Свежий Номер

№ 1 (51), 2009

Москва, современность.

Заместитель Министра северных территорий Сергей Владимирович Михалев возвращается из Торонто, где он возглавлял российскую правительственную делегацию на Международном форуме по комплексному освоению Севера. Михалев — высокий, спортивного телосложения мужчина с седым ежиком и бугристыми надбровьями. Деформированный нос, мощная шея со складкой ниже затылка выдает в нем бывшего боксера. Он входит в салон первого класса, садится у окна иллюминатора и закрывает глаза. И в советское, и постсоветское время Михалев занимался северными территориями. Он хорошо знает проблему, которая в наши дни в связи с оттоком населения с Дальнего Востока и интересом к спрятанным природой кладовым Севера приобрела еще большее значение.

Голос Михалева за кадром.

…Дорога дальняя. Самое время подумать о личном будущем. Не первый раз Михалев возвращается к этой теме. Дача запущена, в квартире двадцать лет не было ремонта, жена давно перестала его «пилить». Это плохой признак! Внук — балбес, вечно встревает в какие-то истории. Родители сыном не занимаются. Странная у них семья, вечером вместе чай не пьют. Ну что ж, пришло другое время… Пора решать!.. Годики-ходики стучат…

В салон шумной группой входят артисты. Михалев узнал известную эстрадную певицу Надежду Минину. Красивая, стройная, холеная, в полупрозрачном платье. Она смотрит в упор на него. В ее взгляде: «Вы что не узнаете меня?». Михалев делает вид, что не узнал. Встретившись взглядом с красивой, ухоженной, привыкшей к всеобщему вниманию женщиной, он предлагает ей сесть рядом и демонстративно отворачивается к иллюминатору. Артистка садится в кресло рядом. Остальные проходят в следующий салон. Один с заросшим модной щетиной лицом и косичкой остается в салоне, он садится сзади во второй ряд. «Я хочу к окну» — с вызовом и кокетливо говорит Минина. «К окну нельзя». «Почему?». «Сейчас объясню. Вы кто по профессии?» — спрашивает Михалев. Минина с негодованием выпаливает: «Певица». Михалев спокойно продолжает: «В опере поете?». «Нет» — злобно отвечает Минина. «В оперетте что ль?» «Нет». «Ну, стало быть, в церкви» — картинно вздыхает Михалев. «Я на эстраде выступаю» — артистка злится. «Это тоже можно. А что петь-то, нынче все шипят и слов-то нормальных, кроме ниже пояса, нет». «Я окончила Гнесинку». «Поздравляю. Хоть один человек на эстраде с музыкальным образованием, а не только с красивым бедром будет». Михалев по-мужски оглядывает роскошную женщину и добавляет двусмысленно: «…И тональность соблюдать будет, и «каши» во рту не будет. ...Крещендо от кантилены отличит... Ну, раз такое дело, я объясню, почему не могу пустить Вас к окну». «Ну и почему же?» — Минина застегивает ремень. «Вот уважаемая, какое дело. Я профессор географии МГУ, ответственный за Северное полушарие. В Москве меня ждет коллега — ответственный за Южное. Мы с ним дважды в год согласовываем наши действия». «В каком смысле» — недоумевает артистка. «Вы в школе географию проходили, конечно». «Естественно», — глаза Мининой становятся круглыми. «Значит, помните, что в сутках 24 часа, потому что двадцать четыре меридиана. Каждый меридиан один час. Если через Гринвич проходит нулевой меридиан, а через Москву третий, значит, когда в Лондоне полночь, в Москве три часа ночи. Это знают все. Но в силу тектонических сдвигов меридианы смешаются и могут вообще перепутаться. Особенно из-за таяния ледников и отклонения магнитных полюсов. Поэтому раз в полгода я облетаю Северное полушарие и через тарированное оптико-волоконное устройство, которое приставляю к иллюминатору, смотрю на номера меридианов. Не сбились ли? Если сбились, специальная засекреченная международная команда ЮНЕСКО по точным координатам вылетает и закрепляет меридиан на старом месте или лазером ставит новое клеймо по географической координате, когда меридиан нельзя вернуть на свое место. После этого оповещаются все мировые службы времени по закрытому коду, чтобы злоумышленники не могли воспользоваться. А то нарушится расписание самолетов, работа заводов, фондовых бирж и черт знает что! Поэтому я не могу пустить Вас к окну. Огромная ответственность. Таких людей на земле всего четыре — основной и дублирующий, по каждому полушарию». Артистка сидит, слушает эту галиматью, не шелохнувшись и непрерывно моргая. Неожиданно поднимается мужчина с косичкой. Он кладет руку на плечо Мининой и громко говорит, глядя на профессора географии: «Идем отсюда, я куплю тебе глобус с недергающимися меридианами». Заметив женское внимание Мининой к немолодому, но интересному и, видимо, статусному мужчине, ее спутник явно недоволен.

Раннее утро в Нескучном саду. Михалев в спортивном костюме легко бежит по дорожке. Он здоровается с соседом — профессором географии МГУ. Давнишние приятели по утрам обмениваются новостями. «Ну, как там недружественная нам Канада? Не будут менять направление Гольфстрима? Что говорят наши западные умники?» «Пока нет, но скоро за Арктику, боюсь, не «холодная», а настоящая война начнется», — смеется Михалев. «Кто опоздал, тот не сумел — закон джунглей! Я кучу статей написал. Арктика — это углеводородное спасение планеты, пока Луну или Марс не освоим. Подо льдами Ледовитого огромные запасы нефти, газа, редкоземельных металлов, вполне достаточные, чтобы начать военные действия. Правда, нужны новые подледные технологии, но это дело времени. Кто первый захватит Северные территории и разработает — тот в «больших деньгах», как говорят финансисты, будет. Третья мировая если начнется, так только из-за энергетического дефицита». «Кто знает, как мир пойдет? В любом случае — это без меня». — Михалев машет рукой. «Я так понимаю, товарищ замминистра, решил на покой». «Уж заявление написал, перед Канадой». «Смотри, от дел отойдешь — пробежки не помогут — научный факт! Таких, как ты, никакие клумбы, шпинат и морковка на огороде от инсульта не уберегут. Наоборот, все болячки проснутся». «Я на латифундии годок понагибаюсь за петрушкой, а там к кому-нибудь делу пристроюсь, может, в бизнес пойду». «Это не твое. Ты государственник, строитель. А там воровать надо — не сможешь! Один мой однокашник, тоже решился. Так, извини, — быстро свернулся». — профессор усмехается. «Я тут в самолете с одной эстрадной звездой летел, хороша. Так она на меня не клюнула. Видать, отошло мое времечко». — Михалев смеется. «Дело не в тебе. Во-первых, чем старше мужчина, а ты уж извини, совсем… не мальчик, так количество красивых женщин растет в его глазах в геометрической прогрессии от прожитых лет. К тому же научный факт: количество красивых женщин на планете увеличивается — реакция на разрастание однополой любви. А вдруг она мужчинами не интересуется. В шоу-бизнесе это модно!» «Я об этом не подумал. А объективно, очень эффектная и такая ухоженная!» Они прощаются и разбегаются.

Приемная министра северных территорий. Табличка «Министр». За боковым столом сидят в неформальной обстановке министр и Михалев. Министр, держа в руках заявление Михалева об уходе на пенсию, обращается к нему: «Вы специалист с таким опытом. Чего спешить, Сергей Владимирович? В аппарате правительства тоже не заинтересованы в Вашем уходе. Да и такой форме еще многие молодые позавидуют». Михалев с небольшой паузой тихо произносит: «Я всю жизнь строил. Если, как во время войны, на карте красные флажки ставить, где я объекты пускал, первомайская демонстрация получится. Нынче специалисты другого профиля нужны. Саперы-подрывники, банкиры, юристы по банкротству, и вся эта публика, как сейчас говорят, «без комплексов», с современными представлениями о приличиях и, к сожалению, низкой профессиональной подготовкой. Нас по-другому воспитывали. А я строитель и, к тому же, «с комплексами». Мне уже, видать, по возрасту не понять, зачем к демократии опять через пустыню идти. С интернационалом уже ходили, когда… до основания. Много не так было, согласен. Но такие правила игры были, а главное, строили и сколько! Да и воровали не все и аккуратнее». — Он смеется.

Министр кладет заявление на стол: «Зачем так мрачно?! Жизнь такая, какая есть. Либо в ней, либо… Нам дело делать надо, а философия — это потом, когда «либо». Я знаю, Сергей Владимирович, что детские годы Вы провели в Магадане… Сейчас готовится большое Решение правительства по «Северам». Необходимо изучить целесообразность восстановления золотодобывающих приисков на Колыме. Как Вы смотрите, чтобы посетить альма-матер? Не скрою, у меня есть тайная надежда, что после этой поездки мысли более конструктивные нас с Вами посетят», — он возвращает заявление Михалеву. К тому же я уже второе письмо от Михайлова из Магадана получил, он сейчас исполняет обязанности губернатора. После того убийства Москва не будет больше варягов посылать. Я прежнего губернатора хорошо знал, сам рекомендовал, нормальный мужик, но специфику местную плохо понимал. Я генеральному прокурору звонил, он считает, что убийство либо с рыбой, либо с золотом связано. Видимо, сильно наступил кому-то на хвост. На Колыме, конечно, полезнее «свой», но «неповязанный» и готовый по серьезному дело поставить. Хочу на Старой площади ходатайствовать об утверждении Михайлова. Мужик он конфликтный, но, судя по всему, толковый и главное — местный. Начальник областного ФСБ говорит «неповязан», по-настоящему за край болеет. Надо к нему присмотреться и повод хороший — постановление по Северам. Ни у кого не вызовет подозрения Ваш визит. А люди, как увидят, что приехал бывший колымчанин немолодой, с полномочиями, сразу с проблемами полезут — «свой» приехал. Будет информация из прямых источников. Надо почувствовать местные условия — второго покушения нельзя допустить. Нужно дело так поставить, чтобы максимально исключить саму опасность нападения на власть. В МВД и ФСБ о Вашем приезде будут предупреждены. Так что, в добрый путь, а потом и поговорим о будущем. Сейчас как раз «время строить» пришло. А как говорят умные люди, на переправе коней не меняют».

Министр провожает Михалева до двери и жмет ему руку. «Силища-то какая. Мужик по рукопожатию распознается. А то надумал — на покой» — министр переходит на «ты». Он кладет руку на плечо Михалева: «Надо все тебе посмотреть: и рыбку, и людей, и золотишко, и, может, еще чего ценное есть. Хозяйский глаз опытного человека нужен. Строителя! Такое имя — Цареградский, что-нибудь говорит?». «Говорит. Он в нашем доме, на Сталина, шесть, в Магадане жил. Великий на Колыме человек. Он был единственный, к кому сам Коржев — император Колымы приезжал. Я мальчишкой сам видел: Цареградский в форме геологического генерала выходил к ЗИСу. Высокий, красивый. Полвека прошло, а все в глазах, как сейчас стоит». «Ну вот и ладушки. Привези мне какой-нибудь колымский сувенир». Они прощаются.

Вечером, выйдя из здания министерства, располагающегося на Новом Арбате, Михалев поворачивает в сторону старого Арбата. Он неспешно идет, пока не оказывается в знакомом переулке, возле старинного четырехэтажного дома, окруженного забором. Щиты на заборе извещают — идет реставрация. Михалев, не замечая моросящего дождя, разглядывает пустые темные глазницы окон второго этажа…

Москва. 30-е годы.

Они встретились случайно — это произошло поздним вечером, накануне нового 1937 года, в Елисеевском гастрономе. Надя задумчиво стояла перед прилавком и долго выбирала вино к новогоднему столу. Подвыпивший покупатель хамски обращается к женщине: «Давай, Матрена, веселей». За нее вступился мужчина, стоявший рядом. Всего несколько резких фраз, стальной прищур глаз — и хам быстро ретировался. Неожиданный защитник помог Наде выбрать нужную марку вина, купил бутылку дорогого армянского коньяка. Они вдвоем вышли из магазина на улицу Горького. Мужчина (Берзарин) взялся проводить Надю. Он не спешил, был предупредителен, шутил, стараясь сгладить неприятный инцидент. Они шли по бульвару по направлению к Арбату, горели фонари, прохожие спешили к семейным новогодним столам.
Новый знакомый затеял игру в дедукцию — небольшие покупки Нади навели его на мысль, что Новый год она собирается встречать в одиночестве. Действительно, муж Нади, инженер Михалев, должен был приехать из Запорожья, но не смог, задержали срочные дела. В Запорожье он находится в командировке почти постоянно, а Надя живет здесь, в Москве, у них небольшая, но отдельная квартира в старом четырехэтажном доме на Арбате, рядом с почтой в переулке. «Я знаю этот дом. Один из первых дорогих доходных домов. Здесь еще в старые времена был газ» — говорит со знанием дела Берзарин. Почему она не едет к мужу? Специалисты на стройке в Запорожье живут почти на казарменном положении. Они монтируют очень сложное энергетическое оборудование. Она же, здесь в Москве, заканчивает учебу в консерватории. Занимается вокалом… Да нет, не очень получается… Голос подводит… Полтора года назад, сразу после замужества сильно простудилась. Голос сел. Она уже не очень верит, что связки окрепнут. Откровенно говоря, ее сомнения мучают, преподаватель по вокалу не обещает сцену Большого театра, даже если восстановится ее контральто. А петь в кинотеатре перед сеансом она не хочет. Есть еще маленький сынок, Сережка. У них домработница.

Сыпался пушистый, редкий снежок… Они все шли по бульвару в сторону Арбата. Потом сидели на скамейке. Съели печенье, которое Надя купила в гастрономе. В районе Никитских ворот Берзарин вдруг предложил зайти на квартиру: «Не будем же мы Новый год встречать здесь, на скамейке… Посидим, чаю попьем». «Это Ваша квартира?» «Нет, не моя. Я живу на Плющихе. Это моего знакомого квартира…» Поднялись на третий этаж в старом, но хорошо сохранившемся доме. Внизу в подъезде сидела пожилая женщина, рядом на столике телефонный аппарат. «Странно». Берзарин поприветствовал женщину рукой. Она встала. Берзарин открыл дверь своим ключом… «А где же Ваш знакомый?» «Уехал. Он в длительной командировке. Корреспондент…» «Я, пожалуй, пойду…» «Да Вы что, меня боитесь? Не бойтесь! Садитесь, я чай поставлю…»
Он хлопотал, собирая на стол, рассказывал что-то, открыто смеялся… Они подняли бокалы, поздравили друг друга с наступающим Новым годом. Берзарин понравился Наде — высокий, сильный, уверенный в себе.
Истосковавшаяся по мужской ласке, она доверчиво прильнула к нему после первой же попытки поцеловать ее… Эта новогодняя ночь навсегда запомнилась Наде. Уснули они уже под утро. Берзарин проснулся и, увидев, что Надя крепко спит, тихо встал и, взяв ее сумку, пошел в ванную. Он вынул ее паспорт. Вернувшись, он положил сумку на место, и поцеловал Надю, потом приготовил завтрак.
Расстались, но оба понимали, что эта встреча не последняя. Он спросил номер ее телефона и, глядя ей в глаза с улыбкой, сказал — «Я позвоню?». Она опустила голову.

