Свежий Номер

№ 2 (88), 2012

Дневник — это объяснение в любви. Может быть, поэтому я так редко пишу?

Смотрю по ТВ предвыборные дебаты.
Жириновский:
— КПСС была говно. А «Единая Россия» трижды говно.
Зюганов:
— Наш старик Хоттабыч Чуров…
…Смотреть за этими персонажами очень забавно. Двадцать лет они веселят страну. Настоящие юмористы. К сожалению, не более того. Прока от них я не вижу.
Самая трудная ситуация у «Единой России». Их конкуренты обещают, что все будет хорошо, мол, они наладят жизнь в стране. А «единороссы» уже у власти. Им нужно отчитываться о проделанной работе. А как тут отчитаешься?

Итак, выборы состоялись. Изменений в раскладе сил нет.
Становится понятно, почему так сильно повысили зарплату полиции и военным…

Алексей Давидович Алехин напечатал одно мое стихотворение в «Арионе». Спасибо.

Сергей Иванович Чупринин отказался печатать мои стихи. Тоже спасибо.

Заходил Игорь. Просто поговорили — и уже на сердце хорошо.

Меня пригласили на передачу «Культурная революция». Встретил там Лешу Козырева, которого не видел 17 лет. Он теперь зам. декана философского факультета МГУ, большой человек. Мы с ним учились 20 лет назад в Женеве, в университете.
Очень хорошо, тепло поговорили.
Вопрос мне задать на передаче не дали. Видимо, там уже все роли распределены. Швыдкой дал понять, что время ограничено.
Ну и хорошо.

В 47 лет я научился контролировать свои эмоции. Это мне очень помогает в работе, да и вообще в жизни.
Много лет назад одна знакомая говорила мне: «Самое главное для мужчины — это выдержка и умение сохранять спокойствие».
Правильно она говорила.

Извинился перед Таней Ердяковой из Петербурга за то, что наш журналист Сергей Киулин не упомянул ее имя в информашке о сайте Виктора Александровича Сосноры. В недавнем выпуске газеты «Поэтоград» вышла по моему заданию заметка, где указано, что материалы собирала Татьяна.
Очень хорошо с Таней пообщались по эл. почте. Инцидент, слава Богу, исчерпан.

Моего друга Олега посадили в тюрьму, в Испании. Какая-то дикость. Олег Воронцов — честнейший человек и замечательный писатель. Никогда не поверю, что он в чем-то виноват.

Никого у меня ближе нет. Дай Бог маме здоровья!

Виталий Сундаков в передаче Михаила Швыдкого очень интересно говорил о разных культурах этносов и рас, населяющих земной шар. У каждого народа свои особенности, своя ментальность. И правила поведения. Например, есть племена, где улыбка воспринимается как угроза.
По мнению Сундакова, ментальность народа — это главное. Если ее не учитывать, можно очень сильно пострадать.
Ему возражала Наталья Басовская, профессор РГГУ. Она считает, как я понял, что суждения Сундакова отчасти расистские.
Самое печальное в этой ситуации, как Сундаков отвечал Басовской. Он горячился, был излишне эмоционален. У него нет культуры ведения дискуссии. Аргументы есть, а культуры нет.
У Басовской аргументов нет, а культура есть. И она смотрелась на передаче более убедительно.

— Вы осквернили память о человеке, великом человеке, который уже умер, Вы напечатали не тот файл. Я столько вложил энергии, денег и сил в эту книгу, а Вы… Вы… Вы, — обрушились однажды на мою голову неожиданные проклятья. — Ваше издательство запороло работу.
Я сказал:
— Успокойтесь, давайте поговорим. Я выпускаю в год двести книг. Обо всем помнить при всем желании не могу. С кем Вы конкретно имели дело? С каким верстальщиком?
— Я не запомнил его имени.
— А Вы помните, кто был руководителем этого проекта?
— Помню. Это был я.
— Правильно. А я был редактором этой книги. Более того, книга вышла не в моем, а Вашем издательстве. От моего издательства только требовались верстка и корректура, что и указано в выходных данных книги. Согласны?
— Согласен. Но я же неопытный издатель, я только пять книг издал. Обратился к Вам за помощью, а Вы…
— Я Вас понимаю. Поэтому хочу извиниться перед Вами за этот инцидент и хочу Вам помочь. Давайте я часть тиража за свой счет перепечатаю с правильного файла. Согласны?
— Согласен.
На том и разошлись. Человек, слава Богу, успокоился. И дело мы доведем до ума. А то, что я потерял деньги, так это не беда. Правда, никого не хочу огорчать. И виноват действительно я. Человек мне доверился, деньги дал, а я не уследил. В общем, будем исправлять ошибку.

Ночь. Кровать. Вздохи.
Она:
— Ты мое счастье. Я тебя люблю.
Он:
— Я тоже.
Она:
— Еще, еще, еще...
Он:
— ....
Она:
— Еще, еще, еще...
Он:
— ....
Она:
— Ты мое счастье. Ты меня отключаешь. Я тебя люблю, Андрюшка...
Занавес.

Константин Райкин в беседе с Владимиром Познером:
— Аркадий Райкин — великий артист.
…Молодец, только так и нужно говорить о родителях.

— Да ты, вообще, мне кажется, в сексе ничего не понимаешь. Ты, наверное, и минет делать не умеешь?
— Это кто минет делать не умеет?! Я?! Да, я минет научилась делать раньше, чем курить.

Леонид Гозман осудил травлю Лужкова. Ну хоть кто-то в России добрый и порядочный человек.

Людоеды уже начали поедать самих себя. Их показывают по ТВ, они ругаются, грызутся и ждут поддержки от нас, простых смертных, которых они начнут радостно есть потом.

В хороших руках женщина — ангел.
В плохих — исчадие ада.
То есть, плохих женщин нет, есть сильные (умные) и слабые (глупые) мужчины.

В молодости я был абсолютным идиотом. Только сейчас (надеюсь) стал чуточку поумнее.
Понял, что выяснять отношения — заведомо быть на территории конфликта.
Оно мне надо?

