы языка, в сходных конструкциях видят себя (и свою жизнь, что не совсем синонимично), и реалисты. Только пути воплощения (сиречь достижения) разные.

В десятом номере «Поэтограда» (№ 10 (25) / 2012) Дмитрий Артис рассуждает о все-увеличивающемся потоке хороших книг на примере «Деревенской прозы» Наты Сучковой, выпущенной издательством «Воймега», «которое в моем (Д. Артиса — В. К.) личном рейтинге на сегодняшний день занимает лидирующую позицию по выпуску книг современных поэтов». Может быть, и в самом деле Ната Сучкова — один из лучших представителей «крепнущих тридцатилетних», вот только мне было бы неуютно войти в историю русской литературы (сузим рамки: в историю отечественной словесности 2012 года) строками: «И если здесь что-нибудь с ними сравнится, / то только — приятель, дай пять! — / кусты, куда девочки бегают писать / и ходят мальчишки ссать». Не хочу сказать ничего дурного — в отечественной литературе последних лет каких только физиологических особинок не смаковалось — вот только психологически запоминается самое неожиданное (помните рассуждения Льва Аннинского о Владимире Сорокине из «Родной нетовщины»?). Предположим, оратор, во время выступления, сколько бы ни было умного и тщательно сбитого, произнес слово «задница», то с немалой вероятностью, обсуждая его краснознаменное выступление, это самое словцо припомнят все, а вот о чем еще шла речь…
Книга Наты Сучковой запоминается (к счастью, не только благодаря приведенному пассажу). Но дай бог, чтобы талантливый поэт из когорты тридцатилетних в следующих книгах оставил больше маячков отнюдь не физиологического свойства.