Как всегда, в воскресенье Надя направилась в Елоховский собор. Глядя на икону Божьей матери, долго молилась.

Берзарин в большом кабинете на Лубянке вызвал помощника, на листке бумаги написал фамилию, имя, отчество, номер телефона. Передавая листок помощнику, приказал: «Мне справку по этой гражданке». Он помолчал и добавил: «…И по ее мужу. Он работает в Запорожье, выезжает туда по командировке. Основное время проводит там. Как часто приезжает, сколько времени проводит с семьей?.. Есть ли у него «кто» там, с кем встречается? Что почувствуем — копнем. Может, зацепим чего? Там иностранцы работают по контракту. Сам понимаешь».

Москва, современность.

В этой серии мы знакомимся с семейством Михалевых. С дочерью — Светланой Сергеевной, сорокалетней решительной и успешной (она владелица нескольких кафе) бизнесвумен, с зятем — вяловатым, разочаровавшемся в жизни научным работником, который не хочет осознавать, что пришло новое время и его надо принять как данность, с внуком Андреем, типичным московским тусовщиком. Мать ему купила квартиру, куда он водит девчонок. Андрей, — студент, но учится спустя рукава, в последние два года доставляет своим близким одни проблемы.

Вечером Михалев ужинает с женой на кухне. Жена опять говорит ему о вечных проблемах с внуком и просит принять более деятельное участие в судьбе Андрея. Видя отрешенное лицо супруга, спрашивает: «Что-нибудь случилось?» Михалев помешивает ложкой в чашке: «Сегодня министр предложил слетать на пару недель в Магадан и оценить состояние приисков, где раньше золото добывали и вообще посмотреть на нынешнюю Колыму. Там до середины пятидесятых заключенные работали в адских условиях, люди сотнями тысяч гибли. Колымские лагеря, когда массовая реабилитация началась, стали закрываться, а с ними и прииски… Ты знаешь, мне сегодня так стыдно стало, за столько лет не слетал в Магадан. Когда мамы не стало, мне восемь лет было, но как сейчас все перед глазами стоит, а сколько событий и людей прошло, пролетело… Могилы отца ведь нет, я тебе рассказывал, он во время урагана на Курилах в сорок седьмом вместе с судном утонул… У нас старый альбом с фотографиями в красном переплете в шкафу. Принеси, будь добра». Жена приносит альбом и становится за спиной мужа. Он выключает телевизор. Она кладет ему руки на плечи. Михалев медленно переворачивает желтовато-серые картонные листы: «Это дед Тихон, по материнской линии. Мама рассказывала. Он в гренадерах служил. Фантастически сильный мужик был. Лошадь на плечах поднимал», — Михалев долго смотрит на фотографию молодой красивой женщины с короткой стрижкой: «У меня от отца этот альбом, удостоверение и шинель морская остались. Я в ней до конца института ходил. А от мамы — это фото и пепельница из какой-то особой стали, ей на заводе отца подарили. Она папиросы «Беломор» курила… По нынешним временам нищие были. Все социализм строили, о книгах спорили. Это фото делал знаменитый московский фотограф Наппельбаум. Гаденыш я, не удосужился за столько лет на могилу матушки слетать». — Михалев вынимает фотокарточку из альбома и кладет в паспорт. — «Пусть со мной полетит. Душе легче будет… А то тяжесть на сердце. Может, по пять капель давай… Матушку мою помянем». Жена ставит на стол графин, достает сыр. Они выпивают, не чокаясь. — «А ты знаешь, я тебе не говорил, у меня младший брат был… Коля… Война, война… Сколько семей сломала, сколько детишек сиротами стали… Это сейчас сироты — изгои общества. А у нас семья другая, детдомовская была. И, веришь, мы гордились — детдомовские, мол, мы. Друг за друга по жизни стояли, попробуй тронь кого… Как жизнь брата сложилась?.. Когда постарше стал — кому, куда писать… Время такое было… Хотя плохое оправдание… Столько по Союзу мотался, а когда в начальники выбился, что командировку не мог придумать?! На худой конец, просто в отпуск… Знаешь, мне ведь до сих пор бухта Нагаева снится, наш дом на Сталина, шесть, школа… Между прочим, классная была. По воскресеньям кино за рубль в спортзале показывали. Военные киносборники. Мы на полу сидели. Я почему-то не мог смотреть, когда целовались на экране… А вот Шурочка Селина мне нравилась… Даже акулу черную на берегу помню, она на камнях еще живая дергалась…». — Жена оперлась подбородком о макушку мужа: «Не кори себя. За тебя судьба решила. Слетаешь — успокоишься. Ведь кто-нибудь же остался… Теперь сам дед. Не забыл, ты мне ведь обещал прадедом стать… Возьми Андрея с собой — сейчас каникулы. С тобой побудет, может образумится.
Раздается телефонный звонок. Жена берет трубку. Выясняется, что после драки в клубе внук в очередной раз оказался в милиции. Ему грозит не простая «хулиганка», а сопротивление власти. Мать с отцом, приехавшие в отделение, ничего не могут сделать. Отец, бледный и растерянный, молчит. Светлана Сергеевна, не сдержавшись, нагрубила дежурному капитану, чем только усугубила ситуацию. Подъехавший Михалев предъявляет удостоверение, звонит приятелю — генералу ФСБ. Понимая, с кем имеет дело, начальник отделения за закрытой дверью своего кабинета предупреждает Михалева — парень зарвался. В другой раз попадет в такой переплет, — его уже никто не сможет вытащить. На улице Михалев отшивает девицу, дожидавшуюся на «Ямахе» своего «бойфренда», и, вспоминая совет жены — бабушки Андрея, отнимает ключи от его квартиры. Внук пробует сопротивляться, но дед, чуть ли не применяя физическую силу, заставляет Андрея подчиниться.

Они в самолете, ведут разговор о жизни. Подлетают к Колыме. Андрей смотрит в иллюминатор, но ничего, кроме облаков, внизу не видно. Спрашивает с едва проглядывающим интересом: «Дед, ну и где твоя Колыма?» — «Колыму, дружище, сверху не увидать. Ее только изнутри видно», — говорит Михалев. — «Ну, ты даешь, дед! Колыма изнутри — это же тюряга!» Я в Интернете прочел! Бабуля рассказала, что ты в детстве на Колыме жил с родителями. Ты мне никогда про своего отца и мать не рассказывал». «Сначала увидишь, какая она вблизи, правда полвека минуло… А потом расскажу. Иначе не поймешь! Это все мы пройти должны были, чтоб ты сегодня в самолете летел и на «Ямахе» девиц возил!» — задумчиво говорит Михалев. — «Колыма, брат, это чудная планета: двенадцать месяцев зима, остальное лето. Так-то, дружище…»

Москва. 30-е годы.

Михалевы живут по меркам тридцатых годов вполне достойно. На Арбате у них хоть и небольшая, но отдельная квартирка на втором этаже дома дореволюционной постройки (он знаком нам по первой серии). Раз в месяц Надя получает в спецраспределителе пакет с продуктами (ее муж ответственный сотрудник наркомата). За полуторагодовалым малышом приглядывает нянька Глаша — молчаливая женщина, переехавшая из вятской деревеньки в Москву.

Вот и в этот вечер, оставив с нянькой заснувшего сына, Надя выходит из дома, открывает зонт, идет в конец переулка. За углом стоит черная «эмка» с занавешенными окнами. Женщина складывает зонт, торопливо оглянувшись, открывает дверцу и ныряет в салон. Машина включает фары и медленно трогается… Уже больше года, после памятной новогодней ночи, Надежда Михайловна тайно встречается с комиссаром госбезопасности Берзариным. Их встречи происходят на конспиративной квартире НКВД, в доме у Никитских ворот. Эта квартира находится в ведении Берзарина.

Он ждет Надю и с удовольствием накрывает стол, во льду остывает бутылка шипучего «Абрау». Немолодой, седоватый чекист серьезно влюблен. Их разговор неслышен, постепенно он переходит в любовную сцену.

Голос за кадром (во время любовной сцены)

Берзарин окончил Императорскую академию генерального штаба. Участвовал в белом движении. Во время боев под Царицыным перешел на сторону красных со штабными документами. Это было трудное решение для полковника, присягавшего Государю-императору. Но Императора не стало, а Россия была. Он понимал, что здесь, в России — либо смерть от большевиков в бою или плену, либо — эмиграция. И он принял это трудное решение. Попал к Сталину, который расположился к немногословному и образованному полковнику, владевшему немецким, английским и испанским языками, сыну священника. Когда были репрессированы многие руководящие сотрудники советской разведки вместе с ее шефом Артузовым, Сталин не разрешил тронуть Берзарина, против его фамилии на докладной написал: «Грамотный работник. Давно у него в гостях не был». Это обеспечивало неприкосновенность Берзарину. После неудачной поездки за кордон, где погибла коллега и жена Берзарина, он выполнял особо важные поручения наркома НКВД внутри страны. О результатах их справлялся Сталин. Берзарин дома «в подушку» убеждает себя, что служит отечеству, которое «пока болеет», но должно выздороветь…

Надя и Берзарин за столом. Он наливает Наде вина и сообщает, что ему известно о готовящейся особой комиссии в Запорожье, где сорваны сроки запуска второго энергетического блока. В Москве считают, что это диверсия-саботаж специалистов, среди которых есть те, которые обучались за рубежом. Как ему известно, Михалев проходил стажировку в Германии и вероятность, что его включат в список, велика. «Что ему грозит?» «В этих условиях до высшей». Надя в отчаянии. Она просит Берзарина отвести грозящую беду от мужа, отца Сережи. «Дело под личным контролем наркома». Любое вмешательство привлечет внимание и может ухудшить ситуацию. Кроме того, просто небезопасно». Надя умоляет Берзарина спасти Михалева. Комиссар понимает, что удар по Михалеву — это удар и по Наде, а, стало быть, и по нему. «Наверняка водитель уже доложил о его встречах с Надей. Положение не просто щекотливое».
Берзарин разыгрывает сцену ревности: «Так кого ты любишь?» — спрашивает он. «Тебя, только те-
бя» — дрожащая Надя падает в его объятия. Комиссар провожает женщину до выхода из подъезда. Она выходит на улицу, испуганно озираясь по сторонам, садится в машину, которая отвозит ее на знакомый угол, опустошенная, идет домой. Не снимая пальто, Надя подходит к кроватке, где спит Сережа, садится рядом и закрывает рукой глаза. Она съежилась.

Голос за кадром.

Использование труда заключенных (зэков) было предложено как партийно-государственная мера колонизации экономически неразвитых регионов. В июле 1929 года Совнарком принял постановление о передаче всех осужденных на срок более трех лет в ведение ГУЛАГА. Освободившихся после отбытия наказания, инструкция предписывала оставлять на прилегающих к лагерям территориях с целью сокращения расходов на охрану бывших зэков и обеспечения постоянного контроля за ними.

Государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Колымы, получивший название «Дальстрой», был создан решением ЦК ВКП (б) от 11 ноября 1931 года в целях освоения необжитых территорий Крайнего Севера, разведки и добычи полезных ископаемых Колымского региона.

Трест был наделен правами полностью независимого административно-территориального образования, подчиненного ОГПУ. В момент образования треста подведомственная ему территория составляла около полумиллиона квадратных километров, а к 1950 году достигла трех миллионов квадратных километров. На этой территории могли уместиться две Франции, две Испании, две Италии и десяток небольших стран Европы.

Производственная база Дальстроя была колоссальной: сотни рудников, приисков, обогатительных фабрик, десятки электростанций, девять аэродромов, шесть морских порт-пунктов, железные дороги, тридцать радиостанций и узлов связи, сотни километров электропередач. Это индустриальное могущество создавалось ценой жизни сотен тысяч заключенных — зэков. Слово «зэк» вся страна узнала после войны.
В предвоенные годы и до конца сороковых на Колыме был только один Хозяин — начальник Дальстроя комиссар госбезопасности Коржев. На колымских приисках работали сотни тысяч репрессированных. Во время войны «колымское» золото играло важную роль в закупках вооружений.

Москва. 30-е годы.

По Садовому кольцу поздним вечером идут двое. Крепкий, широкоскулый, с открытой улыбкой мужчина и хрупкая миловидная, невысокая девушка. Он — начальник смены «Метростроя», Александр Халин. Она — преподаватель русского языка и литературы в школе, Нина Хохлова. У нее короткая модная в те годы прическа, в волосах яркая заколка. Халин старше подруги на десять лет, он до беспамятства влюблен в черноокую Ниночку. Саша с чувством декламирует ей свои наивные стихи. Она дослушала его и, улыбаясь, начинает напевно читать ему Бальмонта. Он рассказывает любимой, как подростком работал подручным у отца-кузнеца, как девятнадцатилетним юношей вступил в Красную Армию, прошел гражданскую войну. После окончания института стал мастером-тоннельщиком. Они собираются пожениться, как только Саше дадут комнату, ведь он ударник труда. Они проходят мимо недавно открывшейся станции метро «Парк Культуры». Саша поднимает на руки Нину. «Мы идем по земле, а под ней я трудился. Как только ко мне переедешь, свадьбу сыграем. Отец с матерью приедут. Ты им понравишься». Он прижимает к себе свое счастье. «Ты сломаешь мне косточки. Ой, у меня заколка упала». Вместе ищут заколку. Саша находит ее, Нина доверчиво приникла к жениху, с ним так спокойно, он такой большой и сильный. Влюбленные прощаются у подъезда дома, где живет Нина. Счастливый, Саша подходит к общежитию Метростроя. У входа его останавливают два сотрудника НКВД в форме, они сажают его в «черную Эмку», машина скрывается в темноте.