В нашем замечательном городе-герое капиталистического труда приспособлены для жизни лучше других, пожалуй, вороны, тараканы да крысы. И — люди, похожие на ворон, тараканов да крыс.
Все остальные здесь влачат жалкое существование. Или просто умирают.
Ворона стырит у кого-нибудь кусок сыра и улетит на верхотуру дома, никого к себе не подпустит.
Попробуйте хотя бы сфотографировать ворону — у вас ничего не получится. Ворона осторожна, хитра. Инстинкт выживания у нее отменный, точно у настоящих зверей (людей)-мутантов.
Ворон, надо признать, все-таки меньше, чем тараканов.
А большинство людей похожи, по-моему, именно на тараканов — замечательных, кстати, в своем роде существ. Бегают тучные тараканьи стада по клетушкам городских квартир, травят их безжалостно — да все равно тараканы живы. При случае радуются жизни.
Что же касается крыс, то это наше, так сказать, звериное дворянство, теневики. Появляются крысы наверху очень редко, все свои жутковатые дела обстряпывают в зловещих подвалах, в темных подъездах. Но если появляются наверху, лучше им на пути не вставать.
Лично себя я в нашем милом городе чувствую самым обыкновенным (даже не олейниковским) тараканом. Иногда — когда удачно стырю кусок сыра — вороной. Не белой, самой обычной. Но я знаком и с несколькими крысами (чем, признаться, подобострастно горжусь).
P. S. Иногда в наш город прилетают инопланетные создания. В основном это ангелы. На крышах домов можно их изредка видеть. Смотрят ангелы на житье-бытье наше и плачут.

Есть в Москве такая организация «Дружба сильных». Занимается она тем, что устраивает профессиональные обмены между людьми различных профессий. И вот однажды (в 1995 году) мне повезло. Подобрали мне в этой организации представителя журналистского мира Америки.
Правда, оказался этот человек не вполне журналистом — оказался он издателем газеты, то бишь крутым, матерым капиталистом.
По условиям «Дружбы сильных» нужно обязательно принять гостя в своей квартире, иначе сам никуда не поедешь.
Я принять-то был не против. Но квартиру я тогда имел такую: двенадцать квадратов метров комната, плюс кухня пять. Ну и поскольку потолки были почти четырехметровые, сделал я себе нечто напоминающее второй этаж — на антресолях соорудил спальню и маленький кабинетик.
Американец приехал. Я его поселил именно на второй этаж — сам он туда почему-то попросился.
Началась наша совместная жизнь. Боб (или Баб, так он просил, чтобы я его называл) многого не понимал в нашей действительности.
...Соседи по обыкновению «квасили». И вели коллективный образ жизни. Набивалось в соседней сто десятой квартире до пяти-десяти человек. Товарищи разных (кажется) полов выпивали и днем и ночью.
В день приезда Боба соседи традиций не нарушили — выпивали. Как всегда, весьма основательно. Многие часам к трем ночи «отрубились», то есть утихомирились. Один же (скорей всего, хозяин квартиры, бывший подполковник советской армии Сан Саныч, я их всех уже по голосам научился определять) все никак не угомонялся. Он подходил к другому товарищу, шпынял того — сонного! — ногой и вопил: «Я хочу спать, чего разлегся, падла?!»
Эта фраза звучала монотонно в течение нескольких часов.
Под утро интеллигентный Боб робко поинтересовался: «Евгений, о чем говорят соседи?» Я сказал правду: «Один твердит другому, что очень хочет спать!»
«Странно, — вздохнул Боб, — я тоже хочу спать!»
Мы с Бобом вели постоянные разговоры о судьбах России и Америки, о женщинах и мужчинах, о детях и стариках, обо всем. Даже о философских материях. Боб стал меня уважительно называть философом.
Когда на следующий день соседи опять начали выпивать и громко выражать свои чувства, я элегантно пояснил Бобу, что они приступили к философским диспутам.
«Понимаю, — сказал Боб, — у вас вообще страна философов!»
Сорокалетний издатель Боб, надо сказать, оказался в принципе неприхотливым парнем. Ел то же, что и я, — картошку, колбасу, сосиски. И, видимо, сам удивлялся тому, что еще жив. Я в общем-то смутно догадывался, что там, на Родине, в США, Боб ест иные продукты, более, что ли, качественные. Поэтому по праздникам я от щедрот своих покупал ему пиццу.
Часто к нам приходили мои друзья.
Как-то завалился среди ночи скандальный молодой журналист Валерка Крыков с товарищем Пашей, мужчиной неопределенного возраста. Оба находились в состоянии полного алкогольного опьянения, но в силу большого профессионализма держались бодро.
— Ребята, — предложил Валерка, — прем по девочкам. Я плачу!
Я начал отговаривать Валерку и Пашу, стал подливать им чайку, подкладывать печеньица.
Ребята не сдавались. Очень хотели идти по девочкам и приобщить Бобыча (так Валерка тут же стал называть американца) к «высотам российской цивилизации».
Раздался очередной звонок в дверь. Это вошла Аня, моя соседка с четвертого этажа, сильно, мягко говоря, пьющая дама лет шестидесяти пяти.
— Мальчики, — пробормотала Аня, — есть пивко. Примите на грудь? Пошли ко мне, у меня там и кресла есть.
Крыков и Паша, счастливые от своей мужской неотразимости, пошли наверх, к доброй Ане.
Наш совместный поход по девочкам не удался. Но Валерка и Паша были пристроены. И довольны.
Была у Боба возможность знакомиться и с девушками более юного возраста. Каждая из них, правда, требовала от меня, чтобы я знакомил с холеным американцем только ее. Но что делать — у меня слишком много незамужних знакомых барышень.
Боб шел на знакомства охотно, приглашал (на словах) всех в ресторан. Обещал перезвонить, назначить конкретную встречу.
Пришлось ему ненавязчиво рассказать про наши цены. Я опять-таки сказал правду.
— За стольник «баксов», — огорошил я наивного американца, — у нас в самом заурядном ресторане можно посидеть в лучшем случае вдвоем. Немного выпить и закусить. Без роскоши.
Боб оказался в шоке. По его словам, в их городке (Мейсвил, штат Кентукки) за двадцатку можно накормить в ресторане компанию из пяти человек, если не больше.
Так что в итоге в московском ресторане мы за все время визита Боба не побывали ни разу.
Через неделю Боб уехал. И напечатал в своей газете «Независимый лидер» статью под названием «Путешествие в Россию». Статья начиналась словами: «Господи, какое счастье, что я родился в Америке!..»
Я, честно говоря, даже немного расстроился. Может быть, я его плохо принял?

