Свежий Номер

№ 10 (84), 2011

Читая стихи Юрия Конькова, часто ловишь себя на ощущении «дежа вю» — «уже читал».
В его поэзии отчетливо «звучат» стилистические и текстуальные интонации русских классиков ХХ в., начиная с Серебряного века.
Вот, например, чем не Владимир Маяковский:

Только «лесенки» в записи строк не хватает, хотя она и просится…
В нескольких стихотворениях «говорит» Николай Гумилёв:

Или:

Это если закрыть глаза на пушкинское знаменитое «Пустое «вы» сердечным «ты» она, обмолвясь, заменила…». Но нет, это совпадение с Пушкиным — единственное «мимолетное виденье» в новой книге стихов Юрия Конькова. Золотой век этому автору не близок. Тот век слишком классичен и гармоничен. Юрий Коньков же назойливо ищет именно гармонию вне себя. Комплексы, трагедии, проблемы бытия, раздирающие его, не дают возможности способен обрести ее в себе, эту неуловимую ускользающую гармонию:

В этих горьких строках проявляется уже акцентный стих, которым Иосиф Бродский символизировал безнадегу и поиск выхода. Как и в стихотворении «Больничка»:

Есть у Конькова и прямая аллюзия к Михаилу Лермонтову:

Есть даже интонации стихопесен Булата Окуджавы:

Перечисление таких «отсылов» к авторам минувших эпох можно продолжать. Но — удивительное дело! (смайлик) — говоря, примерно, как Маяковский, Гумилёв, Окуджава, Юрий Коньков вместе с тем говорит совершенно другие вещи! Поднимает темы, которые классики «обошли вниманием». Употребляет принципиально другую лексику — более грубую, более приземленную, более современную, наконец, хотя это последнее — естественно. Конечно, «розовые слоны» и «мозоли на мозгах» немыслимы в поэтике Гумилёва.
И что же этот диссонанс значит?
По-моему, то, что Юрий Коньков, опираясь на классическую литературную школу, усиленно вместе с тем пытается оттолкнуться от нее, найти новое содержание и новые слова для существующей эстетической традиции. Причем эстетическую традицию следует понимать шире одной литературы. О чем свидетельствует неожиданный гость на страницах сборника — паровозик из Ромашково, которого лирический герой убеждает: «Воротись к себе в Ромашково, в страшный город не езжай!». За внешней теплой иронией этого стихотворения кроется бездна страхов и разочарований, которая «всеми своими очами» глядит на лирического героя Юрия Конькова, а его устами доносится читателю. Как будто паровозик из Ромашкова — это обитель детства, чистоты, доброты, простых и любовных отношений, недоступных никому «в страшном городе». Это устоявшийся образ с неоспоримо позитивным значением. Вместе с тем паровозик из Ромашкова — отчетливый знак того, что безуспешно искомая поэтом страна детства находится в сфере существующей культуры. То есть мы возвращаемся к сказанному выше: «уже было».
Что это — приговор? Оскорбление? Нет — объективная реальность! Так, как пишет Юрий Коньков, может писать молодой поэт эпохи постмодернизма. Для меня это слово ругательным не является — как любое наименование симптома, от которого невозможно отмахнуться.
Пишущему человеку в наши дни, с одной стороны, очень легко — как ни старайся, ничего нового не скажешь, так зачем утруждать себя? С другой стороны, очень трудно: как ни смотри, но — все уже сказано! И о чем говорить, если — не о чем? Разве «Ни о чем»…
Это, пожалуй, лучшее стихотворение в сборнике Юрия Конькова:

Правда, оно — словно крайняя стадия погружения во тьму «ниочемной» речи. Усугубляет без того не радужное эмоциональное впечатление от сборника Юрия Конькова — несмотря на легкомысленное, казалось бы, название «Лепесток». Однако тяжелое мироощущение лирического героя, как ни парадоксально, радует: чувства поэта, переданные в ощущениях его лирического «глашатая», неподдельны, искренни. В рамках постмодернизма возможна почти механистическая литературная игра — перепевы и ремейки ранее написанного. А возможен и мучительный процесс выхода на самую «свою» изо всех малохоженых, хоженых и вовсе торных троп. Поэзия Юрия Конькова очень «человечна», эмоциональна. Какие бы внешние признаки ни роднили ее с известными образцами стихосложения, но голос автора сохраняется в любом стихотворении. А это уже — весомый плюс.