Через своего сокурсника Петю, с которым Ниночка дружила во время учебы в Московском университете и который после получения диплома стал работать в органах, Хохлова узнает об аресте Саши. Она в отчаянии. Спустя месяц Петя устраивает Нине встречу со своим начальником Павлом Загубиным, старшим лейтенантом госбезопасности. В своем кабинете Загубин объявляет Нине, что Халин арестован по обвинению в подготовке взрыва в строящемся тоннеле метро. Поскольку она встречалась с Сашей, то ее тоже арестуют. От этих слов Нина теряет дар речи. Нина явно приглянулась Павлу. Он говорит, что сможет ей помочь, если Хохлова согласится подписать обязательство о сотрудничестве. Ее направят в Магадан, там она и дождется своего возлюбленного. Ведь Загубин в случае ее согласия сможет повлиять на новый приговор, так как Саше могут пересмотреть наказание из-за открывшихся обстоятельств и назначить «высшую». В случае ее отказа Павел не будет иметь оснований помочь ей, и она сама может поехать в вагоне с решеткой. Нина Хохлова подписывает обязательство.

На следующей встрече Загубин сообщает Нине, что вопрос о смягчении меры Саше находится в стадии согласования, и она должна получить инструкции по своей поездке и пребыванию в Магадане. Ее определят на достойную работу, в приличные бытовые условия, позволяющие спокойно выполнять свои «прямые» и «дополнительные» обязанности, и, конечно, дожидаться освобождения Саши. Нина приходит в назначенное время на конспиративную квартиру, где Берзарин встречается с Надей. Разговор происходит в столовой. Теперь они коллеги, и она может к нему обращаться на «ты». Павел говорит ей, что необходимо соблюдать строжайшую тайну о ее «дополнительных» обязанностях и у него должна быть гарантия полной ее лояльности и серьезности намерений помогать органам. В качестве гарантий он предлагает ей вступить с ним в близкие отношения, о которых никто, никогда, в том числе и Саша, не узнает, если она будет соблюдать необходимые требования. В противном случае… Нина в полуобморочном состоянии соглашается. Она несколько раз приходит на конспиративную квартиру. Во время одной из встреч заколка падает за тумбочку. Павел обращается с Ниной по-мужски и по-доброму. Она даже привыкает к ситуации, у них устанавливаются нормальные взаимоотношения. Оставшись одна со своей бедой и не имея возможности ни с кем поделиться, она в Павле видит своего зищитника.
Загубин провожает Нину на Ярославском вокзале, передает ей проездные документы и запечатанный конверт, который она должна передать только в руки начальнику Управления кадров «Дальстроя», в негласное подчинение которого она поступает по приезде в Магадан.

На перроне Павел говорит Нине: «Твоя главная задача — побольше друзей, знакомых и слушать, слушать! И никому, ни при каких обстоятельствах даже намеком не показывать о своей второй работе, иначе не только сама окажешься в лагере, но и ухудшишь положение Саши и его не увидишь никогда». Они прощаются как хорошие знакомые. Павел Загубин обещает навсегда забыть, что между ними было. Он — мужчина и умеет хранить тайну!

Нина Хохлова едет через всю страну, ее мучает приобретенное новое «качество» и нравственные угрызения от предательства Саши.

В кабинете начальника Управления кадров она вручает «свою верительную грамоту». Новый начальник открывает конверт и что-то говорит Нине. Его слова заглушает песня зэков:

Магадан. современность.

В аэропорту у трапа самолета Михалева и Андрея встречает исполняющий обязанности губернатора Николай Николаевич Михайлов. Здесь же на летном поле московских гостей ждет новенький джип. Михайлов предлагает отвезти гостей в гостевую резиденцию, а перед этим посетить ресторан, в котором уже заказан столик… Обычное северное гостеприимство московский чиновник воспринимает как попытку подкупа. Поэтому в резкой форме отказывается от всех предложений Михайлова. Они садятся в разные машины. На праворульной «Тайоте» деда и внука везут до гостиницы, где им заказан люкс из трех комнат. Андрей, сославшись на голод, сразу же спускается в ресторан.
Михалев, устроившись в номере, отправляется на прогулку по городу своего детства. Он идет по центральной улице, бывшей улице Сталина, теперь это улица Карла Маркса. Проходит мимо Дома культуры, теперь это театр имени Горького. На крыше по-прежнему стоят четыре скульптуры: охотника, рабочего, пограничника, колхозницы… «Сколько лет, а стоят… Умели строить!» Заходит во двор своего дома, «еще живого», трехэтажного. Садится на скамейку.
По двору носятся мальчишки. Михалев у одного из них интересуется — кто живет в четвертой квартире на втором этаже… «Мы живем!» — шмыгнув носом, отвечает пацан. «И давно живете?» «Три года уже ждем!..» «Чего ждете?» «Как чего?! Родители денег наберут, и на материк уедем!» Михалев обращается к пацану: «Как тебя величать?». Тот отвечает: «Сережа». «Тезка, значит. Ну скажи, тезка? Здесь, где забор, раньше школа была. Когда сломали?» «В прошлом году, теперь здесь рынок. Она совсем сыпаться стала». «Ну что ж, сыпаться — так сыпаться». Михалев заходит на рынок, обычный базар конца девяностых, характерный для всех провинциальных городов России. Потом поднимается вверх к Парку культуры, подходит к парашютной вышке. Вход на нее заколочен. Он трогает доску, пытается оторвать, наконец, доска падает. Попадает внутрь — лестница сгнила. Закрыв глаза, он мечтательно улыбается. Дальше идет к городской больнице. Смотрит на окно второго этажа. Его молчаливое движение сопровождает…

Голос за кадром (кадры кинохроники сопровождают текст)

Многотысячные партии зэков прибывали в порт Ванино со всей территории страны, оттуда в трюмах морских судов доставлялись в бухту Нагаево и далее по Колымской Трассе в лагеря. Не все выдерживали это страшное путешествие.
В структуру Дальстроя вместе с лагерями Колымского бассейна, Чукотки, побережья Охотского моря, бассейна реки Яна в Якутии входили строительные, геологоразведочные, медицинские, метеорологические управления, транспортные и горнопромышленные объединения, речное и морское пароходства, авиаотряд, научно-исследовательские и проектные институты, издательства, учебные заведения, учреждения культуры.
Практика чрезвычайных репрессий, носившая специфическую форму обвинения в «контрреволюционном саботаже» с последующим массовым расстрелом, применялась как устрашающая мера для интенсификации труда зэков вплоть до марта пятьдесят третьего, когда плачущая страна проводила своего Вождя. Летом 1938 года ежедневная рабочая смена была продлена до 14—16 часов, а обеденный перерыв сокращенный до 20 минут, как правило, переносился на вечернее время. Из Москвы поступил циркуляр, позволявший бывших зэков, находящихся на поселении после отбытия срока, вновь помещать за колючую проволоку. Работа в зимнее время приостанавливалась при температуре ниже 55 градусов. Массовые обморожения приводили к гангрене конечностей. Неспособных продолжать работу в этих условиях «актировали» или расстреливали по обвинению в контрреволюционном саботаже. Смертность документировалась различными диагнозами, нередко нелепыми. Конвейер обеспечивал бесперебойное поступление все новых партий зэков…

Андрей в ресторане гостиницы знакомится с Наташей, московской фотокорреспонденткой, прилетевшей на Колыму по заданию одного из глянцевых московских журналов. Молодые люди быстро находят общий язык. Наташа производит впечатление современной, отвязанной девушки без комплексов. У них даже обнаруживаются какие-то общие знакомые по московским тусовкам. Андрей напрашивается в номер к Наташе и, пользуясь моментом, пытается овладеть ею, но неожиданно для себя получает довольно жесткий, силовой отпор. Наташа выталкивает незадачливого соблазнителя из своего номера… оставляя на его щеке царапину. Она физически хорошо подготовлена, занимается каратэ, без чего, как она говорит, на прощание и с улыбкой своему новому знакомому, в ее профессии нельзя.

Москва. Конец 30-х годов.

В Москве, в их квартире Михалев, муж Нади, срочно вызванный из Запорожья, перед отъездом на Колыму, готовится к отъезду. Он удивлен столь неожиданным переводом. Строит различные догадки. Как специалист он, конечно же, нужнее на Днепрогэсе. Чем он будет заниматься в Магадане — даже не может предположить. Надя, знающая истинную причину его перевода, молчит и даже успокаивает мужа в его сетованиях на то, что этот внезапный перевод нарушил все его планы на успешно развивавшуюся карьеру…

После отъезда мужа Надя, как всегда на оперативной квартире, встречается с Берзариным. Сообщив, что муж уехал, она ждет от него подсказки — как ей жить дальше. Поехать вслед за мужем, или, разорвав с ним окончательно отношения, остаться здесь. Она успела привязаться к этому сильному человеку и готова связать свою судьбу с ним. Но Берзарин, уже принявший решение, тяжелое, но единственно возможное в сложившейся ситуации, вначале делает вид, что не понимает ее. Когда же она спрашивает напрямую, коротко отвечает: «Мне кажется, ты уже сделала свой выбор». «Но я не могла поступить иначе…» — не из-за любви к нему, спасала как близкого человека, отца ее ребенка, в конце концов». Берзарин только пожимает плечами… Надя растеряна… «Что делать?»

В очередное воскресенье, как всегда утром, она подходит к Эмке, ожидающей ее. Водитель говорит, что сегодня он последний раз ее отвозит к Елоховскому и сообщает, что комиссар отбыл в длительную командировку и теперь ей самой придется добираться на воскресную церковную службу. Надя понимает, что это разрыв. Она усердно молится и выходит на улицу. Теперь Эмка уже не ждет ее. Дома очередная телеграмма от мужа с ребованием ускорить выезд.

От комиссара нет вестей. Понимая, что разрыв с Берзариным окончательный, Надя решается и вместе с маленьким сынишкой отправляется в далекий Колымский край к супругу. Поезд, бухта, пароход… «Что ждет ее? Придется жить ради сына».

Голос за кадром. (Звучат слова песни зэков):

«Как шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы…»

Полтора месяца спустя, стоя на палубе парохода «Самарканд» с закутанным в одеяло сынишкой, Надя всматривается в приближающийся берег.

На берегу Нагаева Михалев у трапа радостно встречает жену с сыном. Он берет на руки Сережу: «Вот он мой архаровец». Михалев обнимает жену. В ее глазах пустота и безысходность. Она уважает его, но ее сердце и тело принадлежит другому, покинувшему ее навсегда.

Магадан, современность.

Поздно вечером прибывшего из Москвы высокого чиновника, о котором уже знает весь Магадан, навещают неожиданные визитеры. Два местных бизнесмена просят его уделить им внимание, приглашают в соседний пустующий номер. Они просят московского гостя оградить их от наездов Михайлова. Бизнесмены сообщают, что Михайлов везде насаждает верных себе людей, которые начали контролировать и портовое хозяйство, и рыбный промысел, и рынки, и северный завоз. В области, процветает коррупция. Организованная Михайловым система откатов по северному завозу приведет к параличу региона. Зимой скажется недостаток топлива. Люди, не видя никаких перспектив, «бегут на материк». Москва поневоле вынуждена будет согласиться на создание на Колыме особой экономической зоны. Косоглазые, которые «купили» Михайлова с потрохами, подомнут область, заселят опустевшие жилища и приберут порт, рыбку, начнут осваивать, безжалостно ломая природу этого заповедного края, недра. А Михайлов станет конкретно «Хозяином» Колымы, как это уже было здесь. Только тогда был «Усатый» и «Лаврентий в пенсне», а теперь будут «Михайлов» и «Косоглазые». И денежки у Михайлова будут такие, что его никакая Москва не тронет, а московские олигархи будут на поклон прилетать к господину Михайлову. Московский чиновник спокойно выслушивает гостей и просит на прощание оставить свои координаты. Они, ссылаясь на то, что боятся мести Михайлова, когда Михалев уедет к себе в Москву, говорят, что сами его найдут, если ситуация поменяется.

Андреей в номере ждет деда. Щеку внука пересекает свежая царапина. Дед усмехается — он все понимает. Внук раздражен. Они ссорятся…

Москва. Перед войной. Начало войны.

Берзарин один на оперативной квартире. Он лежит на кровати и сосредоточенно курит одну за одной папиросы «Казбек». Пепельница на тумбочке уже полна окурков. Он стряхивает пепел и от неловкого движения сбрасывает пепельницу за тумбочку. Поднимается, отодвигает ее и обнаруживает заколку. У Нади такой заколки нет — это он точно помнит. Она вообще заколки не носит. Значит, кто-то, кроме него, «использует» спальню, в которую доступ не разрешен никому. Это «его» спальня, в которой он остается один, чтобы подумать. А теперь, с появлением Нади, это место их встреч.

Голос за кадром.

Спасая от преследования мужа своей возлюбленной, Берзарин понимал, на какой риск он идет. Ведь, если Надежда останется с ним, то непременно найдутся желающие сделать достоянием кого следует его отношения с женой спрятанного от сталинского меча «врага народа». И всех участников этой истории, включая маленького Сережу, ждут очевидные последствия. Есть только один путь — порвать под каким-либо предлогом отношения с Надей, не препятствовать, а способствовать ее отъезду к мужу на Колыму… Артистическая натура, она слишком наивна и эмоциональна, чтобы понять действительное положение дел. Их любовь должна быть принесена в жертву ради спасения всех. И не надо ничего ей объяснять, надо просто «отойти»… В жизни бывают ситуации, когда необходимы жертвы, другого выхода нет! Иначе каюк всем!..

Берзарин вызывает дежурного: «Кто здесь был недавно?» — «Старший уполномоченный Загубин. С Вашим помощником было согласовано, товарищ комиссар». «Так. Где они находились?» «В столовой и на кухне». «А еще где? Отвечать!» «В спальне, три раза, он с новым агентом…» «А кто убирается, Аня? Она не изменила прическу, все с косой ходит»? «Так точно, с косой и в платке». «Понаблюдай за ней, как убирается. Иди».

Берзарин в своем рабочем кабинете, вызывает помощника: «Кто такой Загубин?» «Старший лейтенант госбезопасности — мой человек». «Кто разрешал пользоваться моей оперативной квартирой?» «Я докладывал Вам». «Подготовь приказ о переводе Загубина начальником оперчасти в лагерь на Воркуту или Колыму. Там сейчас очень толковые нужны… и прыткие». «Слушаюсь, товарищ комиссар».

Надя у врача. Из ее разговора с врачом становится ясно — она беременна. По дороге домой Надя падает в обморок. Незнакомая женщина поднимает ее, приводит в чувства, помогает дойти до дома. Так происходит знакомство Нади с сотрудницей местного ЗАГСа Ниной Хохловой, или, как ее будут звать Михалевы — тетей Ниной. Одинокая женщина, завоевав доверие Михалевых своей добротой, открытостью и радушием, войдет в семью на правах ближайшей подруги Нади.