Ответный визит Бобу я нанес спустя два месяца.
В его трехэтажном, тридцативосьмикомнатном доме мне было выделено пять...
Я представил, что чувствовал Боб в моем московском жилище.
Программа была очень насыщенной.
Первым делом Боб привел меня в магазин к своему другу Карлучо и купил мне почти полный комплект американской одежды. Джинсы, шорты и бейсболку. Я не сопротивлялся. Ну, в самом деле: дают — бери.
Потом Боб стал знакомить меня со своими родственниками. Неожиданно самый повышенный интерес ко мне проявили родители его герл-френд Мисси. Ее папа сразу пригласил к себе на завод, где он доблестно трудился инженером.
Приехали на завод. Работали там в основном чернокожие. За десять тысяч долларов в год. Воняло — какой-то удушающей гарью! — на заводе хуже, чем в квартире у моего соседа Сан Саныча, когда он уходил в месячный запой.
Папа Мисси начал пространную производственную экскурсию, точно уговаривая меня устроиться на работу к ним на завод. Долго говорил о производственных успехах заводчан, о том, что станки здесь самые современные, а некоторые даже из России.
После последней фразы он довольно посмотрел на меня, видимо, рассчитывая, что я как-то одобрю его речь. Но чувства патриотизма и благодарности во мне промолчали, как немые, полагаю, просто потому, что уже примерно через полчаса экскурсии у меня заболела голова. Через два часа мне стало плохо.
Но виду я не подал.
Только захотел вступить в Коммунистическую партию США, чтобы защищать бедных афро-американцев.
Самое прекрасное в экскурсии было то, что она закончилась.
На прощание папа Мисси Билл подарил мне спортивную маечку.
Вечером того же дня Боб повез меня к своему другому другу, Фрэнку, который трудился, к моему ужасу, в шахте.
Мы надели металлические каски и под жутковатый вой стремительного хароновского лифта спустились в забой.
Там я, точно Хрущев или Кеннеди, стал разговаривать с рабочими, тупо и наивно спрашивая их:
— Легко ли вам работается?
Рабочие почему-то отвечали, что легко. Поскольку за деньги. И за хорошие. Зарплата рабочих в шахте тогда, в 1995 году, составляла тридцать пять тысяч долларов в год.
Вскоре мне опять стало плохо. Но виду я не подал. А только подумал: как хорошо, что я не шахтер. Даже американский.
Отдыхал я, когда все уходили из дома — дети Боба в школу, а сам Боб на работу, в редакцию единственной в их десятитысячном городке газеты под гордым названием «Независимый лидер».
Для меня начинался праздник. Знаете, как ни странно, я успел оценить незамысловатую, калорийную, но чудовищно вкусную американскую еду — разные булочки, гамбургеры, мороженое в пластмассовых красивых коробках... Холодильник находился полностью в моем распоряжении. Я набивал немудреной, но вкусной пищей свой непритязательный желудок и потихоньку начинал любить Америку, хотя с трудом понимал, что же я здесь делаю и зачем нужно, чтобы я лазил в забой или ходил на экскурсию на завод.
Самое странное случилось день спустя. Губернатор штата мистер Твистер неожиданно принял решение вручить всей нашей «сильно-дружной» делегации звание почетных граждан штата. Я позвонил по этому поводу одной своей знакомой в Нью-Йорк и похвастался.
Она сказала:
— В Америке такого звания добиваются годами. Мне кажется, ты все-таки еврей. А, может быть, даже хуже — ты скрытый еврей. Морда и паспорт у тебя русские, а нутро наше...
Видимо, она так порадовалась за мой выдающийся успех.
По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанах. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все равно ничего не поймал.
Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обыденной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как у меня на даче. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались — «берч».
Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.
Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил в туалете.
Некоторым моим знакомым девчонкам, приходящим иногда ко мне в гости, стало казаться, что я превратился в крутого.

Глаз я положил на нее сразу. Красивая белокурая голубоглазая герла. В моем стиле. И — очень, очень молодая. На вид: лет двадцать.
Я летел в Америку, в гости к Бобу, издателю из Кентукки. Летел я туда по линии организации «Дружба сильных» — она занимается народной дипломатией: дает возможность гражданам разных стран пожить друг у друга. В Шереметьево-2 зашел в магазинчик просто поглазеть на прилавки. Она тоже просто глазела. А мой приятель Сережка Шахов (он тоже был участником проекта), оказалось, уже познакомился с красивой герлой, ну и, как водится у нас, мужиков, вешал ей какую-то милую развесистую лапшу на уши. Я невольно прислушался к разговору и понял, что красивая девушка тоже летит в Штаты и тоже по линии организации «Дружба сильных».
В немецком городе Франкфурт, где была пересадка, мы представились друг другу.
— Ира! — уверенно выпалила девушка.
— Женя, — забыв про должность и возраст, сказал я.
Через некоторое время Сережка оказался в тени.
Ну что поделаешь — он фотограф, говорит исключительно языком фотографий, а я как-никак публицист, сочинитель, стихотворец. К тому же девушка в самом деле мне понравилась. Ну и распушил я, как говорит моя гениальная взрослая дочка, хвост.
Про что я только не плел бедной Ирочке басни. И про индейское племя, где я когда-то жил, и про Женевский университет, где когда-то учился и даже читал лекции (разумеется, я не сказал, что лекций было всего две), и про то, как учительствовал в сельской школе... И т. д.
Ирочка млела. И только повторяла:
— Это душевно, это душевно!
...В Америке мы пробыли две недели. Остались довольны визитом. Мы с Сережей Шаховым поработали стажерами в американской провинциальной газете, Ира, студентка факультета иностранных языков МГУ, побыла в роли преподавателя на кафедре славистики местного университета.
На обратном пути мы опять встретились в самолете. Дорога предстояла длинная. Часов двенадцать. Делать в пути было особенно нечего. Ну, поешь неаппетитной пластмассовой еды, ну, послушаешь современнную музыку, ну, позыришь ужасный телек. А дальше? Конечно, мы общались. Тем более что это действительно доставляло нам радость. За двенадцать часов полета мы успели с Ирочкой основательно подружиться. На подлете к Москве предусмотрительно обменялись телефонами.
А ситуация дома у меня вдруг осложнилась. Подлый сосед Сан Саныч опять наприглашал к себе в гости своих проверенных и боевых дружков-алкашей и бомжей.
Пьянство и дебоши приобрели угрожающий характер.
Я геройски боролся с нахальными соседями неделю, да все безрезультатно. И тогда я прибегнул к достаточно серьезной и мерзко-стукаческой мере — позвонил своему другу, красноярскому авторитету Саше. И нажаловался. Так, мол, и так, Саша, выручай. Соседи совсем заколебали. Пьют, ломятся в стены, один, бывший солист ансамбля «Веселые ребята», орет песни исключительно по ночам...
Красноярский авторитет и добрый меценат Саша приехал с целой бандой. Его люди начали вышвыривать алкашей из соседской квартиры, при этом навешивая им тумаков. Алкаши орали, но потихоньку уходили, растворяясь в нашем общем, длинном, как журавлиный клин, коридоре.
Почти все ушли. Мы присели с бандюками в моей хибарке, начали пить чай.
И как раз позвонила Ирочка, неожиданно сказала, что соскучилась по мне, и пожелала заехать в гости. Прямо сейчас.
Ну что я мог ответить?
Я по глупости продиктовал адрес.
А сам продолжил нервно пить чай с бандитами.
Я пил чай, а думал (нет, не об Ирочке) — о том, что ушли не в с е алкаши — чутье у меня за годы жизни в квартире гостиничного типа на Тверской-Ямской улице стало звериным.
Я нагло крикнул соседу:
— Сан Саныч, если еще кто остался — даю пять минут, пусть уходят, либо всех вас изувечу.
За стеной воцарилось чуткое молчание.
Тогда я начал — уже один — ломиться к ним в дверь! Никто не открывал. Я взял топор. И вероломно, чувствуя свою защищенность и безнаказанность, начал вскрывать дверь соседа, крича при этом речи, отнюдь, не литературного свойства. Сзади меня стояли доблестные бандиты, защитники скромного журналистского дарования.
И как раз в этот момент в нашем общем коридоре появились три мента. То есть сцена возникла в известной мере трагикомичная: я в шортах, в короткой майке и с топором в руке. Сзади меня — три бандита в кожаных куртках и в золотых цепях. А навстречу идут менты.
— Ну и ситуация, — промелькнула у меня в голове тревожная мысль, — если менты отпустят, так бандиты порешат, скажут — навел.
Что же оставалось делать?
Самое разумное, что я предпринял — я не предпринял ничего. И не потерял спокойствия.
— В чем дело? — как-то не очень сурово спросили подошедшие стражи порядка.
Я сказал правду. Все, как есть. О том, что соседи заколебали, житья не дают, что пригласил друзей на помощь.
Менты отчеканили в ответ:
— А они жалуются на вас, говорят — сосед их избивает.
Тут как раз Игорек, самый мерзкий и буйный алкаш, вылез из-за двери и на всякий случай тявкнул:
— Да-да, избивает, а мы просто к Сан Санычу в гости зашли!
Ну, а рожа у этого Игорька весьма выразительная: нос красный, синяки повсюду. И не понять сразу, то ли это от водяры у него, то ли это я его так изувечил.
А меня уже, точно Остапа, понесло. Я заорал:
— Я тебя вообще скоро урою, падла. Мало я тебя «месил»...
Потом спохватился. Думаю про себя: «Что же это я несу, тут же менты рядом!»
А менты неожиданно оказались на моей стороне.
— Правильно, ребята, — сказали они, — мочите их в сортире. И все. И вышвыривайте отсюда.
И как начали их сами в пинки выгонять. Алкаши только завопили:
— Это же мы вас вызвали, мы... А вы нас и бьете.
А менты их — в пинки, в пинки...
Я вздохнул. Хотел уже идти домой. И в это время дверь в нашем общем коридоре отворилась. И в него плавно втекла белая, как река, герла Ирочка. Она увидела ментов, бомжей, бандитов, ну и меня с топором в руке...
А услышала какие-то дикие вопли.
Ирочка закрыла дверь и побежала. Быстрее лани. Прочь.
Больше мы с ней не виделись.
Я настырно звонил еще недели две, но к телефону никто не подходил.