В теплое воскресенье 22 июня 1941 года и единственный раз за всю колымскую эпопею семья в полном составе на берегу бухты Нагаево. Михалев с сыном бросают в воду камешки. Надя, подстелив клеенку и большой пуховый шарф, сидит на камне у обрыва и смотрит на спокойное море. Кричат чайки. Ее взор туманен, на лице грустное выражение.
Неожиданно появляется «Газик». Водитель машет руками. Михалев поднимается к нему, возвращается — «Все, война».

Теперь Михалев редко бывает дома, он все время на Трассе.

Кабинет Берии. За столом сидит нарком, Коржев стоит, ему не предложили сесть. Это плохой признак. «Неужели конец?» Нарком выходит из-за стола, снимает пенсне, протирает стекла: «Не будет золота, нас с тобой не будет… обороны бесплатно не бывает… Делай что хочешь — стреляй, лопату бери сам, но золото дай». Нарком вызывает заместителя. «Надо готовить крупные партии заключенных на Колыму, обязательно с учетом сроков навигации, когда и сколько — решите вдвоем. Мне докладывать лично каждую неделю. Стесняться не надо, расстрел за «контрреволюционный саботаж» хорошо дисциплинирует. В первую очередь ликвидировать нужно тех, кто не может толком работать, причины потом выяснять будем. Сейчас только золото... Лишние рты места занимают. Сам разберешься», — говорит Берия Коржеву.

На ночном совещании Хозяину доложили об успешном проведении трех показательных акций на приисках, во время которых по обвинению в контрреволюционном саботаже было расстреляно несколько сот заключенных. «Это хорошо», — Коржев постукивает карандашом по столу, — «но нужен опытный специалист, знакомый с организацией производства. А вам волю дай — всех перестреляете, кто золото мыть будет?» «Товарищ комиссар, есть тут один спец, строил Днепрогэс» — встает начальник техотдела. «А как он здесь оказался? Освобожденный?» «По контракту», — вскакивает начальник Управления кадров». «Я пару часов вздремну на диване. И этого спеца ко мне».

В шесть утра адъютант Коржева вводит Михалева в кабинет Хозяина. Спустя два часа Михалев выезжает на Трассу — у него приказ: через десять дней доложить о предполагаемых мерах по увеличению добычи золота. А Трасса — это не одна сотня километров, и лагеря… лагеря.

Похудевший и осунувшийся от бессонных ночей и увиденного Михалев в кабинете Хозяина. «Ну что, инженер, придумал?» «Это план мероприятий» — Михалев протягивает пару листков. «Коротко, значит, по делу… Завтра в десять у меня. Доложишь подробно. Соберу всех».
Доклад Михалева у облеченных безграничной властью над жизнью многих тысяч бесправных заключенных и привыкших другими методами решать вопросы вызывает злостное недоверие. Но все же начальник Дальстроя, человек очень жесткий, понимая свою личную ответственность перед Вождем и наркомом за выполнение поставленной задачи, и не лишенный здравого смысла, предоставляет Михалеву чрезвычайные полномочия.

Магадан, современность.

Михалев начинает проверку. Он убеждается, что Северный завоз идет с нарушением сроков и объемов поставки. Есть вероятность того, что на зимний период местное население может остаться без жизненно необходимых продовольствия, топлива. Вечером Михалев сам, без сопровождения проводит рейд по магазинам. Его удивляют высокие цены на продовольствие. Бензин тоже дорог…
Михалева в своем рабочем кабинете встречает Михайлов. Сообщая ему о полученной информации, Михалев начинает довольно резко. Михайлов пытается объясниться — он развернул борьбу с местной мафией, которой верховодит некий Кашин, по кличке «Кашалот». Это местный «авторитет», бывший уголовник. Он появился пять лет назад на Колыме и вполне оправдывает свою кличку — подобно кашалоту, он жадно заглатывает все. С Кашалотом связаны выявленные им коррупционеры из администрации. Михайлов проводит кадровую чистку и наживает себе кучу врагов. Зато кое-чего успел уже добиться в экономике. Весной бензин стоил в полтора раза дороже.
На Северном завозе долгие годы паразитировала куча посреднических «левых» фирм. Он решил навести порядок. Это вызвало недовольство у многих в порту и городе. Завоз намеренно, не без участия Кашалота, тормозится — но он, Михайлов, уже предпринял необходимые меры и уверен — к зиме все необходимое будет доставлено.
Но главное, на что упирает Михайлов — «кое-кто» боится, что он «дотянется» до платиновых россыпей на реке Уктар. Кому-то очень хочется, чтобы о месторождении, где платину самородную можно брать практически с поверхности, никто не знал. Его слова вызывают улыбку Михалева. Михалев обижается, горячится. Неожиданно Михалев замечает на книжной полке рядом с фотографиями жены и детей Михайлова небольшую черно-белую фотографию улыбающейся молодой женщины с короткой стрижкой. Это его мать — Надежда Тихоновна Михалева. Михайлов продолжает эмоционально рассказывать о догадках геологов, о свидетельствах тех, кто знал покойного Цареградского, а Михалев, забыв обо всем, не сводит глаз с портрета. Наконец спрашивает — «Откуда это у тебя?» «Это? Как откуда? Это моя матушка… Умерла в 1944 году, от воспаления легких, тогда антибиотиков не было еще, а почему ты спрашиваешь?» Вместо ответа Михалев вытаскивает из бумажника точно такую же фотографию: «Моя мать. Надежда Тихоновна… Фотография у тебя откуда?» «Приемная мать передала. Нина Алексеевна Хохлова…» Михайлов оторопело произносит: «Как в кино про шпионов… обменялись паролями… Выходит, мы… ты… брат мне», обнимает Михалева — силится что-то сказать, но слезы душат его… «Брат, брат».
Михайлов рассказывает, как он из Михалева превратился в Берзарина, потом в Хохлова, а потом в Михайлова. «Это целая история. Когда мы с мамой Ниной проводили вас, я у нее жил. Она мне за мать была. Я ничего не знал про дела наши семейные и путаные. Кто отец мой настоящий? Мальчишке все одно было... Мать есть и есть. Тогда безотцовщина нормой была, одно слово — Война! А когда в пятьдесят третьем насчет Берии объявили, мама Нина и рассказала мне, что мой отец настоящий — Берзарин. Он по делу Берии в куче был расстрелян. Она мне документы на Хохлова, это ее фамилия была, переделала и к дяде Жене во Владик со знакомым капитаном отправила, подальше от греха. Я только седьмой тогда класс окончил. Дядька прочитал письмо, при мне сжег его и меня в мореходку устроил, сказал, чтоб я молчал, Хохлов и Хохлов, отец погиб, мол, во время войны. После мореходки я два года мотористом на буксире ходил. В портовом ресторане с матросней отмечали премию. Кто-то за столом из наших вякнул, что, мол, если так каждый день, то, хер с ней, с советской властью — пусть будет. Нас всех взяли. Мне ребята говорят, возьми на себя — у тебя дядька, отмажет. Я по детской гордости стал хорохориться. А дядька в больнице, в Хабаровске лежал, у него с войны почки и печень больные были. Мне и впаяли «пятерочку» по политической. Тогда уже послабление было, остальных вообще отпустили. Когда вышел, дядя Женя еще жив был, но из госпиталя не вылезал. Он мне помог паспорт на Михайлова поменять, и с глаз долой. Его жена меня не терпела. Я ее с хахалем припутал, так она и боялась, что дяде Жене доложу. Дядька умер. Я по Сибири мотался. Потом в Магадан подался. Мамы Нины уже не было. Она уехала… с концами. Соседка рассказала, что мама Нина, когда одна осталась, повесила в углу своей комнаты иконку Божьей матери и Николая-угодника, ходила в платке. А потом уехала на материк, толком никому ничего не объяснила. Соседка мне письмо передала, которое для меня мама Нина оставила. Могу прочитать, храню его. Михайлов достает пожелтевший конверт, достает листки, разглаживает аккуратно их и вслух читает:

«Дорогой сынуля, ты читаешь эти строки, значит, помнишь меня.
Жизнь дает Бог и забирает Бог. Уходя, человек надеется, что не принес людям беды. У каждого есть минуты, которые он унесет в вечность с собой, они неинтересны другим. Но есть минуты, когда он поступил или вынужден был в силу обстоятельств поступить так, что потом по прошествии времени люди или он сам оценят как слабость. Такая минута была и у меня! Мне стыдно за нее, и всю оставшуюся жизнь, буду отмаливать свой грех. Когда Сашу, жениха моего, взяли, у меня рухнуло все. Свет стал не мил. Я подала заявление, чтобы уехать по «северному контракту» в Магадан и встретить Сашу после освобождения. Меня заставили подписать бумагу о сотрудничестве, иначе, мол, я поеду вслед за Сашей в товарном вагоне с решеткой. Содержание ее толком не понимала — слова и буквы плыли перед глазами. Мне назначили встречу для инструктажа в квартире. Когда я пришла туда, сразу поняла, ЧТО, кроме инструкций, будет… Я предала Сашу. Как в тумане, ходила туда. В Магадане меня направили в ЗАГС. Так началась моя вторая жизнь. Но поверь, сынок, я не принесла людям беды, ведь «сообщала» то, что знали и без меня. Как иначе я могла поступить, кто бы встретил моего Сашу, думала я. Прости и пойми. Да не судимы будете. Ибо человек не знает своего времени. Время, быть может, простило меня. Я не простила… Твоя мамуля».

Михайлов дочитал письмо. Братья сидят молча, у обоих на глазах слезы. «Я думаю, она в монахини постриглась». — говорит Михайлов. — «А где ее было искать, у меня самого столько проблем было, когда освободился. Сам понимаешь». «Да, она, наверное, многое могла рассказать о нашей семье. Ну что теперь, не судьба. Столько времени прошло. Вряд ли она жива». — Михалев обнял брата. «Так на Колыме я Михайловым и остался. Соседка, что письмо мамы Нины дала, скоро на материк к детям уехала. Концы в воду. Мне, сам понимаешь, не больно-то нужно было расследование проводить с паспортом на другую фамилию. Вдруг кто чего «вспомнит». А про Михалева — отца нашего магаданского я уж потом от рыбаков случайно узнал. Они на Курилы ходили. В сорок седьмом его японцы на катере взорвали. Михалев у них рыбацкое имущество в советское подданство переводил. А про тебя я, вообще, ничего не ведал. Ни дядя Женя, ни мама Нина ничего не говорили. Сейчас это, наверное, не понять. А тогда время другое было. Люди всего боялись и молчали, конечно... Вот ведь как судьба порезвилась над семьей нашей, всеми нами».

Сергей сидит молча. На его глазах слезы, он обнимает Николая: «Я этого тоже ничего не знал. Когда мы приехали во Владик, отец сразу на Курилы подался. Я тоже жил у дяди Жени. От отца только одно письмо пришло. Оно у меня дома. Каждое слово помню». Михалев, закрыв глаза, декламирует:

«Дорогой сын, сна нет. Шумит океан. Здесь такие огромные волны. Порой кажется, что они перехлестнут остров. Думаю и думаю, почему сейчас не могу тебе все рассказать. Поверь, сынок, я честен перед тобой. Время должно пройти, ты вырастешь, узнаешь и поймешь. Сейчас я не могу тебя взять сюда, здесь нет школы. Учись, сынок, без этого нельзя. При первой возможности приеду. Если со мной что случится, тебе все расскажет дядя Женя. Помни, сын, земля на мужиках держится. Целую, папа».

Потом дядя Женя сказал, что отец во время урагана погиб. Он списался со своей родственницей из Москвы, и я поехал в столицу. Тринадцать суток поезд шел. Я в спальном вагоне ехал, со мной в купе какая-то женщина была, она следила за мной, дядя Женя с ней договорился. Всю дорогу твердила: «Деточка, деточка». В вагоне большой генерал ехал, так ему на каждой станции докладывали. И пока он в вагон не войдет, поезд не трогался. В Москве я сначала у родственницы жил, которая меня на перроне и встретила. Она все время кашляла, у нее туберкулез в острой фазе обнаружили и меня определили в детдом на Пресне. Школу и институт закончил, работать стал — жизнь своя шла, мне дядя Женя в Москву с собой денег, фотоальбом и шинель морскую отцовскую дал, ее прислали с Курил со свидетельством о смерти. Я форменку эту до окончания института носил. Да, брат, развела нас жизнь... Выходит мы с тобой сироты круглые... Надо же было столько пройти, чтобы опять на Колыме встретиться».

Братья возвращаются в столовую. Михайлов достает вторую бутылку водки, чистейшей, из таежной воды. «Только здесь самая чистая вода, может только в Арктике или Антарктиде такая есть». Перебивая друг друга, братья рассказывают о прожитых порознь годах… Потом переходят в комнату рядом с кабинетом. Там тренажер и боксерская груша. Сергей подходит к ней. Ударив пару раз, он осведомляется у брата, сколько времени тот «стучал» и в каком весе. Узнав, что Николай дошел только до второго разряда в весе 67 кг, Сергей замечает: «А я до квадрата достучался. Тогда рослых мало было и с едой туго. После войны дети в основном дистрофики были, потому «полутяжи» на вес золота ценились. Меня в институт, если честно, приняли только за спорт». Братья садятся напротив друг друга за письменный стол и борются на руках. Сергей укладывает Николая подряд два раза. Михайлов улыбается — «На Колыме я Хозяин, а так — ты старший».

Колыма. Военные годы.

На одном из приисков вышел из строя электродвигатель привода драги. Боясь персональных последствий для себя за остановку работ, начальник прииска обвиняет группу зэков в контрреволюционном саботаже и по радио запрашивает санкцию на их расстрел. Михалев выезжает на место, знакомится с ситуацией и вместе с механиком прииска пытается отремонтировать электродвигатель. Они не спят вторые сутки. Безрезультатно.

К вечеру на объект в сопровождении охраны и своих сатрапов приезжает Коржев. Разбираться в причинах и тонкостях случившегося ему недосуг. Он подзывает к себе Михалева и коротко приказывает: «Если в течение 24 часов лично не доложишь мне о том, что двигатель работает, здесь останешься. Все ясно?» И, взглянув на часы, уезжает.
Михалев вместе с механиком повторяют попытки запустить электродвигатель — ничего не получается. К Михалеву, непрерывно кашляя и хромая, подходит худой, изможденный зэк, у него красные пятна на лице. «Начальник, там, в бараке, человек есть, он может сделать». «Пусть подойдет». К Михалеву под руки подводят еле передвигающего ноги истощенного зэка. Он в незашнурованных ботинках, грязные, в бурых пятнах портянки волочатся по земле. Зэк говорит медленно, но внятно: «Я к утру запущу… С условием… Мне все одно амба, пугать не надо, начальник… Дубарь сегодня… или завтра… какая разница!» «Ваша фамилия и какое условие?» «Долгин, до ареста был завкафедрой электрических машин Политеха в Ленинграде… Член-корреспондент академии… Ставлю на кон жизнь, починю — воля, не починю — пуля. Все просто, начальник». «Идет». Михалев рукой останавливает дернувшегося начальника лагеря. Через три часа электродвигатель запущен. Михалев по рации докладывает Хозяину. Тот приказывает явиться и лично доложить обстоятельства.