С Арсеньевым я познакомился в середине девяностых, на закате, как мне тогда казалось, своей предпринимательской деятельности.
После того, как я поработал и торговцем на рынке в Польше, и директором московского представительства в крупнейшей нефтяной шведско-американской фирмы, и шефом по рекламе популярных российских журналов…
Словом, после того, как меня благополучно отовсюду поперли, я кинулся в 1996 году в ножки к своему старинному товарищу, учителю по бизнесу, большому романтику в душе Юрию Николаевичу Быкову, и он меня (добрейший человек!) пристроил в одну из своих бесчисленных структур заместителем директора по связям с общественностью — как раз заместителем Арсеньева.
Уже при первой встрече на работе Вячеслав Сергеевич Арсеньев, сорокалетний долговязый и худой блондин, выпускник Баумановки, ранее работавший инженером в ЦУПе, включив во всю мощь гигантский телевизор, пододвинулся ко мне поближе и устрашающим тоном, каким-то зловещим шепотом (так что я чуть заикаться не начал) произнес:
— А я много о вас слышал... В основном хорошего. Сразу же хочу предупредить вас — говорите здесь только по делу. Нас подслушивают.
Я испуганно обернулся по сторонам.
А Вячеслав Сергеевич показал рукой на потолок:
— Жучки. Но ничего, если что-то надо сообщить — пишите мне на бумаге, потом сжигайте, либо говорите при включенном телевизоре. Вот как я сейчас.
Так началась моя работа в рекламном агентстве, заместителем директора по связям с общественностью.
Делали мы все — ролики и растяжки над улицами, рекламные проспекты и карманные календарики, наклейки для бутылок и снежные городки для преуспевающих бизнесменов, писали заказные статьи и, конечно, искали рекламу для изданий, которые выпускал кормилец Юрий Николаевич.
Точнее, делали все это наши сотрудники (сотрудницы), которых было человек пятнадцать-двадцать. Гонял их Слава как сидоровых коз, заставляя приходить на работу к десяти, а уходить к ночи.
На меня это почему-то не распространялось. То ли Слава очень уважал (побаивался?) Юрия Николаевича, а я, как-никак, был его протеже, то ли еще почему.
Поначалу я и вовсе не часто ходил на работу. У меня был подчиненный по фамилии — не выдумываю! — Паразитов, который работал как настоящий корчагинец. Тащил рекламы он столько, сколько не тащило все агентство. Я только рапортовал. По вечерам нужно было сбрасывать sms на славин мобильник, сколько заработано за день денег. Кто конкретно зарабатывал деньги — я или неутомимый Паразитов — мудрого Арсеньева не интересовало. Короче говоря, я только спал, писал свои графоманские стихи о несчастной любви да смотрел телевизор, удивляясь тому, что геройскую фамилию Паразитов Господь дал не мне.
Но все хорошее имеет ужасный недостаток. Все хорошее, к сожалению, заканчивается на удивление быстро.
Бдительный Слава заподозрил бедного Паразитова в том, что он не рекламный агент, а похуже...
— Почему он тащит в контору столько денег? Кто на него работает? Почему фирмы, которые он «окучивает», все сплошь иностранные? Дело ясное — резидент!
Такие страшные речи однажды обрушились на мою неподготовленную голову. Я не знал, как парировать. И даже, каюсь, сам потихоньку начинал верить в то, что мой милый подчиненный, худенький, сгорбленный шестидесятилетний Николай Александрович Паразитов и в самом деле агент, а то и резидент какой-то зловещей иностранной разведки, может быть, даже беспощадного Моссада.
Хотя надо заметить, что сам Николай Александрович в частных беседах со мной не раз утверждал, что он старинного дворянского рода, проявившего себя достойно в служении отчизне. И при этом просил обратить внимание на то, как его зовут...
Дворянского шпиона (или шпионского дворянина) Паразитова уволили. Слава Богу, хоть не расстреляли. Легкая моя жизнь закончилась. И я вынужден был начать ходить на работу. Мне даже поставили рабочий стол, причем, как ни странно, в кабинете самого Арсеньева.
Все-таки я по-прежнему числился его замом.
Я стал ходить на работу, но не знал, что делать? Поначалу я обзвонил всех своих подруг и друзей, потом пристрастился к играм на компьютере, потом мы стали со Славой общаться.
Моя работа, как я сам определил, начала заключаться в беседах со Славой и в присутствии на его переговорах с клиентами. На переговорах я, видимо, выполнял функцию благодарной публики. Должен был либо внимать, либо аплодировать. И главное — ...ничего не говорить.
Беседы с клиентами происходили разные.
Например. Зашел к нам какой-то бизнесмен, директор фирмы, попросил скидки на фирменные наши издания (которые издавал Юрий Николаевич).
А Славик в ответ:
— Я в бизнесе пять (иногда он говорил — восемь! — автор) лет. Я вам не ежик. Знаю все законы. Вот вы хотите скидки. А ведь это неправильно. Это чересчур. Объясню! Я работал с Артемом Тарасюком, помните такого крутого бизнесмена. Знаете, весь первый состав его команды (когда он свои первоначальные деньги сделал) просто расстреляли — свидетелей убирали. Посредников. Они много знали. Кто убрал — не скажу. Это секрет. Но дело-то не в том. А в том, что если я дам вам скидки, тогда я буду не просто свидетелем, я буду соучастником... Нет, нет, и не просите, не дам. Я вам не ежик.
Или другой пример.
Пришел ко мне (просто поговорить) некий Алексей Шуриков. Он политик, философ, борец за идеи (они у него разные).
Пришел и, естественно, начал рассуждать о смысле жизни, о том, что наши официальные политики и философы до сих пор не выработали новой национальной идеи. А он, Шуриков, выработал.
Слава и тут спуску не дал:
— О чем это вы, Алексей? О политике? Я вам не помогу. Я вам не ежик. Политика — дело опасное. Я не хочу свою голову подставлять. И тебе, Женя, не разрешаю. Я рекламировать вас, Алексей, не буду.
Чуть бедного Шурикова не выгнал.
Все бы ничего, ходил бы я на работу да и слушал монологи начальника, но дело в том, что моя ближайшая подруга Наташка Белянкина стала фактически начальницей Славы. Раньше-то она заправляла рекламной службой только одного из журналов Юрия Николаевича, а тут ее взяли да и нежиданно повысили, сделали командующей всей многочисленной армии рекламных деятелей нашего Издательского Дома.
Фактически сразу после этого назначения Наташа и Слава поругались основательно. Ну и мне как другу Белянкиной (Слава это знал) перепало на орехи.
На следующий день Арсеньев издал приказ о каре за гипотетическое разглашение коммерческой тайны, а меня пересадил в другую комнату.
Вечером он мне позвонил:
— Старик, ты знаешь, конечно, почему я тебя пересадил. А вдруг ты что-то лишнего своей подруге про меня наболтаешь?! Да и проблемка тут вышла. Твоя рекламная агентесса Оля Савлова отправила счет фирме «Дьявол электроникс» за своей подписью. Белянкина это просекла. Говорит, что это форменный бардак (это и в самом деле бардак!). Но штука в том, что деньги уже к нам пришли (почему-то без НДСа). Белянкина орет, что это ее заказчик, а Савлова, мол, просто сумасшедшая. Я-то убежден, что это заговор, понимаешь, за-го-вор. Заговор Белянкиной и Савловой против меня. Белянкина специально подставила Ольгу, отстегнула ей две тыщи «гринов», а сама слупила десятку (такова сумма НДСа) с «Дьявол электроникс». Таким образом она и заработала деньги, и мне насолила. Убила двух зайцев. Но я ей не ежик, тоже мне ежиков нашла. Честно говоря, я сначала подумал, что это ты все подстроил, но потом поразмыслил — тебе это вроде не надо. Так что пиши служебную записку. Мол, про «Дьявол электроникс» Савлова тебе ничего не говорила. И не обижайся. Я к тебе по-прежнему отношусь хорошо.
Служебную записку я написал.
Через некоторое время вся эта ситуация мирно разрешилась.
Оля Савлова просто перешла на другую работу. И все грехи благополучно списали на нее.
А со Славой я проработал еще довольно долго. Многое что узнал. Страшная, ребята, жизнь вокруг, страшная. Все друг за другом следят, все прослушивается. Прямо как у поэта Евтушенко: «Спешат шпионы-делегаты на мировой шпионский съезд, висят призывные плакаты — кто не шпионит, тот не ест!»
Кстати говоря, если вы вдруг прочитаете этот рассказец, сожгите его немедленно, а еще лучше съешьте, файл, если сумеете, лучше всего удалить, вдруг это какая-то коммерческая тайна.

С Лешкой, сорокапятилетним лысеющим московским литератором, мы начали общаться около десяти лет назад. Работали мы тогда в одном, как сейчас говорят, Издательском Доме. Лешка в одной газете, а я в другой. Я писал ему в газету «левые» статейки, а он — мне. В общем, мы дружили.
Не могу сказать, что жили мы в те, первые годы Перестройки, бедно, но и не жировали, конечно.
А потом наступило экстравагантное ельцинское время.
Я волей судеб стал заниматься бизнесом, рекламным в основном, а Лешка куда-то пропал. Не виделись мы года три.
И вот — звонок:
— Старик, привет, как дела? Хотелось бы повидаться!
На следующий день Лешка заехал ко мне домой. Мы попили чайку, потом он начал энергично и с некоторым упоением рассказывать про себя:
— Ты знаешь, старик, за этот год у меня вышло двенадцать книг, все разошлись чуть ли не за две недели. Я заработал за этот год пятьдесят тысяч долларов. Я вступил в Союз писателей. Знаешь, как было трудно, но меня все же приняли. Три тура я прошел. Членский билет сейчас даже ценнее, чем раньше. Поликлиники осталась, дома отдыха остались, все осталось. А еще я за этот год успел съездить в Париж, ездил со своим «самоваром» — с женой. Денег там не жалели, пять тысяч «баксов» оставили. А что, старик, если деньги жалеть, то это не отдых. Через две недели я опять уезжаю в Париж. А пока должен немного еще позаниматься на новом участке, который тоже в этом году прикупил.
Я слушал Лешку, удивлялся его энергии, радовался его успехам.
Когда он уходил, то подарил мне все двенадцать томов своих сочинений.
Я открыл один том, второй, третий — это было что-то неудобоваримое, какая-то пустая и бессмысленная трескотня.

Как-то я прочитал в одной мудрой и толстой книжке о том, что все самые значительные люди в нашем грешном мире были масонами. От Пушкина до Клинтона... И вообще, то и дело слышишь — масоны, жидо-масоны... Даже страшно.
И вдруг.
Позвонила мне моя давняя подруга Татьяна Петровна Эстонцева и сказала:
— Женька, готовься к подвигам, я стала одним из главных масонов. Только называется это «Lions club», объединяет он солидных людей со всего мира, в Голландии вступительные взносы составляют двенадцать тысяч долларов. У нас — сто.
— Тысяч? — испугался я.
— Нет, что ты, сто «баксов». Срочно вступай. Ложа тебе поможет. Приходи к нам на очередное заседание.
И продиктовала адрес.
Я принарядился. Надел свой единственный пиджак и красную понтовую водолазку, которую мне Гришка, друг детства, подарил.
Пришел.
В фойе какого-то задрипанного кинотеатра сидело пять теток лет пятидесяти. Разговаривали о том о сем. Кто на каких концертах побывал, кто какую книжку прочитал и т. д.
Одна (понял по разговору!) жила в коммуналке, другая в Подмосковье.
— Хитрые бабы, — подумал я, — притворяются. Решили меня проверить. Комедию, так сказать, сыграть.
Я сидел и, как Штирлиц, молчал, в разговор не вступал.
На повестке дня, как говорили в комсомоле, стоял один вопрос — где и как членам клуба встречать Новый Год?
Одна тетка предложила:
— Давайте в ДК кондитерской фабрики «Большевик», там самая дешевая аренда, а зал огромный, можно уйму кавалеров пригласить, к тому же там недалеко какое-то воинское подразделение, солдаты и офицеры придут...
Татьяна Петровна как вождь движения не одобрила идею с ДК.
— Нет, дорогие львы, — сказала Татьяна Петровна. — ДК кондитерской фабрики — это не солидно. Львы мы или не львы, точнее львицы? Я знаю другое место, актовый зал Дипломатической академии. Это престижнее. Да и дипломатов там можно встретить, а не солдатушек-бравых ребятушек...
— Там дорогой зал, дорогой! — раздалось с мест.
— Это мои вопросы! — интригующе улыбнулась Татьяна Петровна, явно намекая на то, что благодаря своему обаянию сможет цену аренды значительно снизить.
Но остановились все-таки на ДК кондитерской фабрики. Именно из-за денег. Казначей клуба, загадочный кучерявый человек с монголоидными глазами Абрам Иванович Линик, объявил, что финансов в кассе практически не осталось.
— С прошлого года денежных поступлений нет, — развел руками лев-казначей.
Потом Татьяна Петровна представила меня. Как журналиста и специалиста в области рекламы.
Начались вопросы. Конкретнее — вопрос был один.
— Женаты? — как-то угрожающе спросила одна дамочка.
— Разведен! — бодро воскликнул я.
На лицах львиц расплылись довольные улыбки.
После этого мне показалась, что моя кандидатура будет утверждена мгновенно. Так и произошло. Меня зачислили кандидатом. Кандидатом во львы.
— Взносы, сто долларов, — твердо сказал казначей Абрам Иванович Линик, — можете принести завтра.