Ночью Михалев в кабинете Коржева. На вопрос Хозяина, как удалось все исправить, рассказывает правду. Коржев вначале приходит в ярость — кто дал право Михалеву разбрасываться подобными обещаниями? Затем, успокоившись, решает «спеца перевести в город. Пусть откормят, подлечат. Применение найдем».

Пользуясь моментом, Михалев делится с Хозяином давно зреющей у него идеей — отобрать по зонам серьезных и полезных специалистов и, освободив от изнуряющих работ, создать из них экспертную группу. Коржев обещает подумать, но он явно расположен воплотить идею Михалева, понимая, что за ней большое будущее. (Так в зачатке начинает реализовываться некий прообраз будущих «шарашек»…)

Коржев один в кабинете… Он пьет чай. Вызывает адъютанта. «Узнай по какой норме Михалев получает продукты. Если по «второй», скажи, что бы на «первую» перевели». Коржев сидит молча, переворачивает и подписывает бумаги.

Михалев стоит перед огромным письменным столом в кабинете Коржева. Теперь он по распоряжению Хозяина занимается не электротехникой, а поисками и подбором специалистов для инженерных служб Главного управления. Коржев рассматривает списки. Обнаруживает среди технарей художника. «А это еще что такое?! Художник… Зачем мне здесь художник?!» «В городе нет плакатов. Война идет, надо, чтоб все понимали…». Коржев молчит, морща лоб, затем обмакивает перо, ставит решительно подпись. Бросает список через стол. «Ладно, пусть плакаты рисует! Но чтобы больше никаких мазил… Занимайся, чем приказано! И вот еще что, раз такой прыткий. У нас не хватает грамотных медиков. Поищи с умом — там наверняка что-то подходящее есть».

Михалев выезжает в лагеря, разговаривает с бывшими врачами. Военврач, приняв его за опера и желая выслужиться, тут же «стучит» ему на своих солагерников. Профессор Скобло молчалив, односложен, ничего не просит. Михалев включает в список профессора…

Магадан, современность.

Утром в субботу братья едут на городское кладбище. На памятнике родной матери, выполненном из черного мрамора, тот же портрет, что и на фотографии. Братья стоят, обнявшись и не стесняясь слез. У самого выхода они останавливаются перед могилой профессора Долгина. Сергей тихо произносит: «Какой человечище был…»
В воскресенье на губернаторском катере (это мощный японский военный катер, конфискованный у браконьеров) в сопровождении пограничников они уплывают за скалы на морскую рыбалку. Сергей смотрит в бинокль на скалы, над ними кружат чайки, вдали стая касаток. Как ему, мальчишке, стоявшему на берегу бухты Нагаево, мечталось добраться до этих скал, а потом уже взрослому сколько лет снились они. Он потрясен суровой красотой скал, обилием улова: контейнер, стоящий на корме катера, за полчаса наполняется доверху огромными блинами камбалы. Николай с гордостью говорит, что такая рыбалка может быть только здесь. Он рассказывает, как японцы обхаживали его, когда хотели получить разрешение на вывоз трубача. «Ценнейший морской продукт, сто процентов отличного белка и главное — ноль холестерина». Сергей опускает бинокль. «Ты знаешь, я пару лет назад в Норвегии был. Очень похоже». Николай улыбается: «В Норвегии был, а на родину не удосужился. В Европе давно все схвачено. А тут бери — не хочу. Обидно, колымчане на материк съезжают. А желтенькие под шумок появляются. Так дело пойдет, из-за сопок косоглазые скоро глядеть будут. Особо, конечно, если другой на мое место заступит… Меня народ уважает. Здесь свой нужен, я не пришел хапать… Это же бред — Колыма дотационный регион! Я в Москву с подарками летаю за подаянием — горючее и уголь по северному завозу выпрашиваю. Да Колыма не только себя, Россию кормить может. Вложиться надо и лет через пять-семь в Магадан билет по блату доставать будут. Во время войны на золотишко колымское оружие, небось, закупали. Я аффинажный завод в будущем году запущу. Но это капля в море. Помнишь такое выражение «закрома Родины»? Правда, говорят их так и не нашли. Так я, как нынче говорят, «за базар отвечаю», здесь «кладовые России». Николай смеется и продолжает: «Люди нужны. Только не временщики, от этих бутылки пустые на берегу останутся… А ты... Норвегия!».

Вечером братья в резиденции губернатора на Трассе. Сергей обращает внимание на детский портрет на клеенке. Николай сообщает, что этот портрет он нашел в мастерской художника — бывшего зэка, который после освобождения остался на Колыме и работал на кладбище, на могильных надгробиях надписи и портреты выбивал. Уж больно понравился мальчонка, такие живые глаза, а клеенка потрескалась. Жив ли этот мальчонка? Художника весь город знал, он церкви помогал. «Если покопаться, много чего на Колыме найти можно. Оставайся. Сейчас другая Колыма. Людей только не хватает, здесь народ неизбалованный и вкалывать хочет. Мне одному трудно со всей швалью справиться и дело поставить! Многое перекручено, срослось с криминалом».
Михайлов достает бутылку. «Это настойка — эликсир здоровья, по рецепту одного умельца, семьдесят пять градусов на морошке, жимолости и кедровых орешках. Крепкая, мертвого из гроба поднимет».

Беседа братьев затянулась до утра. Неожиданно Михалев сам вспоминает, как взрослые говорили дома о речке Уктар. Отец слышал от самого Цареградского. О речке, спрятанной где-то в труднодоступном горном распадке между сопок. Михайлов встрепенулся: «Это как раз то, о чем я тебе говорил. И речка есть — и россыпи. Я знаю, где приблизительно все это находится…» «Если знаешь, что ж молчишь?» «Сколько раз в Москву докладные посылал!..» Михайлов предлагает брату посетить это место и своими глазами увидеть то, о чем он говорит… Михалев смеется: «То же мне новые Цареградские, открыватели-туристы... А что, коли я здесь, а ты брат мой... Вот как дело поворачивается. Приехал проверять, а в авантюру полез...

Узнав о предстоящей поездке, Наташа через Андрея просит взять их с собой. «Почему бы и нет? Настоящую Колыму посмотрите. А места в вертушке всем хватит…» — говорит Михайлов.

Магадан, Военное время.

Двор знакомого трехэтажного дома в Магадане, на улице Сталина, 6. Ребятишки с деревянными палками, изображающими винтовки, играют в войну. Одна группа — наши, другая — немцы. Вместе с ними носится пятилетний Сережка Михалев. Брату Кольке два с половиной года, он тоже пытается поучаствовать в игре, но только путается под ногами… «Забери своего мелкого! Чуть не сбил!» — кричат Сереже товарищи по игре. Он оттаскивает брата в сторону, усаживает на лавочке — «Сиди здесь! И не слезай! Достает из кармана кусок жмыха: «Вот, соси и не лезь». Игра продолжается, пока не открывается окно на втором этаже, высовывается Надя: «Сережа! Коля! Обедать!»

Коржев срочно вызван в Москву к Берии. Ждет в приемной. Цель вызова неизвестна — он в напряжении, поскольку знает, чем может закончится такой вызов.

В кабинете Берия ставит задачу — максимально, любой ценой увеличить добычу золота. Защищаясь, Коржев почти слово в слово повторяет наркому то, что уже ему говорил Михалев — о нерациональности использования серьезных специалистов на физических работах. Не забывает упомянуть и то, что благодаря такому подходу Дальстрой перевыполнил план по золоту.
Берия слушает внешне спокойно, затем все более внимательно, задает несколько вопросов. Протирая платком стеклышки пенсне, приказывает Коржеву остаться в Москве, пока его не вызовет.

Коржев в кабинете наркома, где, кроме него, находится Берзарин. Все трое стоят. Берия сообщает, что он встречался со Сталиным. Доложил Вождю о возможностях и опыте использования спецов на Колыме. Сталин выслушал его и одобрил подобные действия. Мало того, ввиду острой нехватки командных кадров в войсках, Сталин предложил пересмотреть дела осужденных военспецов. Также надо отыскать научных и технических работников, способных принести пользу в оборонной промышленности. Для выполнения задания на Колыму командируется Берзарин. «У всех могут быть личные и другие сложности. Сейчас главное — Фронт, Победа. И золото — только для этого. А победителей не судят. Разобраться с осужденными надо, кто будет работать на Победу, а кто злобу на партию затаил. Тут ошибки не должно быть. Обоим поручаю, с обоих и спрошу, если что… В Магадан вместе полетите» — Нарком встал, показывая, что разговор окончен. Когда они подошли к двери, Берия вдогонку говорит Берзарину: «Вернешься, доложишь лично».

Весь перелет Коржев и Берзарин молчат. После взлета выпили коньяка и дремали.

Голос за кадром.

Начальник Дальстроя комиссар НКВД Коржев подчинялся непосредственно наркому внутренних дел. В кругу самых близких он любил подчеркнуть, что над ним только нарком и Вождь.
Начальнику Дальстроя до 1953 года подчинялись все партийные, административные, хозяйственные и инфраструктурные субъекты. При этом Дальстрой был освобожден от уплаты налогов и сборов, ему было предоставлено право распоряжаться средствами гострудсберкасс, доходами от реализации облигаций госзаймов, лесными угодьями.

Перед посадкой в Хабаровске Коржев повернулся к спутнику: «Что-то холодно. Знобит меня». Они выпили по полному стакану коньяка. «Заночуем здесь. Экипажу надо отдохнуть. Одного человека взять нужно. Со мной будет жить. Артистка, достойная женщина. Молода, правда! А с женой я договорился, ателье ей дал в Магадане, пусть заведует. На улицу не выгонишь, столько лет прожили, еще с гражданской… В двадцать втором я на Кавказе полком командовал. Там и срослось у нас. Все прошли, всяко бывало. Она ничего не боялась. Когда меня после смерти Ильича в «чрезвычайную» направили, я ее с собой взял. Поженились, со мной везде была. В Хабаровске, когда осели, я сына или дочку запросил. Но не получилось. Видать, гражданская свое сделала… Я узнал, что в церковь тайком она молиться ходит. Пригрозил… В ногах валялась, чтоб не тронул попа. С той поры у нас наискосяк пошло. А тут встретил…»

В семь утра они стоят у самолета. Коржев тяжело дышал, глаза его были воспаленно красными. Он представил Берзарину подругу. «Луиза». Она улыбнулась и протянула руку в перчатке. «Надо переодеться, не в Сочи летим», — с улыбкой, но властно сказал Коржев, окинув взглядом спутницу. Женщина послушно поднялась в самолет. Мужчины курили у трапа. «Давно знакомы?» «Второй год… Война, дел по горло, золото надо мыть, а тут сердце по ночам стучит и давление стало прыгать… Тянет меня к ней. Она появилась, не поверишь, что-то внутри повернулось. Я другой, чувствую, стал. Вот и решил, легче будет, если вместе жить. Может, родит. Еще пяток лет, и поздно будет в отцы напрашиваться. Стукнет по мозгам или по сердцу — не до детей будет… А ты женат?» «Был… Мы не здесь работали… Я все больше на перекладных». «У меня для наших дел человек по лагерям есть… Главным энергетиком большого строительства был… Михалев. Сюда по контракту приехал. Думаю, смотался. Пусть работает. Ретивый. Здесь у нас, сам знаешь, какая публика, а толковых днем с огнем…»
Берзарин промолчал. Кольнуло в сердце. «Значит, и Надя здесь. Зачем это? Дороги разные. Чего судьбу испытывать. Все решено уже».

Берзарин занял гостевые апартаменты на первом этаже особняка Коржева. После ужина Луиза поет под гитару. В половине третьего ночи адъютант вводит Михалева в кабинет Хозяина. «Вот о ком я тебе гово-
рил», — обращается Коржев к Берзарину. «Будем работать. Нужна ваша помощь. — Берзарин встает и внимательно смотрит на вошедшего». «Я готов» — отвечает Михалев по-военному.

Утром Берзарин вызывает начальника Управления кадров: «Кто у тебя по семьям ИТР в городе работает?» «Хохлова, Цыбин». «Кто такие?» «Хохлова в ЗАГСе, Цыбин в школе». «Давай Хохлову ко мне».
В кабинет входит Хохлова. Берзарин внимательно оглядывает ее, предлагает сесть. «С какими семьями работаете?» Хохлова называет фамилии, среди них Михалевы. Берзарин говорит, что в условиях военного времени надо быть особо бдительными. «Михалев — очень важный человек, помогает Коржеву, но много общается с зэками. Надо аккуратно собирать информацию. Трогать его не будем, пока война. А там посмотрим. Как у него дома?» — спрашивает, между прочим, комиссар. Хохлова докладывает о Михалевых, сообщает, что Надежда Тихоновна последнее время чувствует себя неважно, но к врачам не обращается. «Нам очень важно, чтобы Михалев был в работоспособном состоянии. Он много с заключенными общается. Наверняка с женой делится. Устройте мне встречу с его женой, только у себя дома, чтобы не испугалась. И не надо об этом распространяться! Михалев человек эмоциональный, пусть своим делом занимается! О его работе никому ни слова, и Михалевой тоже».

Нина заходит днем к Михалевым, на кухне она тихо говорит Наде «тебя хотят видеть, большой начальник из Москвы. Будет вечером ждать у меня дома. О разговоре никому. Очень важно сохранить Михалева, от его работы зависит выполнение плана по золоту». У Нади сжалось сердце. Она почувствовала, с кем предстоит встреча.

После ужина Михалев уходит на службу. Надя причесалась и пошла с ребятами на Портовую к Нине. Возле дома стоит ЗИС. Нина машет рукой из окна и спускается. Надя входит в комнату. Берзарин сидит за столом с закрытыми глазами. «Здравствуй, Коля!» «Здравствуй…» — Он опускает голову «Прости за все… Есть обстоятельства, не могу их перешагнуть». Он замолкает, потом берет папиросу — «За меня решили… У нас будущего вместе нет, у тебя ребята есть… а у меня дела… Прости, я себе не принадлежу… Хохлова рассказала — тебе надо на здоровье обратить внимание. Я могу переговорить в горбольнице». «Спасибо. Ничего не нужно. Сама справлюсь… Извини, ребята на улице ждут».

Берзарин вызывает Хохлову. «Вот адрес до востребования, по которому в особых случаях можно со мной связаться. Михалевы под особым контролем, он выполняет секретное задание государственной важности. Необходимо оказывать помощь, но об этом никому. Работать в обычном режиме». Хохлова уже научилась молчать и знала, что значит нарушить приказ.

Михалев приносит к Берзарину отобранные им дела заключенных. Комиссар внимательно просматривает дела, складывает их в две стопки. Неожиданно прерывает работу, начинает расспрашивать Михалева о семье. Тот говорит о болезни жены, она сильно похудела. Берзарин предлагает свое содействие — на днях он улетает в Москву. Он может поговорить с главврачом горбольницы. Ей устроят консилиум, проведут обследование. Михалев передает этот разговор Наде. Она знает, кто этот московский начальник. Надя молча уходит на кухню. Потом возвращается и тихо говорит: «Сами справимся».

Берзарин и Михалев на Трассе. Они объезжают лагеря. В домике начлага они сидят за столом. Трещат дрова в печке. Входит начлаг, протягивает лист, останавливается навытяжку: «Товарищ комиссар, одного нашли из списка, комбриг, совсем «дошел» — актировать будем. Два полковника и военврач 1-го ранга в прошлый раз… саботаж… Сказать, чтоб чай подали или сразу пельмени?» Берзарин поворачивается к Михалеву — «Чай утром пьют, а сейчас, что покрепче и пельмени». «Только засыпать. В момент, товарищ комиссар! Трали-вали, засыпай» — Начлаг открывает дверь и громко командует. «Кто такой?» — спрашивает Берзарин. «Не беспокойтесь, товарищ комиссар. За убийство отбывает». Комиссар поднимает стакан: «За товарища Сталина! За Победу!». Они пьют стоя.

Колыма, современность.

Группа вылетает на вертолете. Наташа в восторге. Наконец-то она имеет возможность сделать настоящие снимки нетронутой колымской природы… Михайлов по дороге объясняет, почему в свое время предположения самого Цареградского, открывшего колымское золото, о платиновых залежах ни у кого не вызвали интереса — «Война. И только золото было нужно». «А позже, после войны?» «Экономика… Разработки требовали капиталовложений… Дармовой зэковской рабочей силы уже не было. Надо было привлекать людей с материка, прокладывать дороги, создавать инфраструктуру, завозить технику… Даже при вахтенном режиме затраты велики были. Аффинажный завод строить надо. Ведь там платина с вкраплениями палладия, иридия. Тогда толком таких промышленных технологий не было, да и потребность в спутниках платины уже позже появилась, когда космос, редкоземельная металлургия стали развиваться, атомная промышленность, самолеты другие стали и, самое главное, новый источник энергии из воды… Ты, брат, следишь за будущим двигателестроения?» «В каком смысле?» «В самом прямом. Помнишь такое ходячее выражение — на вес золота?» «Ты чего старшего брата русскому языку учить собрался?! У меня дома три издания словаря Даля». «Не за горами время, брат, когда бензиновому двигателю и дизелю придет на смену водородный. В основе его электрохимическая реак-
ция — получение энергии из воды, а для этого нужен платиновый электрод. Так что, мой дорогой старший брат, будущее энергетики за тем, кто будет в огромных количествах производить платиновые электроды». «Целую лекцию мне прочел. Согласен, но это уже без нас». «Почему?! Речь идет о паре десятилетий. Грядет великая водородная энергетическая революция. Это не слабее компьютерной и информационной будет. Теперь понимаешь, что такое колымская платина? Все будут говорить тогда — «на вес платины». Заработают водородные установки в домах, на производствах. Углеводороды пойдут только в химию, как сырье». «Ну просто Менделеев колымский». «Не смейся, брат. Колыма — это будущее России. Да и на нас с тобой Россия не заканчивается. Дети, внуки — страна, наконец. Не стыдно нам будет на кладбище ехать — уж больно не хочется кашалотам разным Колыму оставлять!»

Магадан. Военные годы.

Утром колонну из отобранных зэков под конвоем приводят в город и распускают по рабочим местам. Вечером колонну строят и после переклички уводят. За городом построен новый барак с двухъярусными нарами.

В подвале книжного магазина молодой художник-зэк, которого Михалев включил в список, под охраной на использованных в роддоме кусках клеенки рисует маслом по фотографиям портреты. Художник под присмотром. Талантливому юноше, ученику знаменитого карикатуриста Бориса Ефимова, дали десять лет лагерей за неправильное толкование политики партии. «Тройка» пожалела его, а редактору газеты дали «высшую». Художник по фотографии рисует на клеенке, натянутой на фанеру, портрет мальчишки.
После месячного восстановления в горбольнице член-корреспондент Академии наук Долгин был оформлен вольнонаемным сотрудником технического отдела без права выезда из Магадана в течение пяти лет.

Михалев на обед приводит домой сморщенного худенького человека. «Это профессор Скобло. Он из колонны, консультирует поликлинику и роддом».

Голос за кадром.

Он рассказал о потрясающем случае, когда зэк, испугавшись медведя, потерял речь и принял облик зверя. Профессор установил причину такого переживания и за несколько сеансов восстановил зэка. Профессора уважали все.
Профессор еще до революции окончил медицинский факультет в Берлине. Этот энциклопедически образованный, несгибаемый, несмотря на внешнюю немощность, человек, получивший десять лет, в лагерных условиях продолжал научную работу.
Об этих визитах становится известно недоброжелателям Михалева. В отсутствие Коржева в управлении кадров Михалеву вручают приказ о новой должности и переводе на «второй», пониженный уровень продовольственного обеспечения.

Коржев открыл папку с грифом «для служебного пользования». Там лежала справка — донесение о контактах Михалева с зэками и необходимости привлечения его к ответственности по «пятьдесят восьмой».

Комиссар вызывает начальника Управления кадров: «Откуда данные?» «Товарищ комиссар, у меня подтвержденные данные, что Михалев ведет подрывную работу и использует зэков, которых доставляют в «колонне» по обслуживанию города». «Неплохо! А ты знаешь, как драга работает и зачем она нужна?» «Золото, товарищ комиссар, мы должны давать!» «Это верно, что должны. Только вот от «должны» до «даем» сколько километров?.. Как Трасса! Михалев знает, как драга работает, и, если авария, починить может. А ты можешь? Понизили в должности, и ладно. Образумится. Если что, объясним. Я товарищу Сталину должен докладывать, сколько золота добыли, а про врагов народа кому надо и без меня доложат… Этих гадов и искать надо с умом. А то мы с тобой лопатами сами ковырять золото будем. Думаешь, много наковыряем? То-то».

Магадан, современность.

Вертолет опускается в распадке. Дальше лететь нельзя. Низкая облачность и сильный ветер. Наши герои пешком отправляются за перевал. «Это километров пятнадцать», — говорит штурман вертолета.

Горную речку Уктар они не находят. Смеркается. Блуждают и к вечеру натыкаются на странное поселение. Бородатые мужики, похожие на отшельников-староверов, встречают их неприязненным молчанием. Они явно что-то скрывают и появление нежелательных свидетелей вызывает у них подозрительное недовольство.

Михайлов, не представляясь, пытается разговорить их, выведать, чем они занимаются в этой глуши. Бородатый бригадир Пахомыч отвечает односложно и неопределенно — ничем не занимаются — просто живут. Охотятся, рыбу ловят… То, что таежные старатели скрывают что-то важное, становится очевидным… Михайлов пытается связаться по рации с экипажем вертолета, но рация отказала.

У Наташи исчез фотоаппарат вместе со снимками, которые она делала по дороге и в поселении. Михайлов подозревает неладное, он предлагает своим спутникам, несмотря на позднее время, покинуть лагерь… Когда наши герои пытаются уйти, их окружают бородачи. Милиционера разоружают, а затем всех заталкивают в бревенчатый сарай и запирают…

Магадан. Последние военные годы.

На аэродроме Коржев провожает Берзарина. Они прощаются по-дружески. «В добрый путь. Ни пуха». «Ты правильно сделал, что Луизу взял сюда. Одному тяжко… Жизнь одна… А золото будет — Победа будет! Я не сомневаюсь. Бывай». Самолет взлетает. Коржев садится в «Паккард». По дороге их обгоняет Газик. «Узнай, кто такой шустрый. Пусть на Трассе поработает» — обращается он к адъютанту. «Есть, товарищ Комиссар».

Надя в отдельной палате. У ее постели Михалев, он целует ее ладонь. Надя открывает глаза и плавно убирает руку: «Я плохая мать и никудышная жена!» «Все нормально будет. Войне скоро конец. Какие пацаны у нас! Мне на Трассу надо. Нина за ребятами присмотрит, у нас ночевать будет. С завтрашнего дня домработница будет ходить с восьми утра до шести — я договорился, интеллигентная женщина. Преподавательница английского, «член семьи». «Врача позови… Плохо мне». — Надя отворачивается к стене.

Состояние Нади резко ухудшается, она все время молчит. Только иногда она просит, чтоб воды принесли кислой. Нина каждый день после работы в палате. «Вот как меня Бог наказал, я знаю. Прости меня, Ниночка. Ты сына хотела, вот пусть Коленька… с тобой живет. Запуталось все, тьма непроглядная…» — Надя в забытьи бормочет — «А Коля ушел, совсем ушел… Не нужна я ему… Это Берзарина сын. В тумбочке иконка Николая-угодника… Возьми, пусть вас бережет… Колю... Берзарина, Бог даст увидеть, отдай…» — Она закрывает глаза.

Берия вызвал Берзарина.
— В Магадан прилетит заморская птица — Уоллес, личный посланник Рузвельта. Часть ленд-лиза пойдет через Магадан. У нас есть сведения, что японцы собираются серьезно активизироваться в проливе Лаперуза. Уже потопили одно судно, это не случайность — агентурные сведения. Сейчас технари готовят вопрос о возможности прохода через Татарский пролив.
— Но там очень мелко. Серьезные суда не пройдут, товарищ нарком.
— В том и вопрос. Американцы предлагают в счет ленд-лиза поставить плоскодонные транспортные сухогрузы типа «либерти». У них малая посадка и они должны пройти.
— Но Охотское море это не озеро Мичиган. Пять баллов — это обычное дело, а семь или восемь — нередко. У плоскодонок устойчивость плохая. Во время шторма опрокинутся, товарищ нарком.
— Вот и разберись со спецами. Уоллес будет ставить вопрос об улучшении для американцев условий поставки. Они наверняка чего-нибудь еще поиметь захотят. Капиталисты! Здесь надо ухо держать востро. Побольше дипломатии и конкретно ничего не обещать. Уоллес хитрая и опытная бестия. Попросит лагерь ему показать — надо подготовиться… А то потом у себя будут вопить. Ты не показывай, что английским владеешь. Послушаешь, о чем они между собой говорят. Понаблюдай за их поведением. На переговоры с нашей стороны людей лишних не брать. Надо показать, что мы готовы по-деловому решать. Но аккуратно, сам понимаешь. Я докладывать буду Вождю.

На похороны Михалев не берет детей, они дома у Нины с домработницей. Тогда поминок не было. Михалев просит Нину помочь разобрать вещи и уезжает на Трассу. В альбоме Нина находит две одинаковые фотографии Нади, одну она берет себе.

После двух бессонных ночей Нина решается и посылает короткую телеграмму по известному адресу: «Михалева скоропостижно умерла тчк воспаление легких тчк коля ваш сын тчк жду указаний тчк Хохлова».
Через неделю приходит телеграмма-молния: «никаких решений тчк михалев узнает все меня тчк отец».

Прилетает Берзарин. Он привозит ящик орденов для вручения правительственных наград руководящему составу Дальстроя за выполнение плана по добыче золота. С аэродрома он сразу едет в Главное управление. Коржев встречает гостя внизу, у самых дверей. Они обнимаются: «Извини, не встретил на аэродроме. Кашляю, продуло на Трассе. Ну как добрались? Знаю, с чем прилетел». «Болтанка была сильная всю дорогу. Не волнуйся, награды не растряс. Перед отлетом был у наркома. Благодарит тебя лично. Скоро звания воинские у нас будут. Так что генералами будем, заказывай лампасы. В Магадан прибудет серьезная птица — от Рузвельта, Уоллес. Я привез инструкции. …Тебе Звезду Героя. Получать в Москве сам будешь. Нарком у Вождя был. О тебе хорошо говорили.

В кабинет вносят два ящика. Коржев обращается к адъютанту: «Вскрой, только аккуратно. Тебе бы только лопату держать или маузер… Документы там?» — Он показывает на второй ящик. Адъютант достает список награжденных и протягивает Хозяину. Тот внимательно смотрит: «А почему Михалева нет? Вот засранцы, без меня готовили список. Обидели мужика… В другой раз не забуду!» «У него жена умерла». «Война… у всех потери. Я ему премию выпишу… А ты откуда знаешь?» «А где мы работаем?!» «Небось, и про меня настучали… Борзые». «Что дозволено Юпитеру, то недозволенно быку. План даешь — Юпитер, не даешь — в стадо. Все так живем!»

Михалев убит горем. Когда он не на Трассе, каждый день на кладбище.

Берзарин вызывает Хохлову и приказывает привезти к ней домой маленького Колю. Берзарин осматривает мальчика. Сцена похожа на опознание. Проверяет уши, сравнивает свой и мальчика нос… Никак не может окончательно удостовериться… Вспоминает — «у меня пальцы на ногах растопырены, у Коли такие же растопыренные пальцы…» «Да не сомневайтесь, товарищ комиссар! Я знаю Надю. Она верующая!» Растерянный Берзарин обсуждает с Ниной, как ему поступить дальше. Я в телеграмме докладывала. Она советует пока не разделять мальчиков. Берзарин соглашается, но тут же властно говорит: «Оформи метрики на меня. Фамилию запишешь мою. И учти — головой отвечаешь за пацана. Это мой сын! Пока пусть живет как Михалев, чтоб не мутить воду. Потом дам указания. Документы у себя держи. Я тут еще пробуду некоторое время».

Берзарин по приглашению Коржева присутствует вместе со всем руководством на награждении. В зале и Михалев. Он безучастен к происходящему. В перерыве к нему подходит адъютант Коржева и сообщает, что его хочет видеть Берзарин. Михалев подходит к Берзарину. Они здороваются. Комиссар говорит, что им надо переговорить с глазу на глаз по важному делу. Где и когда его оповестит Хохлова.