Во всем виноваты женщины. Жили мы с моей подругой Аришкой (по-моему, неплохо) в нашей малогабаритной однушке, но тут ей, видите ли, стало места мало.
— Ну что, — сказала она, — у нас за ванна? Не покупаешься! Сидячая ванна — это ужасно. Кухни вообще нет. Перекрытия в доме деревянные — не престижно. Короче — улучшай жилищные условия. Иначе жить с тобой не буду.
Я жить один не хотел, удручающий опыт одиночества я за прошлые годы познал во всех его печальных проявлениях. И как самый заурядный подкаблучник стал выполнять Аришкину жилищную стратегию. Продал свою квартирку гостиничного типа на Тверской-Ямской улице. На удивленье быстро и легко. А вот купить... Здесь все оказалось непросто.
Квартир в Москве много, а выбрать что-либо пристойное — сложно. Экология ужасная, красивых мест осталось с гулькин нос: все перерыто, перекурочено. Кроме того, в городе — по утверждениям свободной прессы — десять атомных реакторов и двадцать восемь смертоносных ТЭЦ.
Словом, ищите да обрящете!
Как назло, Аришка была вынуждена уехать по делам к себе на Родину, в Ленинград. Я остался без советчиков.
Картирку на Тверской пришлось освободить, хотя с новыми хозяевами мы изначально договаривались, что я поживу в ней еще месяц после продажи.
Но, конечно, месяц они стать не ждали, через две недели сурово намекнули мне, что пора бы и честь знать...
Я переехал к моему замечательному дяде (и его жене). Они меня пригласили.
Квартиры я искал сам, если мне что-то нравилось — показывал дяде.
Он, нужно сказать, предъявлял к жилищу весьма неожиданные требования.
— Какие подоконники? — первым делом спрашивал дядя.
Если подоконники были маленькие, он квартиру вообще не ехал смотреть. То ли дядя предполагал, что на подоконниках в случае крайней необходимости можно будет устроить спальные места, то ли он так определял толщину стен дома — неизвестно. А спрашивать я не рисковал. Боялся обидеть родного человека.
Другим критерием считалась кухня. Меньше девяти метров — отказать.
— На кухне обязательно нужно поставить диван. И большой стол. — Таково было заключение дяди.
Все остальные детали (включая экологию!) его волновали гораздо меньше.
Мы просмотрели с дядей десятки квартир. Причем во время просмотра он открылся для меня совершенно с неожиданной стороны. Я всегда его считал суровым, не слишком эмоциональным человеком. И вдруг он оказался похожим на меня.
При осмотре апартаментов он сначала очень бурно выражал свои положительные эмоции:
— Да, подоконники хорошие. Большие! Кухня просторная. Диван поставить можно. Я думаю, квартиру надо брать! Конечно, Женька, решать тебе, но я думаю, что из этого жилища можно сделать конфетку.
Потом мы выходили на улицу. Шли домой (смотрели мы в основном в нашем районе), и дядя заметно мрачнел:
— Знаешь, от метро все-таки далековато. И в ремонт вложишь не менее двадцати тысяч «зеленых». И дорога назад не очень мне нравится. Переходить широкую улицу надо. А это опасно. Придет к тебе какой-нибудь друг в гости, напьетесь, он потом потащится назад пьяный. И угодит, не дай Бог, под машину.
Дядя оказался мастером неожиданных прогнозов.
После того как было отвергнуто множество квартир, я призадумался. Я начал анализировать ситуацию:
— Почему я ничего не могу купить? Только ли во мне дело?
Чем больше я размышлял, тем очевиднее мне становилось, что, с одной стороны, дядя хотел помочь мне купить квартиру (он, святой человек, кстати, очень здорово участвовал и деньгами), а, с другой стороны, он, видимо, не слишком хотел, чтобы я быстро улетел из его гнездышка. Может быть, ему нравилось мое общество?
Дядя однажды сказал мне:
— Женек, очень скоро цены на жилье значительно снизятся. Потерпи годика два-три...
Два-три годика мне терпеть не хотелось. И я решил изменить тактику поиска.
Лирическое отступление.
Я всегда считал, что в моей прежней квартирке, точно в неволе, невозможно было размножаться, реальным представлялось пройти только первый этап интимной жизни... А дальше? Если бы дети народились — стало бы тесновато.
Когда же я переехал к дяде, то вдруг с ужасом обнаружил, что и первый этап интимной жизни пройти у меня уже нет возможности. Негде! За годы самостоятельности я и забыл, что могут существовать подобные проблемы.
Я активизировался.
Я позвонил своему другу детства Валерке Колбаскину, сделавшему головокружительную, сенсационную карьеру. К тридцати двум годам Валерка стал не просто большим и уважаемым человеком. Он добился просто невероятных высот в социальной иерархии нашего посткоммунистического государства — он стал вором в законе. В прошлом у него было три «ходки», вооруженные разбои, в настоящем — вилла в Малаховке, магазин женского белья в четыре (!) тысячи квадратных метров и взгляд, напоминающий рентген.
Странное дело — в детстве я Колбаскину не раз бил морду, в любой драке с ним я побеждал. Может быть, памятуя об этом непостижимом факте, Валера проникся моей печалью всерьез. И деловито предложил:
— Есть у меня в риэлтерском бизнесе один дружок, мы с ним вместе на киче парились еще десять лет назад. Он по центру сейчас работает. У него самые дешевые квартиры в Москве, в ЦАО. Но учти — хозяев он «загашивает».
— Что значит — «загашивает»? — робко спросил я.
Валера посмотрел на меня несколько снисходительно.
До меня дошло.
Такой вариант меня как выпускника Университета христианского образования в Женеве устроить никак не мог.
Я продолжил искать самостоятельно.
Каких только квартир я не видел! Больших и маленьких, свободных и несвободных, в центре и на окраине... И всегда — дорогих. Дешевых в этом городе просто нет. Квартиры в Москве стоят не дешевле, а, по-моему, даже дороже, чем дома в Нью-Джерси, я уже не говорю про мой любимый штат Кентукки.
Правда, как-то раз мне повезло и я нарвался на хороший дешевый вариант. «Двушка». 55 квадратных метров. Рядом с набережной. Свободна. Сказка.
Я позвонил по указанному в гениальной газете «Из рук в руки» телефону. Со мной говорили очень вежливо, но с каким-то подозрительным акцентом. После того как я представился, робко рискнул поинтересоваться:
— С кем имею честь беседовать?
— С хозяином квартиры, — услышал я в ответ, — меня зовут Мага. Знаешь, дорогой, ты мне сразу понравился, я могу тебе снизить цену и до пятидесяти процентов, только возьми. Если хочешь, сделку оформим прямо сегодня. За тобой заехать? Ты где находишься? Или, может быть, сам заедешь?
Я от услуг доброго Маги быстро оказался. Он меня удивил своей простотой. Мне даже показалось, что если бы я согласился к нему заехать, то он мог бы запросто попросить меня вместе с деньгами прихватить с собой утюг...
Мага на следующий день сам позвонил мне на работу, у него, к моему большому сожалению, оказался определитель номера.
Я ответил четко, как бравый солдат, что свой квартирный вопрос уже решил.
Мага предложил снизить еще цену. До восьмидесяти процентов!
Но я — даже несмотря на свою глупую страсть покупать дешевые вещи — проявил несвойственную мне благоразумность.
Потом я обратился в риэлтерские конторы. Там мне подыскали ряд вариантов. Одна квартира находилась в романтическом, но чудовищно загазованном Замоскворечье. «Трешка». 60 квадратов. Мне — даже несмотря на экологию! — квартира понравилась. Понравилась она и дяде. Мы дали «добро». Но в самый последний момент, когда мы уже прощались в коридоре с хозяйкой, она выпалила такую фразу:
— А вы, Женя, везунчик, мы ждали двенадцать лет, когда нам телефон распарят, а вам подфартило — вам распарят уже через два месяца.
Я знаю, что такое в нашей стране подождать два месяца. В лучшем случае это значит подождать два года.
Мы с дядей отказались.
В другом агентстве мне подыскали «трешку» на «Динамо» (милое название, не правда ли!). Я тоже было согласился. Но фирма не обеспечивала гарантии выписки людей из квартиры. Точнее, обеспечивала, но только на словах.
— А куда они денутся? — невозмутимо говорила мне маклер Оля. — Если откажутся, мы их выпишем по суду. Или они деньги вернут.
Но дело в том, что в договоре ты пишешь одну сумму, а выплачиваешь совсем другую... Соответственно по суду можно отсудить только ту часть денег, которая указана в договоре. Кроме того, пока заявление дойдет конкретно до суда, может пройти еще года два. А выписать людей против их воли просто нереально.
Короче говоря, ни хрена я не купил,
Через две недели мне позвонил мой старинный приятель Леша Андроньев, директор издательства «Кремлевские куранты».
Он протараторил:
— Старик, есть возможность получить квартиру. Фактически — по гос. расценкам. Дом кирпичный. На Таганке. «Трешка». 75 квадратов. Две лоджии. Два санузла. Взятка в нужному чиновнику — десять тысяч «зелени». Гарантии никакой. Шанс реальный.
Я согласился. Я отвез десять тысяч. И стал ждать. Жду и до сих пор. Леша говорит, что в этом году в Мэрии должны быть подписаны все документы. А в сентябре якобы заселение...