Вечером Берзарин дома у Нины. Он сидит за столом в верхней одежде, в штатском. «Как это случилось?» «Запущенная форма воспаления легких. Я в телеграмме докладывала. Она не лечилась и не боролась совсем… Оставила вот…» — Она протягивает иконку. «Оставь у себя». — Берзарин сильно волнуется, тон разговора меняется. Он обращается к Хохловой то на «вы», то на «ты», и непрерывно курит. Недокуривая, бросает папиросу, берет новую. «Нужна твоя помощь, на какое-то время. Коля — мой сын и это главное! У меня на работе загрузка особая. За материальную сторону не волнуйтесь». «Хорошо. Я тогда Колю возьму к себе. Мальчикам как-то объяснить надо…». «Ничего Михалеву не говорите. Сам скажу».

На следующий день в обед мужчины встречаются у Нины. На столе — бутылка водки и закуска. «Здравствуйте, Николай Владимирович. Новое задание?» «Владимир Андреевич, выслушайте меня спокойно…» «Я готов. Что-нибудь случилось?» «Мы — мужики и, полагаю, отнесемся к ситуации исходя из здравого смысла. Для начала давайте помянем Надежду Тихоновну». Они выпили стоя и не чокаясь. «Дело в том, что Коля мой сын». Михалев оторопело глядит на Берзарина. «Давайте не вдаваться в подробности. Это факт». Комиссар протягивает телеграмму Михалеву. «Ничего не понимаю. Как это?» «Факт есть факт, и точка. Мой сын будет жить со мной. Ваш сын — это ваш сын… Некоторое время Коля побудет у Хохловой. Это будет правильно… Сейчас ребята не поймут, и им надо объяснить, что после смерти Нади придется на время пожить в разных местах, так как домработнице с двумя не справиться… Пусть отвыкнут друг от друга… Вырастут… живы будем, поймут… Захотят — будут общаться… Надю не вернешь, в тонкости входить бесполезно… Жизнь есть жизнь!» «…Что мне сейчас надо делать?» «Объяснить ребятам, продолжать работать и решить самому, как жить дальше. Если что нужно от меня… хотя понимаю нелепость своего предложения». Мужчины встают.

Михалев, не прощаясь, выходит на улицу. Он идет домой в полузабытье. Сердце то стучит, то останавливается. У дома его ожидает газик. Домработница гладила на обеденном столе постельное белье». «Ребята где?» «В парке, смотрят, как с парашютной вышки прыгают. Скоро придут. Пошли со старшими, вполне приличными мальчиками. Я отпустила. На вышку их не пустят». Михалев взял из буфета бутылку водки и ломоть хлеба, спустился к машине. «В бухту Гертнера, только на парах. Минут через тридцать газик останавливается на обрыве. Михалев здесь не первый раз. Море спокойно. «Часов в шесть за мной приедешь. Давай газуй. Мне побыть одному надо». «Может, я с вами?» Шофер вышел и открыл дверцу с другой стороны. «Спасибо, Вань, но бывают моменты, когда помощники не требуются». Михалев сел на знакомый камень, достал бутылку, откупорил и медленно из горла выпил всю. Потом понюхал хлебный ломоть и бросил его в воду. Чайки садились на берег. «За все платить надо. Сколько еще и кому я должен?»

Берзарин заезжает к Нине. Он кладет на стол конверт. «Вот деньги. Высылать буду ежемесячно. Я понимаю, что деньги сейчас не много стоят, поэтому вас переведут в первую. При нужде — мне телеграмму… Она будет у меня через три-четыре дня. Если очень срочно и важно, как исключение — запишись на прием к Коржеву, он в курсе. Но это в самом крайнем случае… За сыном прилечу — предварительно сообщу. Естественно, все держать в тайне. Спасибо и за Надежду Тихоновну. В жизни бывают ситуации, которые управляют нам...».

Магадан хоронит Долгина. Колька и Сережка провожают полуторку, на которой лежит открытый гроб, до самого кладбища.

Магадан, современность.

Ситуация трагикомичная. Руководителя области и важную московскую птицу вместе со всей экспедицией держат под арестом. Михайлов пытается приободрить всех. «Ничего страшного… Нас будут искать. Наверное, уже ищут. Эта публика понимает, кого задержала. Не круглые же они идиоты!»

Михалев настроен не столь оптимистично. Его занимает вопрос — почему их задержали и кто эти люди? Михайлов говорит, что это старатели, ведущие нелегальную добычу на платиновых россыпях. Наташа высказывает опасения, которые терзают каждого: а вдруг эти дикие старатели решатся на отчаянный шаг и расправятся с ними, как с нежелательными свидетелями? И тут взрывается Андрей — «Что же, мы так и будем сидеть и ждать, когда нам как баранам перережут горло?!» Он пытается прорыть подкоп под стеной сруба, но грунт совсем тонкий — а под ним скальные породы.

Старики обсуждают возникшую проблему. Михайлов вполголоса рассказывает брату — в крае полно диких старательских артелей. Они моют золото на заброшенных с гулаговских времен разработках. Добыча невелика, и государство сквозь пальцы смотрит на их промысел. Но здесь, по-видимому, работают по-крупному. И добывают не золото, а платину. «Но зачем им платина? — спрашивает Михалев. — Ведь ее не так-то легко сбыть…» «Неочищенную — да. Значит, где-то должен быть подпольный аффинажный цех. И налаженный трафик с выходом на заграничных клиентов…

Андрей смотрит на крышу. Сквозь стропила и дранку проглядывает ночное небо. Ему приходит идея выбраться через крышу. Он поднимается на ноги, насвистывая мелодию из «Бременских музыкантов». Все удивленно смотрят на него. «Не врубаетесь? А все просто — собака взобралась на осла, кот на собаку, петух на кота! Кто у нас самый легкий — Наташа? Давайте делать пирамиду!» План Андрея срабатывает — Наташу удается поднять до стропил, по бревну она ползком поднимается к кровле и, отодрав две доски, оказывается на крыше с внешней стороны… Дверь снаружи открыть ей не удается — она закрыта на замок. Наташа находит рядом с дверью веревку. Забирается на крышу и бросает веревку Андрею. На свободе оказывается Андрей. Он подкрадывается к дому старателей. Из подслушанного разговора он узнает, что они ждут «Большого». Именно он должен решить судьбу пленников. Один из старателей недовольно бормочет: «И чего с ними валандаться? Поджечь сруб — и все дела!» Вдвоем с Наташей Андрею удается вывернуть петли на двери и сорвать замок. Пленники оказываются на свободе…

Магадан. Последние военные годы.

В подвале дома на Сталина, шесть — прачечная. Ребята постарше придумали новую игру: назначенный по жребию должен был идти за выходящим с бельем. А потом в удобном месте, где стояла кучка «наблюдателей», якобы споткнуться и, падая, выбить куль. Все разбегались, а пострадавший, видя бегущих в разные стороны, на какое-то время терял ориентировку. Когда из подвала вышел сутулый и худющий мужчина в ватнике с большим кулем, Колька пристроился сзади. По команде он «споткнулся» — куль падает в грязную лужу. Команда бросается врассыпную. Мужчина поднял куль, а другой рукой ловко ухватил за ухо басурмана. Проходившая мимо Нина грозно спрашивает мужчину: «В чем дело?» «У них игра такая — выбивать чистое белье, я не первый раз вижу». «А ну отпусти. Я тебе покажу игра, недавно освободился — опять захотел на трассу?» В мужчине она узнает Павла Загубина. Он тоже ее узнал, посмотрел быстрым взглядом, съежился, подхватил куль и скрылся за углом. Оторопев от увиденного, Нина стоит молча и гладит по голове Колю.
Всю ночь она лежит с открытыми глазами.

В городе поползли слухи, что японцы потопили теплоход с доходягами и ценным грузом, пришедшем из Америки.
В Магадан прибывает Уоллес. На первой встрече он передает личное послание Президента Рузвельта и просит показать, в каких условиях содержатся осужденные.
Уоллеса отвозят в чистенький лагерь с привезенными на «спектакль» и переодетыми в новенькие робы «счастливыми» зэками, вступившими на путь исправления. Они прошли соответствующую подготовку. Каждый понимал, чем для него могло кончиться, прояви он самостоятельность.

В кабинете Коржев, Берзарин и Уоллес со своим переводчиком. Берзарин не подает вида, что понимает английскую речь. Речь идет о поставках по ленд-лизу через Магадан.

Перед Коржевым по стойке «смирно» стоит адъютант. «Вызови прокурора, чтоб через час был». Появляется прокурор Колымы. Я тут по городу ехал, несколько «доходяг» у подъездов толкаются. Этот американец нос везде сует. Разберись. Это твое дело!» «Есть, товарищ комиссар».

Прокурор выходит, садится в эмку, снимает головной убор и вытирает пот со лба: «Слава Богу, пронесло». Он подъезжает к столовой. В мусорном баке копается «доходяга». Прокурор недовольно смотрит в его сторону и узнает своего бывшего командира. Он оглядывается и быстро говорит: «Владимир Иванович, я ваш ординарец Семенов. Вы рекомендацию в Юракадемию давали. Не признали?» «Признал…» «Не оборачивайтесь. Завтра к десяти утра будьте во дворе прокуратуры, копайтесь в мусорном баке. К вам подойдут, выполняйте, что скажут. Никаких вопросов. О нашем знакомстве никому. Будет возможность, отправлю на материк, а в трюме можно не добраться до Находки. Там условия немыслимые. Надо ждать, Владимир Иванович. Большего сделать не смогу».

Голос за кадром (кадры кинохроники, суд над высшими военоначальниками Красной Армии).

До Колымы Владимир Иванович Обухов служил в Генштабе. В тридцать восьмом за неосторожное высказывание на совещании высших армейских чинов, где присутствовали Ворошилов и Буденный, что настало время коней с гривами менять на коней стальных, «тройка» приговорила его к высшей мере. Но приговор заменили на двадцать лет лагерей. Так бывший комдив очутился в теплом сарае при кроликах, мясо которых было рекомендовано его ординарцу, а ныне прокурору всей Колымы. Крепыша, играющего двухпудовыми гирями, после пяти лагерей «актировали» и привезли в Магадан для отправки на материк в очередной партии «доходяг». Бывшие сослуживцы никогда не общались.

Колыма, современность.

Беглецы пытаются ночью пробиться к распадку, где их ждет вертолет. Старатели, обнаружив открытую дверь сарая, бросаются в погоню.

Михайлов берет на себя руководство группой. Благодаря ему беглецам удается обмануть преследователей и оторваться от них. Но с рассветом они обнаруживают, что заблудились и ушли в противоположную от вертолета сторону… Наташа натыкается на медведя. Андрей становится между зверем и девушкой… Медведь оказался ручным. Беглецы, благодаря медведю, выходят на одинокую заимку, в которой живет отшельником охотник. Охотник выводит их к вертолету…

Наши герои возвращаются в город. Михайлов вызывает начальника УВД области и сообщает, что на севере реки Уктар ведется нелегальный промысел платины. В воздух поднимаются два вертолета с представителями прокуратуры и спецназом. Но на том месте, где еще недавно был старательский лагерь, представители власти ничего не находят… Только дымящиеся головешки на месте недавнего пожарища.

Братья вместе с Андреем в бане. Они с шутками отмечают свое «освобождение». Высоко оценивают оба брата действия Андрея, который проявил себя настоящим мужчиной, и деду теперь не будет стыдно за внука.

Андрей с Наталией гуляют по Магадану. Они обсуждают возможность продолжить свои отношения, когда вернутся в столицу.

Магадан, современность.

Утром Михалева, бегущего по улице, догоняет джип. Дверца приоткрывается, хорошо одетый мужчина средних лет и плотного телосложения предлагает подвезти Михалева. «Спасибо, я хочу один прогуляться». «Не возражаете, если присоединюсь? Моя фамилия Кашин. Местный бизнесмен. Для вас есть интересное предложение». Михалев обрывает разговор, пытается избавиться от навязчивого попутчика. Но Кашин не собирается отступать — из джипа выходят два парня. В одном из них Михалев узнает «жалобщика» от лица местных бизнесменов, посещавших его в день приезда. Парни преграждают дорогу Михалеву и очень вежливо, но убедительно просят сесть в машину. «Это что, похищение?» «Ну что вы, — усмехается Кашин. — «Приглашение к уважительному разговору». «Что вам от меня нужно?» «Я хочу вам представиться и дать не только важные сведения, но и сделать предложение. Наша встреча вас ни к чему не обязывает. На Колыме народ уважительный и порядочный. Я гарантирую, что беседа вас заинтересует. Всегда можно интересное сообщить умному человеку…» Кашин и Михалев внимательно смотрят друг на друга.

Андрей возвращается от Наташи под утро и обнаруживает номер пустым. Деда нет. Мобильник отключен. Охранник в отеле сообщает, что видел Михалева, садящегося в черный джип. Заподозрив неладное, Андрей звонит Михайлову, тот приказывает поднять на ноги милицию…

Джип останавливается возле здания ресторана в центре Магадана. Кашин вежливо приглашает на деловой завтрак. Михалев выходит… «Это самый лучший ресторан в городе. Японская кухня. Повар — из Токио. Я плачу ему десять кусков американских рублей в месяц. Здесь можно отведать настоящие японские блюда из морепродуктов, выловленных только сегодня утром. В Москве такого никогда не будет». Михалев оглядывается. «Идемте, идемте, не пожалеете», — приглашает Кашин. Михалев, улыбаясь, показывает на табличку. «Ресторан-то открывается в двенадцать. А сейчас половина восьмого». Кашин усмехается — «Для нас с вами всегда открыто…» Они проходят внутрь. «Не люблю толпу», — комментирует Кашин, усаживаясь за столик. Достает сигареты и, кивком указав на хрустальную пепельницу, говорит официанту: «Эту убери. Принеси фирменную, для уважаемого гостя». «Я не курю». Официант приносит серебристо-серую, массивную, невзрачную на вид металлическую пепельницу. Кашин, стряхнув пепел, приподнимает пепельницу. «Чистая платина. Здесь больше килограмма… У меня дома такая же, но на десять килограммов. Дарю близким друзьям и просто понравившимся мне людям «Зато вы мне не нравитесь — и очень!» «Зачем так сразу… Давайте поговорим. Может, ваше мнение обо мне и переменится… Кстати, у меня тут оказалась одна вещица. Рад случаю вернуть в целости и сохранности». Кашин выкладывает на стол фотокамеру Наташи. «Мы тут стерли несколько снимков. Остальное не трогали. Мне лично понравилось. Впечатляет». «Слушаю вас». «Видите ли, прямо или косвенно я владелец многого на Колыме. Одному мне справляться с такой собственностью трудно. Устаю. Давно ищу надежного и влиятельного человека в партнеры… Сюда к нам не желаете перебраться после ухода на пенсию? В Москве-то все уже разобрано, а у нас еще только начинается. Хочу вам перспективы обрисовать… С моими возможностями и вашими московскими связями… Достойные дела можно вершить!» На вопрос Михалева — на каких основаниях он владеет Краем, Кашалот заявляет: «Наследство. У меня четыре ходки. Коронован. На Колыме — я один «в законе». Так что все конкретно, по закону. Этот край поднят и освоен зэками. Здесь их кости по всей трассе дотлевают. Значит, по праву и владею всем…» «Не передергивай, Кашалот, — Михалев уже понял, с кем имеет дело. — Это не те зэки были, не твои…» «Твои, что ли?», — впервые не сдерживается Кашалот. «Да, мои… И ты отлично знаешь, кто здесь в земле лежит. Тебе здесь ничего не будет принадлежать». Кашин улыбается и невозмутимо продолжает: «Новые времена приходят… Пока государство раскачается — поздно будет. Время новой водородной энергетики приближается. И мы с вами можем оседлать это дело. Платина нужна для электродов водородных двигателей. У меня все схвачено — на Хоккайдо завод строится. Я в большой доле. Мне не деньги нужны — мозги. А у вас друзей академиков как у меня килограммов платины. Мы все про вас знаем. Объединимся — Азия наша. Свой завод построим по выпуску электродов. Торговать-то надо не платиной, а электродами. Надо реалиям в глаза смотреть, а лозунги — это большевикам оставим. Давайте дело делать и серьезные деньги зарабатывать».

В зал врываются милицейский наряд и Андрей. За ними входит Михайлов. Михалев успокаивает: «Успокойся, брат! Так, посидели, поговорили по-доброму. Мы мужики!». «Значит — война?» «Да, Кашалот, — война… выбора нет». «У нас руки длинные». «Укоротим, я сюда сам вернусь…» Михалев встает из-за стола…

Магадан. Накануне Победы.

После школы раздолье. Сегодня домработницы не будет. Сережа еще на школьной лестнице увидел, как у Дома культуры остановились сани-розвальни. За Домом культуры продуктовый склад, ребята там подбирают куски подсолнечного жмыха, его полдня сосать можно. Кучер укладывает в сани мешки. Когда Сережа подошел, кучер подмигнул ему: «Садись, прокачу. Не бойся, она умная, держись покрепче». Кучер бросает мальчику одеяло.
Лошадь пошла рысью. Они въезжают во двор двухэтажного деревянного здания магаданской прокуратуры. Лошадь медленно подходит к воротам длинного сарая. От нее идет пар. Вокруг глаз и ноздрей кобылы ледяные нити. Кучер достает из-за пазухи мешковину и заботливо вытирает морду лошади, снимает удила. «Опять пристыла, моя красавица… Видать, нам обоим Колыма не в радость. Пойдем скорее. — Он открывает ворота. — Корма на неделю хватит. Оклемаешься. Моя хорошая!» Кивнув мальчику, он приглашает его зайти в сарай. «Это кто?» — удивляется Сережа. «В первый раз кроликов видишь?.. Мои подопечные. Походи, погляди на эту публику. А я пока мешки занесу». В самом углу сарая крошечная каморка размером два на полтора метра. Через небольшое полупрозрачное оконце сочится свет. Здесь и живет дядя Володя.

Сегодня Сережа принес дяде Володе взятые тайком продукты из дома и объявил, что они скоро уедут с отцом на материк. «Ты ведь мужчина и умеешь хранить военную тайну? Попрошу тебя об одном одолжении. Выполнишь его, когда сам поймешь… Раньше вы в Москве жили, так?» «Да, мама говорила — недалеко от Кремля. Она Сталина видела». «Ну вот и хорошо. Запомни адрес и больше ничего… Рядом с кинотеатром «Ударник» большой серый дом, его все знают в Москве. Из него Кремль виден. Запомни номер квартиры — сто тридцать шесть. Спросишь кого-нибудь из Обуховых... Если они там жить будут... Расскажешь, что захочешь. Только это надо сделать тогда, когда вырастишь и сам решишь. Это и будет наша с тобой военная тайна. Хорошо?» «Ладно» — серьезно отвечает мальчик. «Ну, коли никого не застанешь... не судьба значит».

Хозяин приехал с трассы совсем разбитый. На двух дальних соседних приисках взбунтовались зэки. Пришлось применить меры, хотя для недовольства были причины. «Но сейчас война, всем трудно. Начальник прииска перебрал, триста человек под пулемет поставил. Решительный мужик. Надо его заменить, чтоб дальше не пошло. Советская власть — справедливая».

Не раздеваясь, он входит в домашний кабинет и садится в кресло. Покалывает сердце, и в висках стучит. Подходит Луиза в японском кимоно. «Спой что-нибудь, а то сердце ноет!.. Скажи, чтоб коньяк и рюмки принесли». Спустя десять минут она появляется в цыганском и с гитарой. Присев к нему на ручку кресла, поет его любимые «Очи черные». Коржев закрыл глаза. Напряжение спадает. Он просит повторить. Луиза кладет ему голову на плечо: «Скоро войне капут. Надо к мирной жизни готовиться. Хорошо бы и нам театр. Сцена есть, зал есть. А то только заседания к праздникам проводишь… Я ведь артистка — зачахну без зрителей и сцены. Нужно труппу и оркестр набрать. Постановки будем ставить. Чем плохо? У меня дело будет, а то ведь только и жду тебя». «Я думал, мне только два человека задания могут давать… — усмехается Коржев. — Ну да ладно, завел молодую, красивую… Есть у меня один спец по лагерям. Он заявление написал — на материк просится… Тебе поможет — отпущу… А сейчас по рюмке и спать». Коржев кряхтя встает с кресла. «И совсем ты брат, слюнявый стал» — говорит он вслух себе.

Магадан. Война окончена.

Утром Михалева вызывают к Хозяину. «Заявление твое передали. Чего ты вдруг надумал сбежать от меня? Обиделся, что не наградили. Сам виноват — со всеми воюешь. Исправим. Я сам тебя в допсписок включу и восстановим «первую» с должностью. Завтра приказ будет. У тебя больно «дружков» много. У меня тоже друганы есть… борзые, мать их». «По семейным обстоятельствам». «Знаю… Давай так. Поможешь артистов набрать и отпущу». «В каком смысле? Блатных, что ли?» «В самом прямом. Театр будем делать. Мнение есть — Коржев криво усмехается, — У меня…»

Через три месяца труппу и музыкантов размещают в двух новых бараках, которые специально были построены по настоянию Луизы. Вместо нар кровати.
Нашли режиссера и дирижера «с именами», доставили из Хабаровска спецрейсом инструменты. В подвале клуба пограничников Луиза отыскала рояль. Список требований ее расширяется: портные, художники, специалисты по сцене, костюмер, настройщик. Богата Колыма, если по лагерным сусекам поскрести. Нашли даже гримера-художника.

Решено к октябрьским готовить праздничный концерт. Из лагеря привезли в Магадан известного певца Вадима Козина. Но выступить ему Коржев не разрешил: «Борзые мои рады будут весточку на материк отписать. Гоголи-Фонвизины, мать их».

Хозяин совсем подругу не видит. С утра до позднего вечера в Доме культуры она готовит генеральную репетицию. Коржев у себя в домашнем кабинете — для него лично ведется прямая трансляция из зала. Он зовет адъютанта: «Пойди скажи, чтоб «Очи черные» Луиза спела, а потом пусть репетирует сколько хочет».
В феврале 1946 года Коржев подписывает заявление Михалева. Девятого мая, в годовщину Победы, вместе с Сережей они поднимаются на борт «Советской Колымы». Теплоход покидает бухту Нагаево. Медленно отходит от причала, разворачивается… На борту стоят двое — Михалев и мальчик. Смотрят, как, затягиваясь дымкой, все дальше и дальше отходит колымский берег…

Мальчику холодно. Отец заботливо кутает его в свое кожаное пальто… «Мы ведь вернемся? — спрашивает мальчик. — Мы вернемся к Коле?» — «Конечно, вернемся. Обязательно вернемся! Пойдем в каюту». Они уходят…

Голос за кадром

Когда объявили, что Берия и его ближайшие сподвижники — агенты империализма, Нина Хохлова вновь переделала свидетельство о рождении Коли. Теперь Николай Хохлов ее сын, а в графе отец — прочерк. Через месяц с новым свидетельством Коля был во Владивостоке. Его ждала новая жизнь. Время такое было.

Москва, современность.

Михайлов привозит брата в детскую спортивную школу. Они входят в зал, где тренируются боксеры и, улыбаясь, смотрят на спортсменов. На ринге, поделенном по диагонали на четыре сектора, четыре пары в шлемах. Николай толкает плечом Сергея: «А что, слабо постучать? Давай замажем на бутылку». Оба улыбаются.

Братья прощаются на аэродроме. Николай вполне серьезно предлагает брату переехать к нему: «Россия не в Москве. Россия здесь. Теперь мы хозяева Колымы! Отцы наши не НКВД служили, а России. Время такое было! Надо и нам послужить».

В зале ВИП появляется Михалев с внуком и Наташа. На диване в огромных белых очках, закинув нога за ногу, сидит Минина.
Андрей толкает Наташу «Смотри, Минина». Михалев подходит к певице: «Какая встреча». Она протягивает руку. Он поднимает ее с дивана. «Я узнала профессора. Ну что, все меридианы проверили и пересчитали?» «Пусть теперь они (Михалев кивает в сторону молодых) считают. Я один меридиан, колымский, выбрал и за него крепко держаться буду».

В знакомом по первой серии кабинете Михалев передает министру сувениры — вырезанную из кости моржа сценку охоты на медведя и альбом с цветными снимками колымской природы. Министр ставит сувениры на полку и достает его заявление: «Ну что, решил все-таки на пенсию?» Михалев протягивает отчет. «Нет, поеду на Колыму — Севера поднимать… Жена согласна, еще разок тряхнуть… А с Михайловым Москва не ошибется. Только такие и нужны России». «Когда приказ готовить?» «А что тянуть, служивому только подпоясаться и в путь. Вот только военное поручение одного довоенного комдива исполню — должок за мной старый есть, и махну рукой престольной».

В Москве на Тверской улице в молодежном кафе за столиком сидят Наталия и Андрей. Громко играет музыка. «Мои снимки о Колыме понравились. Я получила шикарную командировку — по всему Дальнему Востоку на целый год. Буду делать альбом «Солнце всходит на Востоке». «Поздравляю, здесь так шумно. А помнишь, как мы на Уктаре к старателям попали? Какая там тишина была. Посмотри на эти лица. Попроси что-нибудь — пошлют. А там зверь, медведь, нас спас. Я переведусь на факультет по редким металлам. Закончу и к деду, комбинат будем огромный, как в Норильске, строить. Дед с бабкой на Колыму собираются». «Да, дела. Как неожиданно все срослось» — молодые чокаются. «Альбом подаришь?» «А як же!» «А ты меня на комбинат позовешь?» «А то!»

Титры на экране.

В 1953 году после образования Магаданской области Дальстрой передал свои административные и партийные функции соответствующим органам и оставался хозяйственной единицей в системе Министерства металлургической промышленности СССР.
В этой истории изменены только имена и некоторые факты. Не дай Бог, чтоб внуки тех, кто стоял тогда по разные стороны колючей проволоки, подошли к барьеру. Но и не дай Боже нам в беспамятстве жить… Мужчины и женщины, которым не по своей воле не суждено было вернуться на материк, пусть спят в колымской мерзлоте. Скольких вавиловых и мейерхольдов и просто детей своих после колымской людорезки недосчиталась щедрая земля рассейская!
Не случись беда колымская, может, и сериалы нынче другие были бы, и нарзан, а не акваминерале пили бы…
Только время никого не ждет. Нынче песни другие, а не грех и старые помнить!

Пока идут титры, тихо звучит песня:

Снова раннее утро в Нескучном саду. Михалев приветствует профессора МГУ. «Ты куда опять исчез? Небось, уже в Новой Зеландии себе латифундию присматриваешь?» — Профессор пожимает руку Михалеву. «Да нет. На нашу Колыму летал, по местам детства прошел, где обруч гонял… Всколыхнулось все… Брата родного встретил, почти полвека как судьба разлучила… Он за Россию по-честному стоит, не на словах, на деле». «Видать, надумал что-то по серьезному?». «Надумал… К брату поеду, Колыму поднимать надо, а то поздно будет… Хоть и говорят, что два раза в одну воду не входят, а я рискну». «А что, сосед, дети у меня выросли… Позовешь — я со своей мадамой соберусь. Там московский профессор с настоящим докторским дипломом, а не купленным, лишний не будет?» «Еще как нужны… Моя уже вещи собирает… Большие дела… серьезные люди нужны» «Представляешь, Россия спит, а нам уже солнце улыбается». «Точно восьмой меридиан» — Михалев улыбается. «Не понял?» «Приедешь — расскажу и меридиан покажу!» «За стариками молодежь потянется… Круто берем!» «Там просто не будет!» «А когда нам просто в России было?» Они пожимают друг другу руки и разбегаются. Профессор поднимает руку и, оборачиваясь, громко произносит: «Ну, до встречи на Колыме. Помнишь ‹Бриллиантовую руку›?» «На Колыме бегать по утрам будем!.. Вот времена какие настанут!»
Братья и профессор в московской квартире Михалевых сидят за столом. Жена Сергея накрывает на стол и напряженно молчит. «Ну что, родные мои, окончательно решили? Я уже свою предупредил. Она волнуется, говорит — сна не стало. Жена вздыхает: «Решим… Правда, не знаю, как это, так сразу?..» «Не волнуйся, сестренка, благодарить будешь. Теперь у нас такая семья… Вместе мы — силища! Андрюха к нам приедет специалистом. Династия!» «Колымский меридиан укреплять будем» — смеется профессор.

Сергей и Николай подъезжают на служебной машине к кинотеатру «Ударник», выходят из машины и идут вдоль стены. На ней сплошь мемориальные доски.
«Сатрапы и жертвы, обличители и молчуны… Теперь все рядом. И слава Богу… Забывать только нельзя! Простите нас всех, Владимир Иванович». — Сергей закрывает глаза и кланяется стене. — «Колыму поднимем и грех наш общий отмолим…»