Со Светланкой — красивой двадцатипятилетней рыжей бухгалтершой — я познакомился около десяти лет назад, на юге, в знойной, сытой, благолепной (тогда) Болгарии. Мы работали в одном издательстве, получили от Профкома льготные путевки и поехали.
Соблазнить ее — каюсь, каюсь! — мне, молодому, но уже в известной степени опытному греховоднику, удалось довольно быстро. Фактически на второй день пребывания на балканском юге.
Болгария советских лет меня поражала. Мы путешествовали со Светланкой по старинным, маленьким городочкам (особенно запомнился Несебр), покупали вино по леву (считай рублю) за бутылку, смотрели на галдящих чаек, писали друг другу романтические стихи.
Ну и, конечно, постигали анатомические особенности друг друга. В номере, в душе, а ночью так даже в море и на безлюдном пляже... Словом, мы были молоды, жизнерадостны, глупы и, как ни странно, счастливы.
В последнее время мы встречались не слишком часто, но все же... Примерно раз в месяц Светланка по-прежнему одаривала меня своим нестареющим, оливковым телом.
После... мы долго беседовали. При этом тема для разговоров у нас за все десятилетие (после Болгарии) не изменилась, мы постоянно обсуждали, как, наконец, отправить Светланку за границу, то бишь выдать ее замуж за иностранца.
Ну не полюбила она замечательную нашу Родину, не увидела здесь никаких перспектив.
Перезнакомил я Светланку с уймой людей, но ее никто — ни русские, ни иностранцы — что-то до сих пор не устроили.
А вот недавно приезжал ко мне в гости Карлучо, американец итальянского происхождения из штата Кентукки, продавец одежды по профессии — мы в Америке с ним познакомились и подружились.
На одной из вечеринок я представил Светланке Карлучо. Они как-то сразу понравились друг другу. Но поскольку Светланка — девушка интеллигентная, быстро наладить отношения у них не получилось. Карлучо уехал на Родину, но девушку не забыл. В последнее время стал звонить мне все чаще и чаще, спрашивая:
— Как поживает Светлана? Не собирается ли в Кентукки в гости?
При этом Светланке он не звонил, поскольку она, дурища, английского языка до сих пор не выучила. Так что я вынужден был выступать в незавидной роли переводчика, передатчика лирической информации.
…Вчера мы со Светланкой — улегшись у меня в кровати — долго и детально, в очередной раз разрабатывали план, как нам, наконец, окончательно и бесповоротно соблазнить американского итальянца.
— Значит, так, Женек, — говорила Светланка, — мы едем в Америку вдвоем. Входим с Карлучо в контакт. Он мною увлекается по-настоящему. Уже без всяких этих романтических итальянских разговоров. Ты подводишь меня к спальне. Главное — довести до спальни. Понимаешь?
— Понимаю. А дальше?
— Дальше — дело техники. Конечно, вы, мужики, любите, чтобы вам говорили разные нежные глупости, а я все-таки английский знаю плоховасто, но мне кажется, я найду, ч т о сказать.
— Уверена? — робко промямлил я.
— Уверена. Но все же как-то страшновато, — неожиданно засомневалась Светланка. — Блин, как же мне без тебя обойтись? Ладно, это я еще дома продумаю. А сейчас... Ты больше не хочешь?.. Мне одеваться?
Я ответил:
— Одевайся.
Когда Светланка ушла, я остался лежать на своей большой и скрипучей кровати и, тупо смотря в низкий потолок, размышлял. О том, как паскудно идет моя жизнь, идет и проходит, о том, что праздник заключается (см. Фазиля Абдуловича Искандера) только в ожидании праздника (как этого Светланка не понимает), о том, что бедной моей подруге, видимо, никогда не обрести своего заморского принца, а мне, увы, никогда ей не помочь.
Предавался я грустным мыслям недолго.
Раздался международный телефонный звонок. Звонил Карлучо. Он спросил:
— Как поживает Светлана?